Я говорю об этом, так как сам пифке[6]. – Он примирительно улыбнулся. – И не удивляйтесь некоторой враждебности, с которой, вероятно, столкнетесь в Вене, – в наши дни австрийцы отвергают все немецкое. Они прямо-таки из кожи вон лезут, только бы быть австрийцами. Ваш акцент может напомнить некоторым венцам, что они семь лет были национал-социалистами, а этот неприятный факт большинство из них теперь предпочитают относить к разряду дурных снов.
– Спасибо, буду иметь в виду.
После встречи с Либлем я вернулся в пансион на Шкодагассе, где меня ждала записка от подруги Беккера, в которой та предупреждала, что заскочит около шести, чтобы лично удостовериться, хорошо ли я устроился. В пансионе «Каспиан» – а он оказался первоклассным уютным местечком – в моем распоряжении была спальня, к которой примыкали маленькая гостиная и ванная комната. Имелась даже крошечная веранда, где я мог бы прекрасно провести время, если бы приехал летом. В номере тепло и запасы горячей воды, казалось, неиссякаемы – вот роскошь-то!
– Ваши слова созвучны моим опасениям, о которых я говорил господину Беккеру. Но, во-первых, он убежден, что вы честный человек и если вам заплатили за работу, то вы обязательно выполните ее, поскольку не в ваших правилах надувать клиента.
– Я тронут. А во-вторых?
– Могу я говорить откровенно?
– Говорите, раз уж начали.
– Очень хорошо. Так вот, господин Беккер – один из самых опасных мафиози в Вене. Несмотря на его затруднительное положение, он не потерял своего влияния в скандально известных, я бы сказал, районах города. – Лицо Либля выражало страдание. – Я не хотел бы продолжать, рискуя создать у вас образ обыкновенного головореза.
– Ну что ж, звучит вполне искренне, господин адвокат. Спасибо.
Он подошел и встал рядом со мной возле окна.
– Что вы там рассматриваете?
– По-моему, за мной следят. Видите того человека?
– Того, что читает газету?
– Да. Уверен, я видел его на вокзале.
Либль достал очки из верхнего кармана и заложил дужки за старые, заросшие волосами уши.
– Не похож на австрийца, – сказал он наконец. – Что за газету он читает?
Я прищурился на мгновение:
– "Венский курьер".
– Во всяком случае, не коммунист. Возможно, американец, рядовой агент из Особого разведывательного отделения их военной полиции.
– Одетый в гражданское?
– Их больше не заставляют носить форму, по крайней мере в Вене. – Он снял и убрал в карман очки. – Смею заметить, слежка за вами будет обычным делом. Они не упустят случая узнать все о любом приятеле господина Беккера. Не исключено, что вас даже официально вызовут, чтобы задать кое-какие вопросы.
– Спасибо за предупреждение. – Я собирался было отойти от окна, но моя рука невольно задержалась на массивных жалюзи с крепкой поперечной задвижкой. – Прежде умели строить, не так ли? Это приспособление, похоже, способно сдержать целую армию.
– Не армию, господин Понтер, – толпу. Когда-то этот район считался сердцем гетто. В пятнадцатом веке – а дом построен именно тогда – нелишним было подстраховаться от неожиданного погрома. С тех пор мало что изменилось, вы согласны?
Я сел напротив, адвоката, закурил сигарету «Мемфис» из запасов Порошина и передал пачку Либлю. Он взял одну сигарету и осторожно спрятал в портсигар. Мы дурно начали наше дело, и пришла пора наладить отношения.
– Оставьте пачку себе, – сказал я ему.
Я еще не успел вылезти из ванны, чрезмерную длительность пребывания в которой не оправдал бы даже Марат, когда в дверь гостиной постучали. Взглянув на свои наручные часы, я присвистнул: да уже почти шесть. Быстро накинув пальто, я открыл дверь.
Передо мной стояла худенькая молодая женщина со сверкающими глазами, по-детски пухлыми розовыми щеками и темными волосами, которых едва ли касалась расческа. Ее белозубая улыбка слегка померкла, когда она увидела мои босые ноги.
– Господин Понтер? – спросила она в замешательстве.
– Госпожа Тродл Браунштайнер?
Она кивнула.
– Входите. Боюсь, я задержался в ванной дольше, чем следовало, но последний раз я видел горячую воду, когда вернулся из советского трудового лагеря. Присядьте, пока я надену на себя что-нибудь.
Вернувшись в гостиную, я застал Тродл возле столика у двустворчатого французского окна – она разливала водку, которую принесла с собой, в два стакана. Затем подала мне один из них, и мы сели.
– Добро пожаловать в Вену, – сказала она. – Эмиль предупреждал, чтобы я принесла вам бутылку. – Она толкнула ногой свою сумку, стоящую на полу. – На самом деле я принесла две. Они провисели весь день за окном госпиталя, так как водка хороша холодная. Мне не нравится водка ни в каком Другом виде.
Мы чокнулись и выпили, еще раз звякнув стаканами, когда ставили их на стол.
– Надеюсь, вы здоровы? Вы упомянули о госпитале.
– Я работаю медсестрой в Центральном, он недалеко отсюда, нужно лишь немного пройти вверх по улице. Отчасти поэтому я и заказала вам номер именно в этой гостинице. Но еще и потому, что хорошо знаю владелицу, госпожу Блум-Вайс, – она была подругой моей матери. Кроме того, я полагала, что вы предпочтете остановиться ближе к Кольцу и к тому месту, где убили американского капитана. Это на Детергассе, за Венским кольцом, в Гюртеле[7].
– Место идеально подходит. По правде говоря, здесь гораздо удобнее, чем у меня дома, в Берлине. Там все куда сложнее. – Я вновь наполнил стаканы. – Расскажите мне, что вы знаете обо всем происшедшем.
– Я не смогу ничего добавить к тому, что сообщил вам доктор Либль, и к тому, о чем расскажет завтра утром Эмиль.
– А как идут предпринимательские дела Эмиля?
Тродл Браунштайнер застенчиво улыбнулась и едва слышно хихикнула:
– Я плохо разбираюсь в его делах.
Заметив пуговицу, болтающуюся на одной ниточке, она оторвала ее от борта кримпленового плаща и спрятала в карман. Эта женщина напомнила мне тонкий кружевной платок, нуждающийся в стирке.
– Знаете, я спокойно отношусь к такому явлению, как черный рынок. Я работаю медсестрой и, честно признаюсь, воровала лекарства. Практически всем девушкам рано или поздно приходится делать это. Выбора нет: либо продавать пенициллин, либо свое тело. Полагаю, мы счастливы тем, что еще мечтаем что-то продавать. – Она повела плечами и проглотила свою порцию водки. – Страдания и смерть людей, на которые мы вдоволь нагляделись, воспитали у нас не слишком трепетное отношение к закону и порядку. – Она рассмеялась, как бы извиняясь. – Деньги – нехорошая штука, если вы не знаете, как их тратить. Боже, сколько стоят все эти Круппы? Наверное, миллиарды. Но один из них сидит в сумасшедшем доме здесь, в Вене.
– Вам совершенно незачем, – сказал я, – оправдываться передо мной.
Но, видимо, ей было необходимо оправдаться перед собой. Тродл подобрала под себя ноги, по-домашнему устроившись в кресле. Ее, казалось, ничуть не заботило то, что я мог видеть верх ее чулок, подвязки и часть гладких белых бедер.
– Что тут поделаешь, – сказала она, покусывая ноготок, – если все покупки любой житель Вены делает на черном рынке в Рессел-парке. Именно там и находится центр такого рода торговли.
– В Берлине таким местом являются Бранденбургские ворота и площадь перед Рейхстагом, – сказал я:
– Смех, да и только. – Она озорно хихикнула. – Представляю, какой в Вене разразился бы грандиозный скандал, устрой кто-нибудь нечто подобное у здания Парламента.
– Не забывайте, что у вас есть парламент, а союзники здесь всего лишь в качестве наблюдателей. В Германии же они действительно правят.
Она одернула юбку, прикрыв нижнее белье.
– Я этого не знала, но в этой стране все равно разразился бы скандал, есть парламент или его нет. Австрийцы невероятно лицемерны. Казалось бы, они должны проще и терпимее относиться к подобным вещам... Черный рынок существует здесь со времен Габсбургов. Товаром тогда, конечно, были не сигареты, а почести и покровительство. Личные связи по-прежнему все еще много значат.
– Так вот о связях... Скажите, а как вы познакомились с Беккером?
– Он раздобыл некоторые бумаги для моей подруги, медсестры в больнице, а мы украли немного пенициллина для него. Тогда это кое-чего стоило. Незадолго до этого умерла моя мать. – Ее яркие глаза расширились, будто она пыталась постичь что-то. – Она бросилась под трамвай.
Вымученная улыбка, смущенный смех... Тродл научилась сдерживать свои чувства.
– Моя мать, Берни, была настоящей австриячкой венского типа. Мы всегда кончаем жизнь самоубийством, видите ли. У нас, поди ж ты, такой стиль жизни. А Эмиль... Знаете, он оказался очень добрым и веселым, сумел развеять мое горе... Ведь у меня больше никого нет. Отец погиб во время бомбежки, а брат – в Югославии участвует в партизанской войне. Не знаю, что бы со мной стало, не встреть я Эмиля. Если с ним что-то произойдет... – Тродл крепко сжала губы, как бы боясь ненароком напророчить беду своему возлюбленному. – Вы ведь постараетесь для него? Эмиль считает вас единственным человеком, которому он может доверить найти спасительную соломинку, своим последним шансом.
