– В каком звании?
– Он не сказал.
– Не упомянул, где служил и в каком качестве?
Беккер отрицательно покачал головой.
– Не очень-то вы откровенничали друг с другом. О чем вы задумались, не о цене ли хлеба? Ну ладно. А что можете сказать о втором субъекте, о том, с кем Кениг приходил к вам домой, когда попросил следить за Линденом?
Беккер сжал виски.
– Я уже неоднократно пытался вспомнить его имя, но никак не могу. Как мне показалось, он был, скорее всего, офицером старшего состава. Очень чопорный, воспитанный, возможно, аристократ. Возрастом также около сорока лет, высокий, худощавый, слегка лысеющий, гладко выбрит. Одет в куртку в стиле Шиллера с клубным галстуком. – Он встряхнул головой. – Я не очень-то разбираюсь в клубных галстуках, возможно, мужской клуб, точно не скажу.
– А как выглядел человек, которого вы видели выходящим из студии, где был убит Линден?
– Расстояние было слишком велико, чтобы как следует разглядеть. Ну, небольшого роста, коренастый, одет в черное пальто и шляпу. И; знаете ли, очень спешил.
– Держу пари, что спешил, – сказал я. – Рекламное агентство «Рекло и Вербе Централе» находится на Мария-Хильфер-штрассе, не так ли?
– Находилось, – сказал Беккер. – Агентство закрылось вскоре после моего ареста.
– В любом случае расскажите мне об этом заведении. Вы там видели только Кенига?
– Нет. Обычно это был Абс, Макс Абс. Мужчина с такой, знаете ли, академической наружностью: бородка клинышком, маленькие очки. – Беккер угостился еще одной сигаретой из моей пачки. – Существует одно обстоятельство, о котором я намеревался непременно вам рассказать. Во время одного из своих визитов я слышал, как Абс разговаривал по телефону с неким Пихлером, каменотесом. Возможно, Абс недавно хоронил кого-то. Я подумал, что, может быть, вам удастся разыскать этого Пихлера и выяснить, где найти Абса. Кстати, в какое время вы сегодня пойдете на похороны Линдена?
– В двенадцать часов, – сказал Либль.
– Я полагаю, стоит сходить, Берни.
– Вы клиент, исполнять ваши пожелания – моя обязанность, – сказал я.
– Посмотрите, не появится ли на кладбище кто-нибудь из друзей Линдена. И конечно же Пихлер. Большинство венских каменотесов держат свои мастерские вдоль стены Центрального кладбища, поэтому найти его не составит большого труда. Возможно, вам удастся узнать, не оставил ли Макс Абс свой адрес, когда заказывал надгробие.
Мне не особенно нравилось слушать, как Беккер расписывает мою утреннюю работу, но рассмешить его оказалось не так уж и сложно.
Перед лицом смертного приговора человек вправе требовать определенной снисходительности от своего частного детектива. Особенно, когда деньги уплачены. Поэтому я согласился.
– Почему бы и нет? Люблю хорошие похороны. – Затем я встал и прошелся по камере, как будто сам боялся оказаться за решеткой. Может быть, он привык к этому больше, чем я? – Есть одна вещь, которая ставит меня в тупик, – сказал я после минутного задумчивого хождения.
– В чем дело?
– Доктор Либль говорил мне, что вы не лишены влияния и друзей в городе.
– Вы в точку попали.
– Ну, тогда почему же никто из ваших так называемых друзей не пытался найти Кенига? Или хотя бы его подружку Лотту?
– А с чего вы взяли, что они не пытались?
– Вы собираетесь играть в молчанку или я должен дать вам шоколадку, чтобы развязать язык?
Голос Беккера теперь звучал умиротворяюще:
– Берни, еще точно неизвестно, что произошло, поэтому я не хочу, чтобы у вас сложилось превратное мнение обо всем деле. Нет смысла предполагать, что...
– Давайте-ка без церемоний рассказывайте, что случилось.
– Хорошо. Парочка моих парней, знающих свое дело, навели справки о Кениге и его девчонке. Они проверили несколько ночных клубов. И... – поморщился он, – в общем, они исчезли. Возможно, надули меня или просто смылись.
– Не исключено, что закончили так же, как и Линден, – предположил я.
– Кто знает? Но именно поэтому вы здесь, Берни. Вам я могу доверять. Одно то, как вы повели себя в Минске, чего стоит! Вы не позволите повесить невиновного. – Он многозначительно улыбнулся. – Не могу поверить, что я единственный прибегаю к помощи человека вашей квалификации.
– Все будет в порядке, – быстренько прервал я его. Терпеть не могу лесть во всех ее проявлениях, да еще от людей типа Эмиля Беккера. – Знаете ли, возможно, вы действительно заслуживаете смертной казни, – добавил я. – Допустим, вы и не убивали Линдена, но на вашей совести много других загубленных жизней.
– Поверьте, я просто не видел выхода, до тех пор пока не стало слишком поздно. Вы оказались достаточно умны, чтобы выйти из игры, когда еще был выбор. Я – не вы. У меня никогда не было шанса. Либо подчиняйся приказам, либо предстань перед военным трибуналом и расстрельной командой. Мне не хватило решимости изменить ход событий.
Я тряхнул головой. Зачем эта исповедь? Мне-то все равно.
– Возможно, вы правы, – произнес я вслух.
– Вы знаете, что я прав. Война – жестокая штука, Берни. – Он потушил сигарету и встал. Теперь мы оказались лицом к лицу в углу, где я стоял. Он понизил голос, как будто не желал, чтобы Либль слышал: – Послушайте, я знаю, что это опасная работа. Но только вам под силу ее выполнить. Необходимо, чтобы все было сделано тихо, тайно, именно в вашем стиле. Вам нужен ствол?
Я не взял с собой пистолет, который забрал у убитого русского в Берлине, не желая рисковать, пересекая границу с оружием. Я сомневался, что в порошинской посылке с сигаретами окажется что-либо подобное, поэтому сказал:
– Как вы считаете нужным. Это ваш город.
– На мой взгляд, иметь его вам необходимо.
– Хорошо, – согласился я. – Но, ради Бога, он должен быть чистым.
Когда мы вышли из тюрьмы, Либль саркастически улыбнулся:
– Что у вас за тайны? Говорили о стволе, я полагаю?
– Да, исключительно из предосторожности.
– Лучшая предосторожность для вас в Вене – это держаться подальше от русского сектора. Особенно в позднее время.
Я проследил за взглядом Либля. Через дорогу, на другой стороне канала, на утреннем ветерке реял красный флаг.
– Известно несколько случаев похищения людей в Вене – это дело рук Иванов, – объяснил он. – Они хватают кого ни попадя под видом американского шпиона и не возвращают, пока им не сделают уступки на черном рынке, действующем вне пределов русского сектора, причем плюют на какие бы то ни было законы. Они, например, вытащили из собственного дома одну женщину, завернув ее в ковер, точно Клеопатру.
– Хорошо, я буду осторожен, но беспомощно на кол не упаду, будьте уверены, – сказал я. – Да, а как добраться до Центрального кладбища?
– Оно в британском секторе, и вам следует ехать от Шварценбергплац, да, только на вашем плане города она названа Сталинплац. Вы не обознаетесь: там огромная статуя советского солдата-освободителя, которого мы, венцы, называем неизвестным мародером.
Я рассмеялся:
– С удовольствием посмотрю, господин доктор. Мы потерпели поражение в войне, но Небеса помогут нам с новым освобождением.
«Город остальных жителей Вены» – так называла кладбище Тродл Браунштайнер. И ее слова не были преувеличением. Центральное кладбище превосходило по масштабам несколько известных мне городов, и к тому же выглядело гораздо богаче. Среднего достатка австриец не мог обойтись без надгробного камня так же, как, к примеру, без посещения любимого кафе. Здесь я впервые понял, сколь процветает похоронный бизнес. Казалось, что в городе нет настолько бедных людей, которые не могли бы позволить себе приличный кусок мрамора. Чего тут только не было: клавиатура рояля, вдохновленная муза, вступительные такты знаменитого вальса – для венских мастеров, похоже, не существовало понятия «безвкусица». Они готовы были воплотить в камне любую претенциозную басню или преувеличенную аллегорию по желанию заказчика. Огромный некрополь отражал даже религиозные и политические разногласия живых, будучи поделен на еврейские, протестантские и католические части, не говоря уже об участках, принадлежащих четырем державам-победительницам.
В часовне такой величины, что своими размерами она могла претендовать на звание первого чуда света, где и проходило отпевание Линдена, службы отправлялись одна за другой, и я обнаружил, что разминулся с похоронной процессией капитана всего на несколько минут.
Я без труда заметил маленький кортеж, медленно продвигавшийся по заснеженному парку к французскому сектору, где католик Линден должен был обрести последнее пристанище. Но для идущего пешком человека догнать его оказалось нелегко, к тому времени, когда я подошел, дорогой гроб уже медленно опускали в темно-коричневую могилу, подобно тому как резиновую лодку спускают в грязную воду гавани.
Родные Линдена, сцепив руки наподобие полицейских при разгоне демонстрации, стоически переносили свое горе, точно намеревались удостоиться за это медали.
