— Как она себя вела?
Гранджер прищурился, словно подбирал верные слова:
— Не плакала, не кричала. Мрачно смотрела на труп широко раскрытыми глазами. Я бы сказал, вид у нее был, скорее удивленный, чем испуганный. И только когда я окликнул ее и предложил свою помощь, похоже, осознала весь ужас произошедшего. Выпустила из рук мертвеца — тот опять бухнулся на грядки — и накрыла его лицо носовым платком, будто ей невыносимо было смотреть на него. Затем поднялась, вся дрожа, словно продрогла до мозга костей. Я находился в четырех шагах от нее, но мог бы стоять и за десять миль, эффект был бы тот же: она не обращала на меня никакого внимания. Протиснулась мимо и побежала к выходу. А на улице набрала полные легкие воздуха и издала пронзительный крик, на который, полагаю, вы с мистером Бентником и прибежали.
Джошуа кивнул:
— А дальше?
— Я опять предложил ей свою помощь. На этот раз она заметила меня и сказала, чтобы я пошел и осмотрел тело. Выполняя ее распоряжение, я нашел два письма. Хотел отдать их миссис Мерсье, но к тому времени, когда я вернулся к ней, уже появились вы с мистером Бентником. А поскольку миссис Мерсье была не в себе, я решил, что лучше отдать письма мистеру Бентнику.
— Вы их прочли? Знаете, кто их писал? — спросил Джошуа.
— Нет, времени не было. Да я и не вправе был их читать. Только имя увидел. Джон Кобб.
В ту пору Джошуа мало интересовали пейзажи, а вот произведения портретной живописи он никогда не оставлял без внимания. И миниатюру с изображением Элизабет Маннинг, или, как ласково называли ее в семье Бентников, Лиззи, разумеется, он тоже заметил. Этот портрет написала ее подруга, Каролина Бентник, а затем вставила свое творение в рамку из эбенового дерева и повесила на ленте в маленькой столовой Астли между миниатюрами с изображениями отца и брата. Об этом Джошуа рассказал Герберт во время скандального обеда в тот самый день, когда было найдено тело Джона Кобба.
На следующий день Джошуа познакомился с мисс Маннинг, и на первый взгляд она показалась ему такой же невзрачной, какой изобразила ее на портрете Каролина. Она приехала в одном экипаже с Виолеттой Мерсье, только что возвратившейся из Лондона. Джошуа увидел ее из окна верхнего этажа. Тщедушная фигурка в дорожном платье: черный капор, плащ унылого мышиного цвета, под ним — простые серые юбки.
Вечером в гостиной Джошуа изменил свое мнение о мисс Маннинг. Она оказалась не такой уж невыразительной, какой представлялась ему поначалу. Пожалуй, не красавица, решил он, но и не лишена некоторого обаяния. Личико у нее было маленькое, чистенькое, без оспин, и чем-то напоминало птичью головку: заостренный подбородок, резко очерченный нос, широко посаженные блестящие глаза. Губки бантиком, игривые. Зубки маленькие и белоснежные. Она их обнажала всякий раз, когда улыбалась, а улыбалась она часто. В тот вечер на ней было платье с черным лифом, от груди до пояса украшенное белыми лентами с зеленовато-серым отливом. В волосы, густую массу русых локонов, она вплела одну-единственную белую шелковую розу. Такая же роза была прикреплена к белой ленточке с зеленовато-серым отливом, обвивавшей ее шею. Однако, несмотря на все эти изыски, Джошуа так бы и считал мисс Маннинг невзрачной, если бы не сделал одно важное открытие. Ее внешний вид был лишь оболочкой, за которой скрывалась ее истинная привлекательность.
Общение для Лиззи Маннинг было источником жизненной силы. От рождения в ней жило неутолимое желание обсуждать свои мысли, выпытывать тайны. Молчание для нее было равносильно наказанию. Бытовало мнение, что говорить она научилась раньше, чем ходить, хотя в действительности дело обстояло так: Лиззи было всего пять лет, когда при родах умерла ее мать, оставив дочь и новорожденного сына на попечение няньки, которая, к счастью, оказалась на редкость разговорчивой особой. Вот почему одиночество — в настоящий момент ее отец и брат находились в отъезде (отец отправился по делам на север, о местонахождении брата она не упоминала) — Лиззи воспринимала как сущую пытку. Разумеется, Лиззи очень обрадовалась, когда узнала, что ее дорогой друг Фрэнсис Бентник попросил Виолетту заехать за ней по возвращении из Лондона и привезти ее в Астли, где она намеревалась провести вечер.
Лиззи Маннинг обожала новые знакомства, которые она коллекционировала, как другие коллекционируют морские раковины, монеты или пуговицы. До сего дня она не была знакома с Виолеттой Мерсье, поэтому, едва сев в карету и поздоровавшись, она стала забрасывать ее вопросами и делиться своими секретами. Лиззи продолжала беспрерывно расспрашивать Виолетту до самого вечера.
— Скажите, дорогая Виолетта, а Барбадос — он какой?
— Очень зеленый и очень красивый, мисс Маннинг.
— К чему такие формальности? Меня здесь все зовут Лиззи. Как бы я хотела там побывать! Расскажите про сад вашей мамы. Говорят, это настоящий рай.
— Его трудно описать, Лиззи. Буйный, пышный, богатый...
— Должно быть, вам с вашей матушкой нелегко приходится в чуждом для вас окружении, так далеко от дома? У вас есть знакомые, друзья?
— Нет, но мы с ней вместе, а это самое главное.
— Ой, а расскажите мне про бал. Представляю, какое это будет событие! Вы уже решили, что наденете?
— Мое платье почти готово. Оно из бледно-голубого шелка с отделкой из цветов и вышивкой из мелкого неровного жемчуга.
— У вашей мамы такое необычное ожерелье. Мне кажется, я в жизни не видела таких камней. И такой формы.
— Маме оно досталось от ее второго мужа, Чарлза Мерсье, моего бывшего отчима.
— И какая же у него история?
— Довольно занимательная. Ожерелье было изготовлено как символ любви в Средние века. По всей вероятности, в Нюрнберге — городе, славившемся искусными ювелирами. Его заказал некий немецкий князек для дамы своего сердца, которую он собирался взять в жены.
Глаза Лиззи загорелись любопытством.
— А вам не кажется, что змея — не самый подходящий символ любви.
— Возможно, — с улыбкой отвечала Виолетта, — хотя раньше змея часто символизировала плодовитость.
— И что же, князь завоевал любовь той женщины?
— Да, хотя у этой истории не самый счастливый конец. Вскоре после свадьбы, ожерелье украла завистливая сестра кого-то из них, которую потом схватили, а позже сожгли как ведьму. В связи с этим появилось поверье, что ожерелье приносит счастье, если подарено с любовью, и несчастье — если кто-то завладел им с корыстной целью.
— И впрямь весьма интригующая и пикантная история, — с улыбкой заметила Лиззи, — которая лишь добавляет очарования ожерелью, если, конечно, такое возможно.
— Скажите это моей маме, — заявила Виолетта, поднимаясь, чтобы привести мать, — ибо, с тех пор как ожерелье стало принадлежать ей, она непомерно гордится им и надевает при каждом удобном случае.
Джошуа наблюдал, как Виолетта грациозной поступью направилась через комнату к матери.
До ее отъезда в Лондон он видел ее лишь мельком в день своего прибытия в Астли. Уже тогда он отметил идеальную симметричность черт ее лица и горделивую осанку. Она была поразительно красива: статна, как Юнона, хорошо сложена, с густыми волосами цвета темного золота, сине-серыми глазами, обрамленными темными ресницами, и такой же, как у матери, смуглой кожей. Платье ее, с большим удовольствием отметил Джошуа, было столь же безупречно, как и лицо: лиф и юбка из сиреневого шелка, расшитого цветами, с кружевной сборкой вокруг шеи и на манжетах. Нижний край юбки был заколот вверх, из-под него выглядывала нижняя юбка из фиолетовой парчи.
Лицом и нарядом она похожа на ангела, заключил Джошуа, а вот разгадать ее характер он затруднялся. Во время их первой встречи она упорно отказывалась вести с ним светский разговор, отвечая только на прямые вопросы. Несколько раз он видел, как она смотрит куда-то вдаль или в окно, не замечая ничего вокруг, будто ее что-то угнетало. Теперь же Джошуа начал подозревать, что Виолетта держалась скрытно и замкнуто потому, что чувствовала враждебный настрой Каролины. Но сегодня, подбадриваемая мисс Маннинг, Виолетта предстала перед Джошуа совершенно иной. Она непринужденно беседовала с Лиззи, и к тому времени, когда ужин закончился и вся компания перебралась в гостиную, Лиззи Маннинг и Виолетта Мерсье, держась за руки, уже вели себя как ближайшие подруги.
Гостиная представляла собой длинное узкое помещение с лепниной на потолке. Стены были обиты зеленой камчатной тканью и увешаны пейзажами и портретами предков Герберта Бентника. На одной стене посередине, над камином, висел портрет Джейн Бентник в полный рост, написанный Томасом Гейнсборо в Бате совсем недавно — всего лишь год или два назад. Джошуа сразу обратил внимание на этот портрет, едва они с Гербертом и Фрэнсисом Бентниками сели играть в карты за столиком у окна. По мнению Джошуа, мало нашлось бы художников, способных с такой же легкостью, как Гейнсборо, услаждать взор зрителя. Его стиль отличался глубоким психологизмом и завидной естественностью. На Джейн было модное платье в стиле «Ван Дейк» — из небесно-голубого шелка, со стоячим кружевным воротником — и шляпка с пышным плюмажем. Казалось, эта женщина — само совершенство, воплощение грациозности и изящества, и в то же время в повороте ее головы, в складке рта, в карих глазах с тяжелыми веками читались ум, решимость, сильный характер. И таково было мастерство Гейнсборо, что некоторое время Джошуа почти не следил за игрой, пытаясь представить, что за человек была Джейн Бентник. Как отнеслась бы она к новой пассии мужа, как оценила бы его выбор? Что сказала бы по поводу подозрений своих детей? О чем свидетельствует столь поспешная помолвка Герберта с другой женщиной? О том, что его союз с Джейн был счастливым, или, напротив, о том, что он был несчастлив в браке?
