Зауэр:
– А вот это-то и есть то, для чего я вас и пригласил на разговор. Начну сначала: звонит мне Гюртнер – наш обожаемый министр юстиции – и говорит, что ему только что позвонили, а мне, в контору, позвонят через несколько минут: Гитлер в отъезде, а в его квартире застрелилась молодая племянница. Обстановка скандальная: у Гитлера много врагов, и могут раздуть все, что угодно. Очень, говорит, это нежелательно. Поэтому, говорит, если все там очевидно, то вы, пожалуйста, постарайтесь все это официально поглаже представить. Но в любом случае хочу – это он хочет! – получить, говорит, от вас подробный личный доклад. Я и доложил ему потом примерно то же, что и вам в тот вечер. Вот Гюртнер-то и объяснил мне, что сейчас этого Гитлера крайне невыгодно выводить на чистую воду: нужно использовать силу нацистов, чтобы подавить красных и поприжать евреев. Поэтому уговаривал меня оставить все шито-крыто, а потом, говорит, с Гитлером посчитаемся. Признаться, я не очень-то в это поверил: подумалось, что уж чересчур хитрая получается комбинация. А может, это только предлог – чтобы мне зубы заговорить, а на самом деле просто хотят этого прохвоста от ответственности отмазать – мало ли почему, хотя бы за взятку? Я даже в воскресенье подумывал: а не наплевать ли мне на этого Гюртнера и не продолжить ли дело самостоятельно: черт с ней, с карьерой, ежели что – все равно мне скоро на пенсию. Да и этот сопляк-фюрер, извиняюсь, задел меня за живое: будет теперь воображать, что смог обдурить такого матерого волка, как я! Но потом я сдрейфил. А теперь вот решил у вас об этом проконсультироваться: ведь и нацисты, и коммунисты – это же по вашей части. Что скажете?
Мюллер (задумавшись):
– Вопрос опять непростой. Гюртнер у нас министром юстиции с двадцать второго года, путч двадцать третьего был при нем. Та же «Мюнхенер Пост» как раз в двадцать третьем большой скандал учинила: опубликовали, что Рем – второе лицо у нацистов! – гомосексуалист. Вот была потеха! А после путча это именно Гюртнер распорядился судить Гитлера в Мюнхене, а не в Лейпциге, что, как тогда предлагали, было бы объективнее. Но в Лейпциге обстановка для подсудимых была бы явно похуже, да и по тамошним местным законам Гитлеру за антигосударственный путч грозила смертная казнь. Поговаривали, что Гюртнер тогда не за Гитлера радел, а старался прикрыть от расследования баварские верхи, которые стояли за Гитлером. Но факт остается фактом – Гюртнер и прочие респектабельные политики уже давно горой за Гитлера... Так что нового тут ничего нет. И похоже, что Гюртнер с вами не лукавил.
Зауэр:
– Может быть, может быть…
Кельнер меняет кружки. Пьют пиво.
Мюллер:
– Что ж, и вскрытия делать не стали?
Зауэр выразительно молчит.
Мюллер:
– А, понимаю, понимаю!.. Вон они как решили!.. Но вы не пояснили, что вас так испугало в воскресенье? Такое ваше заявление довольно странно прозвучало: вы ведь совсем не трус – говорю это вам не как комплимент!..
Зауэр:
– Ладно, скажу и это. Насчет своей трусости – я же перед вами не кокетничаю. Знаю хорошо, что вы правильно поймете: вы ведь еще мальчишкой военным героем были, так что должны знать, что такое настоящий страх. (Мюллер понимающе кивает головой). Кстати, Мюллер, а почему это вы свои Железные кресты никогда не таскаете? (Мюллер корчит кислую рожу). Ладно, дело ваше, да и не о вас теперь речь. А испугался я тогда, когда труп уложили в свинцовый гроб, чтобы отвезти в Вену – и Гюртнер сообщил, что эту мнимую самоубийцу похоронят на католическом кладбище!..
Пауза, пьют пиво. Мюллер смотрит с интересом. Зауэр продолжает:
– Это ведь не Гюртнер распорядился! Вы же сами католик, Мюллер, и прекрасно понимаете, что церковные похороны самоубийцы – великий грех. Среди священников, между нами, тоже хватает преступников: то кто-нибудь мальчика-послушника к себе в кровать уложит, то кто-то монашку в углу прижмет, а иной запустит руку в церковную кассу!.. Конечно, преступников там поменьше, чем в полиции. Но ведь никакой преступник-полицейский не будет помогать грабителям средь бела дня выносить мешки с деньгами из банка! Не будет и католический пастор хоронить покойника, о котором прописано во всех газетах, что он самоубийца – и никакой Гюртнер здесь не поможет, тем более – в Вене, а не в Мюнхене. У меня какие-то сомнения еще до понедельника-вторника оставались, но потом-то все мюнхенские газеты прямо о самоубийстве завопили. Я и сам после этой «Мюнхенер Пост» должен был публиковать аргументы против версии убийства. Это же все в Вене не могли не читать!
Мюллер кивает. Пьют пиво. Зауэр продолжает:
– И решение о похоронах не мог принять какой-нибудь венский настоятель кладбища – при таких газетах-то! Тут я уж совсем испугался: стало ясно, что это я не Гюртнеру собирался бросить вызов, а кое-кому посильнее, и тут уж уходом на пенсию не очень-то отделаешься!.. Кто и почему принял такое решение?
Мюллер:
– Кто принял решение – не скажу вам, потому что не знаю, а почему – понять нетрудно: вы же сами объяснили Гюртнеру, что эта Гели убита! И вам, и Гюртнеру решили поверить – разве вы этого не заслуживаете?.. Вот и нет поэтому никакого греха!.. Я в эти дни тоже следил за ситуацией, и знаю, что это никакая не самодеятельность: похороны в Вене обсуждались и с австрийским консульством, и разрешение на приезд Гитлера давалось в самой Вене – и с немалым скрипом. Вмешательство в это дело произошло с очень высокого верха!
Зауэр:
– Вот-вот!
Мюллер:
– Да, но вот только сам Гитлер в Вену не поехал!
– Как так?
– А вот так: похороны в Вене состоялись вчера днем, а он был далеко: вон он теперь – в Гамбурге!
Мюллер указывает рукой в сторону радиоприемника, из которого продолжает изрыгаться речь Гитлера.
Пауза, заполненная пивом. Кельнер снова меняет кружки.
Мюллер:
– Гитлер в Вену приедет послезавтра – и маршрут, и время согласованы с австрийским правительством: ведь Гитлер там – нежелательный иностранец. Формально не вчера, а именно послезавтра – из-за этого митинга (Мюллер снова указывает на радиоприемник). Митинг был уже давно назначен и оказался очень важен: ходят слухи, что теперь состоится встреча Гитлера с Гинденбургом. Речь идет о рейхсканцлерском кресле для Гитлера.
– Даже так? Значит, если все так сильно схвачено, то это они нам с вами всерьез готовят?
Теперь уже Зауэр указывает рукой на радиоприемник.
Мюллер:
– Похоже на то!
– Б-р-р-р... Этого убийцу!..
Мюллер:
– Но, как мне кажется, старый господин еще до этого не дозрел: вряд ли ему с первого взгляда понравится этот Гитлер!.. Впрочем, поживем – увидим!
Пьют пиво.
Мюллер:
– Но как вы думаете: почему Гитлер не поехал прямо на похороны? Ведь и их можно было отложить на послезавтра? Ведь эта племянница, как я теперь понял, в таком гробу, что никак не протухнет!
Зауэр:
– Это – очень интересный вопрос, Мюллер. Я вам на него попробую ответить, а потом задам вам другой. По-моему, Гитлер просто не может встретиться со своей сестрой – матерью этой Гели, и оттягивает это дело со дня на день – вот мой ответ. Ведь вечером в субботу он укатил с Гоффманом на Тегернзее, кстати – к вашему однофамильцу, Адольфу Мюллеру, который их газету печатает. С Тегернзее укатил во вторник, я думал – в Вену, а теперь от вас узнал, что прямо в Гамбург. Значит, он до сих пор не виделся с матерью убитой. (Пауза, пьют пиво.) Я вам так скажу, Мюллер: я внимательно разглядывал этого типа тогда в субботу, думал о нем, собирал о нем сведения, вас слушал: он, по всему видно, не трусливый парень, но ему, похоже, совсем не легко совершать убийства. Мне вот передали недавно, что в первые два дня после открывшейся смерти племянницы он вообще ничего не ел. А потом, говорят, совсем от мяса отказался: объявил себя вдруг вегетарианцем. Ну, это мы еще посмотрим – пока и недели не прошло. Так или иначе, но его все случившееся все-таки очень проняло, а готовиться к убийству тоже, наверняка, было непросто. И при таких обстоятельствах его борьба за племянницу, даже если он был в нее тайно влюблен, не имела ни перспектив, ни смысла, и вообще такие дикости – не его стиль! И все же он ее убивает, причем в обстановке, когда ему, и не только ему, а всем этим Гюртнеру и иже с ним, нужно беречь моральную чистоту и репутацию Гитлера как зеницу ока – ведь понятно, что примитивных убийц в рейхсканцлеры не назначают! Это же ведь серьезно – вы же это сами авторитетно подтвердили! А он – убивает! Почему? Вот в чем мой вам вопрос!
Мюллер:
– Знаете, по-моему на этот вопрос не смогла бы ответить и сама племянница – потому и допустила, что ее убили. Притом никто ничего вокруг совсем не понимает: если убили, то почему? И газеты обо всем этом заткнулись – в сегодняшних почти ни полслова. И дело тут, как теперь понимаю, не в опубликованных опровержениях и разъяснениях: просто никто ничего понять не может, а потому и все фактики, какие всплыли, ни к какому делу не подошьешь!
