— Господин Фандорин жил в гостях у турецкого паши, — вкрадчиво сообщила Варя.
— И тебя там опекал весь гарем? — оживился граф. — Ну расскажи, не будь скотиной.
— Не весь г-гарем, а только кучук-ханум, — пробурчал титулярный советник, явно не желая углубляться в подробности. — Очень славная, отзывчивая д-девушка. И вполне современная. Знает французский и английский, любит Байрона. Медициной интересуется.
Агент открывался с новой, неожиданной стороны, которая Варе отчего-то совсем не понравилась.
— Современная женщина не станет жить в гареме пятнадцатой женой, — отрезала она. — Это унизительно и вообще варварство.
— Пгошу пгощения, мадемуазель, но это не совсем справедливое замечание, — снова заграссировал по-русски д'Эвре, однако сразу же перешел на французский. — Видите ли, за годы странствий по Востоку я неплохо изучил мусульманский быт.
— Да-да, Шарль, расскажите, — попросил Маклафлин. — Я помню вашу серию очерков о гаремной жизни. Она была превосходной. — И ирландец расцвел от собственного великодушия.
— Любой общественный институт, в том числе и многоженство, следует воспринимать в историческом контексте, — профессорским тоном начал д'Эвре, но Зуров скорчил такую физиономию, что француз образумился и заговорил по-человечески. — На самом деле в условиях Востока гарем для женщины — единственно возможный способ выжить. Судите сами: мусульмане с самого начала были народом воинов и пророков. Мужчины жили войной, гибли, и огромное количество женщин оставались вдовами или же вовсе не могли найти себе мужа. Кто бы стал кормить их и их детей? У Магомета было пятнадцать жен, но вовсе не из-за его непомерного сластолюбия, а из человечности. Он брал на себя заботу о вдовах погибших соратников, и в западном смысле эти женщины даже не могли называться его женами. Ведь что такое гарем, господа? Вы представляете себе журчание фонтана, полуголых одалисок, лениво поедающих рахат-лукум, звон монист, пряный аромат духов, и все окутано этакой развратно-пресыщенной дымкой.
— А посредине властелин всего этого курятника, в халате, с кальяном и блаженной улыбкой на красных устах, — мечтательно вставил гусар.
— Должен вас огорчить, мсье ротмистр. Гарем — это кроме жен всякие бедные родственницы, куча детей, в том числе и чужих, многочисленные служанки, доживающие свой век старые рабыни и еще бог знает кто. Всю эту орду должен кормить и содержать кормилец, мужчина. Чем он богаче и могущественней, тем больше у него иждивенцев, тем тяжелей возложенный на него груз ответственности. Система гарема не только гуманна, но и единственно возможна в условиях Востока — иначе многие женщины просто умерли бы от голода.
— Вы прямо описываете какой-то фаланстер, а турецкий муж у вас получается вроде Шарля Фурье, — не выдержала Варя. — Не лучше ли дать женщине возможность самой зарабатывать на жизнь, чем держать ее на положении рабыни?
— Восточное общество медлительно и не склонно к переменам, мадемуазель Барбара, — почтительно ответил француз, так мило произнеся ее имя, что сердиться на него стало совершенно невозможно. — В нем очень мало рабочих мест, за каждое приходится сражаться, и женщине конкуренции с мужчинами не выдержать. К тому же жена вовсе не рабыня. Если муж ей не по нраву, она всегда может вернуть себе свободу. Для этого достаточно создать своему благоверному такую невыносимую жизнь, чтобы он в сердцах воскликнул при свидетелях: «Ты мне больше не жена!» Согласитесь, что довести мужа до такого состояния совсем нетрудно. После этого можно забирать свои вещи и уходить. Развод на Востоке прост, не то что на Западе. К тому же получается, что муж одинок, а женщины представляют собой целый коллектив. Стоит ли удивляться, что истинная власть принадлежит гарему, а вовсе не его владельцу? Главные лица в Османской империи не султан и великий везир, а мать и любимая жена падишаха. Ну и, разумеется, кизляр-агази — главный евнух гарема.
— А сколько все-таки султану дозволено иметь жен? — спросил Перепелкин и виновато покосился на Соболева. — Я только так, для познавательности спрашиваю.
— Как и любому правоверному, четыре. Однако кроме полноправных жен у падишаха есть еще икбал — нечто вроде фавориток — и совсем юные гедикли, «девы, приятные глазу», претендентки на роль икбал.
— Ну, так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Лукан и подкрутил ус, когда Варя смерила его презрительным взглядом.
Соболев (тоже хорош) плотоядно спросил:
— Но ведь кроме жен и наложниц есть еще рабыни?
— Все женщины султана — рабыни, но лишь до тех пор, пока не родился ребенок. Тогда мать сразу получает титул принцессы и начинает пользоваться всеми подобающими привилегиями. Например, всесильная султанша Бесма, мать покойного Абдул-Азиса, в свое время была простой банщицей, но так успешно мылила Мехмеда II, что он сначала взял ее в наложницы, а потом сделал любимой женой. У женщин в Турции возможности для карьеры поистине неограниченны.
— Однако, должно быть, чертовски утомительно, когда у тебя на шее висит такой обоз, — задумчиво произнес один из журналистов. — Пожалуй, это уж чересчур.
— Некоторые султаны тоже приходили к такому заключению, — улыбнулся д'Эвре. — Ибрагиму I, например, ужасно надоели все его жены. Ивану Грозному или Генриху VIII в такой ситуации было проще — старую жену на плаху или в монастырь, и можно брать новую. Но как быть, если у тебя целый гарем?
— Да, в самом деле, — заинтересовались слушатели.
— Турки, господа, перед трудностями не пасуют. Падишах велел запихать всех женщин в мешки и утопить в Босфоре. Наутро его величество оказался холостяком и мог обзавестись новым гаремом.
Мужчины захохотали, а Варя воскликнула:
— Стыдитесь, господа, ведь это ужас что такое!
— Но вот уже без малого сто лет, мадемуазель Варя, как нравы при султанском дворе смягчились, — утешил ее д'Эвре. — И все благодаря одной незаурядной женщине, кстати моей соотечественнице.
— Расскажите, — попросила Варя.
— Дело было так. По Средиземному морю плыл французский корабль, а среди пассажиров была семнадцатилетняя девушка необычайной красоты. Звали ее Эме Дюбюк де Ривери, и родилась она на волшебном острове Мартиника, подарившем миру немало легендарных красавиц, среди которых были мадам де Ментенон и Жозефина Богарне. С последней, которую тогда еще звали просто Жозефиной де Ташери, наша юная Эме была хорошо знакома и даже дружна. История умалчивает, зачем прелестной креолке понадобилось пускаться в плавание по кишащим пиратами морям. Известно лишь, что у берегов Сардинии судно захватили корсары, и француженка попала в Алжир, на невольничий рынок, где ее купил сам алжирский дей — тот самый, у кого по утверждению monsieur Popristchine[10] под носом шишка. Дей был стар, и женская красота его уже не интересовала, зато его очень интересовали хорошие отношения с Блистательной Портой, и бедняжка Эме поплыла в Стамбул, в качестве живого подарка султану Абдул-Гамиду I, прадеду нынешнего Абдул-Гамида II. Падишах отнесся к пленнице бережно, как к бесценному сокровищу: ни к чему не принуждал и даже не заставил обратиться в магометанство. Мудрый владыка проявил терпение, и за это Эме вознаградила его любовью. В Турции ее знают под именем Нашедил-султан. Она родила принца Мехмеда, который впоследствии стал монархом и вошел в историю как великий реформатор. Мать научила его французскому языку, пристрастила к французской литературе и к французскому вольнодумству. С тех пор Турция повернулась лицом к Западу.
— Вы просто сказочник, д'Эвре, — сварливо произнес Маклафлин. — Должно быть, как всегда, приврали и приукрасили.
Француз озорно улыбнулся и промолчал, а Зуров, с некоторых пор начавший проявлять явственные признаки нетерпения, вдруг с воодушевлением воскликнул:
— А вот кстати, господа, не заложить ли нам банчишко? Что же мы все разговоры да разговоры. Право слово, как-то не по-людски.
Варя услышала, как глухо застонал Фандорин.
— Эразм, тебя не приглашаю, — поспешно сказал граф. — Тебе черт ворожит.
— Ваше превосходительство, — возмутился Перепелкин. — Надеюсь, вы не допустите, чтобы в вашем присутствии шла азартная игра?
Но Соболев отмахнулся от него, как от докучливой мухи:
— Бросьте, капитан. Не будьте занудой. Хорошо вам, вы в своем оперативном отделе какой-никакой работой занимаетесь, а я весь заржавел от безделья. Я, граф, сам не играю — больно натура неуемная, — а посмотреть посмотрю.
Варя увидела, что Перепелкин смотрит на красавца-генерала глазами прибитой собаки.
— Разве что по маленькой? — неуверенно протянул Лукан. — Для укрепления боевого товарищества.
— Конечно, для укрепления и исключительно по маленькой, — кивнул Зуров, высыпая из ташки на стол запечатанные колоды. — Заход по сотенке. Кто еще, господа?
