Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце

В книге, призванной дать читателю представление об Августине и его трудах, необходимо высветить эту фигуру по крайней мере с трех сторон: показать его как ритора (в том числе проследив за его образованием и становлением в оном качестве), как философа, который свел воедино неоплатонизм и христианство, и как пастыря, который правил своим епископством накануне развала Римской империи. Кроме того, следует коснуться беспримерного влияния его идей на современников и последующие поколения. Разделить три роли, которые играл Августин на протяжении своей жизни, весьма сложно, но можно сказать, что отчасти они соответствуют трем этапам его развития: начав как ритор, он постепенно превращается в философа и заканчивает свои дни церковным деятелем. Иными словами, сначала Августин хочет ввести мир в заблуждение, затем наблюдает за ним, а под конец пытается с ним бороться.

В наше время интерес к Августину заметно возрастает во всем мире. Свыше тысячи лет пропагандой его идей занималась тесная кучка членов монашеского ордена. Теперь же мыслитель Августин, похоже, порвал церковные узы, и его не менее часто цитируют лингвисты и исследователи риторики, специалисты по эстетике и психологи. Для приверженцев так называемой «философии мьюли» (philosophy of mind) Августин стал одним из ее основоположников. Среди тех, кто внес наиболее весомый вклад в привлечение Августина к современным философическим спорам, не последнее место занимают Чарлз Тейлор с его работой «Источники «Я»». Становление современной личности» (Taylor, С. The Sources of the Self. The Making of the Modern Identity. 1989) и историк Брайан Сток (Brian Stock), выпустивший книгу о роли чтения в мировоззрении и деятельности данного отца Церкви под названием «Августин–читатель» (Augustine the Reader. 1996). Подтверждением и результатом этого новообретенного интереса стали весьма полный и в то же время компактный энциклопедический словарь под редакцией Аллана Д. Фицджеральда ««Августин на протяжении веков» (Allan D. Fizgerald O. S. A.: Augustine through the Ages. An Encyclopedia. 1999), а также прекрасно написанный, подробный и сугубо современный труд, посвященный Августину во всех его ипостасях, — я имею в виду работу Сержа Ланселя «Святой Августин» (Lanceis, S. Saint Augustine. 1999).

Благотворно сказался на внимании к Августину и распространившийся в последние десятилетия интерес к экуменизму, поскольку Августин оказался единственным представителем древней Церкви, который пользуется уважением не только среди католиков, но и среди протестантов и приверженцев других конфессий. Кроме того, мистика Августина помогает найти взаимопонимание между западной и восточной ветвями христианства. И все же наиболее близок Августин современным религиозным индивидуалистам, которые, несомненно, воспринимают аго как своего предтечу. Между прочим, Мартин Лютер тоже был монахом–августинцем — разумеется, прежде чем стал Лютером.

Помимо всего прочего, наше время — рубеж тысячелетий — представляется особенно благоприятным для обращения к Августину, поскольку он весьма серьезно повлиял на трактовку истории в системе христианских воззрений. В его сочинении «О граде Божием», которому я давно собираюсь посвятить отдельную книгу, вкратце излагается понимание древней Церковью хода истории. Фактически в этом труде предпринимается наиболее смелая из всех попытка выявить смысл исторического процесса в целом и распада Римской империи в частности. Августин рисует картину огромного масштаба, в которой всем и каждому отведено строго определенное место.

Подзаголовок моей книги — «Беспокойное сердце» — кажется позаимствованным из дешевого романа. Но это выражение настолько точно передает мироощущение Августина, что обойтись без него затруднительно. Такая формулировка важна и в историческом плане, поскольку Августин первым описал беспокойство как основное состояние человека, как его судьбу. Бог сотворил человека прямоходящим, и это подсказка человеку, где и как ему следует искать свою цель. Люди не должны, вроде бессловесной скотины, склоняться к земле. Так ведут себя потакающие своим порочным страстям. Истинные же человеки призваны устремлять взср ввысь, тянуться душой к Господу. Лишь в Боге мы обретаем «покой» (quies), т. е. свободу от страстей и желаний. И пока мы наконец не предстанем пред лицом Создателя, сердца наши будут пребывать в «беспокойстве» (inquietum est cor nostrum). Античные стоики идеализировали бесстрастие и «спокойствие» (tranquillitas). Но Августин не считает спокойствие возможным или достойным идеалом — во всяком случае, если говорить о земной жизни человека. Здесь, на земле, наши сердца всегда будут испытывать беспокойство — и это вполне закономерно. Страшиться и желать, скорбеть и радоваться правильно, только если эти душевные волнения касаются правильных вещей (О граде Бож. XIV, 9). Беспокойство свидетельствует о том, что мы не дома, что наше пребывание в этом мире лишь временно, что мы направляемся далее.

Наиболее раннее изображение Августина находится в римском Латеране, на фреске середины VI века, где философ–богослов в епископском облачении сидит на кафедре, правой рукой указывая какое–то место в огромной Библии, а в левой держа пергаментные свитки. Он словно не хочет привлекать внимание к себе как к епископу и высокопоставленному лицу, а, склонив голову набок, приглашает верующих совершить путешествие по Великой Книге, т. е. Библии. Свитки, которые он сжимает в другой руке, символизируют античное естествознание и философию. Сам массивный фолиант служит наглядным свидетельством христианского откровения. Удивительно то, что Августин изображен сугубо по–человечески. Художник не посчитал нужным даже прикрыть лысину епископа головным убором, словно в данном случае не требовалось ни малейшего приукрашательства. Августин тоже явно не стремится выдвинуться на первый план. Он предстает в образе посредника, а все его честолюбие направлено исключительно на найденное им сокровище, которое он хочелг показать проходящим мимо.

Все, кто писал о жизни Августина, включая его самого, неизменно задерживались на более ранних ее этапах, когда он еще не стал священником и тем более епископом. Его юношеские годы изобилуют драматическими событиями и прочими необычными эпизодами. Легко забыть, что потом, будучи епископом, Августин сорок лет подряд исполнял одни и те же обязанности, — этот период дает биографу слишком мало материала. Посвятив себя Церкви, Августин кардинально изменил свою жизнь: перешел от действий к высказываниям. Драматизма в ней от этого не убавилось, но теперь Августин выражал себя в полемике и в поучениях, с которыми он обязан был выступать в качестве епископа.

Итак, биография нашего героя должна включать и знакомство с его сочинениями. Ведь именно в текстах возмужавший епископ продолжал борьбу, которая не раз приводила к резким переменам в его жизни. Августин превосходит всех писателей древности по количеству и разнообразию трудов, дошедших до нашего времени. Только в прошлом веке обнаружилось множество писем и проповедей — весомый добавок к череде фолиантов, для прочтения которых и так требуется целая жизнь. В 1981 г. было издано 30 новых писем Августина, найденных австрийским ученым Йоханнесом Дивьяком (Johannes Divjak), во вновь опубликованных манускриптах сперва в Марселе, затем в Париже.

Можно ли извлечь из сочинений Августина идеи, которые бы пригодились нам сегодня? Увы, таковых очень мало. Непосредственный перенос истин из одной эпохи в другую всегда дело рискованное, тем более что Августин был так погружен в проблемы своего времени. Среди того немногого, чему мы можем у него поучиться, — его умение глубоко вникать в эти проблемы. Если мы считаем, что библейская и церковная традиция еще способна поставлять образцы, объясняющие, что значит быть человеком на этом свете, пример Августина подсказывает нам, что мы не ошиблись в выборе: никто не занимался такими объяснениями основательнее его.

В восточном богословии говорят: Троица — это три лица, выражающие единую сущность. В западном богословии вслед за Августином говорят иначе: Троица — это одна сущность, предстающая в виде трех лиц. В последнем случае больше акцентируется равноценность божественных ипостасей. Как нам известно из истории церкви, подобные абстрактные и в конечном счете чисто словесные разногласия могли иметь серьезные организационные и политические последствия. Изучать процесс формирования христианских догматов необыкновенно интересно, поскольку из него явствует, что человек прежде всего словесное существо, спасение или погибель которого иногда зависит от какого–нибудь незначительного нюанса формулировки.