– Что вы наделали? – в смятении спросила поляка девушка. – Зачем вы сюда пришли? Зачем потребовался вам этот спектакль? Ведь вы же сами сказали, что между нами ничего не может быть, что вы вместе с Гуриным покидаете Лондон! Я уже смирилась со своей судьбой и решила устроить ее так, как получится.
– Я заготовил по пути сюда столько красивых слов, – сказал Фаберовский, – я собирался сделать вам предложение, но право, я теперь в полном недоумении…
– Пойдемте ко мне, – сказала Пенелопа и потянула его за собой. – Там нам не помешают.
Она привела его к себе в спальню и закрыла дверь на ключ перед самым носом доктора Гримбла, который тут же принялся барабанить в нее кулаками.
– Отец пьян и только поэтому он согласился впустить вас в дом, – проговорила Пенелопа, не обращая внимания на шум за дверью. – Однако он не оставил своей идеи отправить вас на эшафот. Как вы могли прийти делать мне предложение, хотя сами объяснили мне полторы недели назад, что при этих обстоятельствах наши отношения невозможны?
– Пенни, откройте, вам не следует оставаться наедине с этим католиком! – неистовствовал за дверью доктор Гримбл, встав к ней спиной и колотя в нее каблуками.
– Я больше не католик, – в свою очередь пнув дверь, крикнул Фаберовский. – А вам, Пенни, я могу сказать: невозможного не бывает. Все это время я думал, как мне преодолеть вражду доктора Смита. И теперь я знаю, как это сделать, если вы согласитесь стать моей женой.
– Не таким я представляла наше объяснение, Стивен.
– Я тоже представлял его не таким, – поляк оглянулся на содрогающуюся под ударами Гримбла двери.
– Ну и как же ты намерен добиться примирения между тобой и отцом? – спросила Пенелопа.
– Так ты согласна?
– Да.
– Тогда предоставь это мне. От тебя потребуется немного, но ты должна сделать все в точности так, как я скажу. Пока же ничего не говори отцу. Завтра ты получишь от меня записку с дальнейшими указаниями.
Фаберовский открыл дверь и, грубо отшвырнув в сторону ввалившегося в комнату Гримбла, вышел на лестницу. Повернув голову, через открытую дверь в кабинет он увидел ноги лежавшего на диване доктора Смита, неестественно торчавшие, с задранными штанинами и в огромных туфлях. И тут его поразила мысль, что возможно, вся эта женитьба уже не нужна.
– Что с доктором? – спросил он у Эстер, вышедшую из кабинета. – Он умер?
– Нет, он просто заснул. А вы разве не уехали из Лондона?
– Как видите, нет.
– А мистер Гурин?
– Он, увы, тоже.
4 ноября, в воскресенье
В воскресенье после трех дней почти беспрерывных дождей и мрачности наступила хорошая погода, и хотя было уже по-ноябрьски холодно, в разрывах легких облаков то и дело проглядывало солнце, озаряя хмурую физиономию Лондона некоторым подобием улыбки.
Фаберовский достал из гардероба длинное рваное дорожное пальто-ольстер с пелериной и капюшоном и шляпу с широкими отвислыми полями. После чего посвятил почти полчаса наложению грима и приклеиванию усов. Когда в десять часов он вышел из дома, опираясь на грубый растрескавшийся костыль, в длинном ольстере с крымской медалью на груди и шляпе, из под которой можно было разглядеть только кончики усов, любой принял бы его за нищего инвалида Крымской войны. В этом наряде он отправился к церкви Всех Душ, где крепкими тумаками и парой отборных ругательств закрепил за собой среди прочей нищей братии на паперти место у самого входа.
Столь странному для джентльмена маскараду было простое объяснение. Фаберовский был уверен, что проспавшийся доктор раскается в том, что пустил поляка в дом, и хотя Пенелопа ни за что не раскроет настоящую причину визита Фаберовского, доктор наверняка удвоит бдительность и к Пенелопе никому чужому уже не будет возможности подступиться без его разрешения.
Еще в субботу сразу после тяжелого объяснения с Пенелопой поляк заехал к стряпчему Генри Крофорду на Каннон-стрит и договорился подписать во вторник в его присутствии брачный контракт. Крофорд вместе со своим партнером к этому времени должны были составить текст договора, следуя указаниям Фаберовского. Во вторник Крофорд должен был приехать на Эбби-роуд к половине одиннадцатого утра и удостоверить подписи обоих вступающих в брак.
Теперь Фаберовскому надлежало организовать присутствие на этой церемонии самой мисс Смит и совершенное отсутствие на ней ее отца. Для этого он с утра пораньше сел за стол в кабинете и написал записку: «Пенни, во вторник в десять часов до полудни тебя будет ждать рядом с домом экипаж. Он отвезет тебя ко мне домой. Сделай это, даже если тебе придется выпрыгнуть из окна. После нам уже ничто и никто не будет страшен и мы сразу поедем к твоему отцу получать благословение. Целую. Твой Стефан Фаберовски».
Для того, чтобы вручить записку, поляку и понадобился этот странный маскарад. Чета Смитов и Пенелопа в сопровождении Энтони Гримбла пришли в церковь к одиннадцати. Доктор шел под руку с Эстер, надменно задрав носом кверху птичью голову на длинной худой шее, а Пенелопа шла чуть сзади, охраняемая Гримблом и Ботли, подозрительно оглядывавшем всех, идущих в церковь вместе с ними.
В целях маскировки поляку пришлось оставить очки, поэтому он очень боялся, что сослепу пропустит семейство Смитов, и был очень доволен, когда еще издали заметил их. Подойдя к нищим на паперти, доктор Смит засунул руку в карман и достал специально приготовленную на этот случай дюжину медных фартингов. Их он отдал дочери и велел раздать попрошайкам во славу Господа. Когда Пенелопа наклонилась, чтобы бросить крымскому ветерану монетку, тот вдруг схватил ее грязной лапой за руку. Наглость нищего не укрылась от бдительного ока Ботли и он с бранью набросился на нахала, угрожая сдать его полиции, если тот немедленно не уберется.
Когда семейства Смитов покидало церковь после службы, обладателя крымской медали уже не было на паперти и только нищие удивленно судачили о том, почему такой сильный и нахальный попрошайка вдруг так быстро исчез, испугавшись угроз какого-то слуги.
* * *
С самого утра улицы заволок очень плотный туман и Курашкину пришлось сесть со своим точилом у самых дверей ирландцев, рискуя раскрыть себя. Никто не желал в такой туман точить ножи, и Курашкин даже поорал для приличия:
– А ну, кому вострити ножы, ножыци, брытвы!
Русского языка никто не знал и на зов его никто с ножами не явился. Зато вынырнула из тумана, словно баранье ребро из горохового супа, какая-то прилипчивая старуха-еврейка.
– Тут стоят, – заворчала она, становясь напротив Курашкина и упирая сухие ручонки в бока, – точат ножи, а потом женщин кругом режут.
– Що? Успокойся, стара калоша, я тильки ножы потрошителям вострю, – неудачно пошутил Курашкин.
Старуха завизжала и бросилась на него с клюкой.
– Потрошитель! – верещала она. – Убивают!
Дверь в доме открылась и из нее вышли Даффи с Конроем. Мельком взглянув на орущую женщину, они повернули налево и пошли к Уайтчепл-Хай-роуд, исчезнув в тумане. Уровни старушку на мостовую, Курашкин схватил свое точило и побежал за ирландцами. Вскоре он нагнал их и умерил шаги, идя на таком расстоянии, чтобы в тумане оставались все время видны их темные силуэты. Сзади из тумана его настиг старушечий крик: «Держи Потрошителя!», миновал его и заглох впереди, так и не явив взору его производительницу. Ирландцы дошли до большака, отловили в тумане кэб желтого цвета и укатили. К счастью для Курашкина, следом ехал еще один.
– Знаемо мы вашу королеву, – ворчал Курашкин, залезая в кэб вместе со станком. – Поезжай за тым жовтым кэбом!
Из-за тумана оба кэба вынуждены были идти вплотную друг за другом. Доехав до Эбби-роуд, желтый остановился и ирландцы исчезли за воротами. Курашкин с точилом тоже выбрался из своего кэба, расплатился и сел на станок дожидаться возвращения из дома своих подопечных.
* * *
– Чего это вы, господа болотоходцы, то письма панические пишете, что вас со всех сторон обложили, то вовсе на полторы недели пропадаете, а сами почки рассылаете кому ни попадя, и меня не спрашиваете? – спросил у ирландцев поляк, впустив их в дом.
Конрой опустил голову и с преувеличенным вниманием стал колупать пальцем стену.
– Или за вами следить уже перестали?
– Нет, следят вовсю, – буркнул старик.
– Надеюсь, вы хотя бы хвоста за собой сюда не привели.
Фаберовский выглянул в окно, но из-за густого тумана ничего невозможно было разглядеть.
– Я проверил, – сказал Даффи. – Мы сделали крюк на кэбе, прежде чем поехать сюда.
– И что же вам тут надо? – спросил у молодого ирландца Артемий Иванович, сидевший вместе с Хаей Шапиро за столом, на котором был разложен план Лондона.
– Мы пришли за своим жалованием, мистер Гурин, – ответил Даффи. – Нам совсем не на что жить. Последние недели мы питаемся раз в день холодным гороховым пудингом.
