— Итак, вы Эжени, старшая горничная герцогини де Ла Врийер?
— Да, господин комиссар, Эжени Гуэ.
— Сколько вам лет? Вы замужем?
— На Сен-Мишель исполнилось тридцать. Я не замужем.
— Как долго вы здесь служите?
— Я состою на службе у госпожи с 1762 года. Тогда этот дворец еще не был построен. Я была совсем юной…
— Вы одна из тех, кто дольше всех служит в этом доме?
— Конечно. Вместе с Провансом, лакеем хозяина.
— Расскажите мне, что случилось сегодня утром.
— Я одевалась у себя в комнате, на третьем этаже, как вдруг услышала крики. Я бросилась в коридор и увидела там помощника повара, Прованса, привратника и швейцара. Они торопились в кухню. Жак, помощник повара, сказал мне, что он обнаружил там два тела: тело Маргариты, которая точно была мертва, и тело господина Миссери, который еще дышал. Решив, что шум наверняка разбудил хозяйку, я поднялась к ней, чтобы предупредить ее.
— Где находятся апартаменты вашей хозяйки?
— На втором этаже, в левом крыле особняка, а господин проживает в правом крыле.
— Хорошо. Теперь по-порядку. В котором часу вы спустились?
— Примерно в семь часов.
Она ответила сразу, не задумываясь.
— Было темно?
— Очень темно.
Николя отметил, что все, кого он успел допросить, единодушно это подчеркивали.
— И, разумеется, Прованс взял потайной фонарь, — проговорил он.
Ловушка была расставлена грубо, и он не был уверен, что женщина в нее попадет. Та на миг замерла, но быстро справилась с волнением.
— Не знаю… Кажется… Мне стало плохо от вида крови. Она была хорошо видна. Откуда взялся свет? Я не могу этого сказать.
Николя не настаивал; иначе его уловка могла быть разгадана. Упоминание о крови заинтересовало его: она имела в виду кровь, запачкавшую пол, или кровь на теле Миссери?
— Ваша хозяйка спала?
— Нет, она стояла возле кровати, разгневанная и жаждавшая узнать причины такого, как она выразилась, гвалта.
— А разве накануне она не приняла свое лекарство?
Горничная уставилась на него своими серыми глазами. Несмотря на суровый и скорбный вид она показалась Николя красивой.
— Госпожа то пьет лекарство, то не пьет, — произнесла она излишне быстро, — то помнит, что выпила его, то не помнит, и пьет вторую порцию. Кто может это знать!
— Однако она утверждает, что приняла лекарство, и, значит, шум не должен был ее разбудить. К тому же это ваша обязанность — приносить ей стакан с успокоительным. Вчера вечером вы приготовили ей снотворное?
Он сказал наугад, и доказательств у него не было никаких, но его утвердительный тон смутил ее.
— Нет… Да… В общем, все, что осталось.
Явно нащупав нечто, возможно, не имеющее отношения к делу, но, со всей очевидностью, смутившее старшую горничную герцогини, Николя попытался развить свое преимущество.
— Что это значит?
— Флаконы разбились, и я сумела собрать всего несколько капель. Я рассчитывала сегодня возобновить их запас у нашего аптекаря.
— Несколько капель микстуры?
— Нет, эфира со спиртом.
— Вы можете показать мне осколки этих флаконов?
Четко заданный вопрос предполагал не менее четкий ответ.
— Чтобы никто не поранился, я бросила их в выгребную яму, — ответила горничная. — Если бы госпожа их нашла, она бы разволновалась, а я обязана охранять ее душевное спокойствие.
К такому объяснению не придерешься. Вот сильный противник, поднаторевший в увертках и способный даже собственное смятение обратить себе на пользу, подумал Николя. И сменил тему.
— Что вы можете нам сказать о Жане Миссери?
Эжени заметно покраснела.
— Я всего лишь горничная, — ответила она, — а он дворецкий. У нас разные обязанности, а потому нам редко приходится разговаривать. Горничными командует госпожа. Однако иногда ему случалось бранить нас.
— За что?
— Как вам сказать? За махинации со свечами. Ладно бы только хозяева злоупотребляли своей властью над нами, но подчиняться тем, на кого они переложили часть своей власти, быть служанкой лакея — нет, для меня это чересчур!
Она произнесла тираду с таким пылом, что расположившийся позади нее Бурдо выразительно подмигнул Николя, желая обратить его внимание на возбужденный тон горничной.
— Что ж, не будем об этом, — промолвил Николя. — Полагаю, речь идет о привычных ссорах между слугами, что в больших домах не редкость. А жертва? Что вы о ней скажете? Она, как и вы, прислуживала вашей госпоже, и вы хорошо знали ее. Вы наверняка были подругами, ведь ваши интересы совпадали.
Эжени скорчила презрительную гримасу.
— Вольно ж вам так думать! Как я могла иметь что-либо общее с этой жеманницей из сточной канавы, чья работа заключалась в том, чтобы выносить ночные горшки и драить полы? Ее привел в дом бедняга Миссери. Одному Богу известно, как эта тварь ухитрилась с ним познакомиться. Да ее подлое происхождение на ней написано! Поверьте мне, она водила его за нос. Наверняка наобещала ему выше крыши, а он уши развесил и взял ее на работу. Она совсем ему голову задурила, а он, пользуясь доверием господина, навязал ее госпоже. Если она хотя бы честно с ним себя вела! Сами подумайте, господин комиссар! Ведь она прямо здесь, в особняке Ла Врийеров, принимала своего молодого любовника! Да еще и по ночам уходила! А госпожа требует от нас исключительно пристойного образа жизни! Но госпожа ни о чем не подозревала. Дворецкий — вдовец и вдобавок очень представительный мужчина, ну, эта драная кошка и вцепилась в него намертво! Она ни капельки его не уважала, а ведь он такой добрый, такой доверчивый!
— Итак, из ваших слов следует, что Маргарита Пендрон была любовницей Жана Миссери.
— Не следует, а была. Да вы у любого спросите. Над ним все слуги потешались. А ведь он этого не заслужил, он мог бы…
Внезапно она умолкла, видимо, сообразив, что едва не сказала лишнего.
— Мог бы что?
— Ну да ясно, что.
— Вы считаете, он способен покарать самого себя?
— Он мужчина полнокровный, быстро гневался, и часто совершенно беспричинно. Он вообще был склонен к преувеличениям.
— И последнее, — произнес Николя. — Что вы хотели сказать, когда заявили вашей хозяйке: «Это должно было случиться»?
Она вызывающе вскинула голову.
— Что дурные нравы приводят к плачевным последствиям. Так учит нас Господь.
— Похоже, в этом доме свято чтут заветы Господа, — усмехнулся Николя. — Что ж, благодарю вас.
Уходя, она толкнула Бурдо, но не сочла нужным извиниться. Сыщики переглянулись: оба перебирали в уме показания свидетельницы, пытаясь разложить их по полочкам.
— Да, девица с характером, — задумчиво произнес Николя. — Не без очарования и с великолепной кожей! Впрочем, уход ей бы не помешал.
— С таким подходом вы далеко не продвинетесь, — хмыкнул Бурдо. — Но меня не проймешь, уверен, ей палец в рот не клади. Вот что я скажу: она умеет держать себя в руках, и ненависти в ней не меньше, чем обожания. В случае необходимости сумеет выкрутиться. Ненавидит жертву и восхищается Миссери. Но тут бы не ошибиться! От восхищения до любви всего один шаг… И шаг этот, похоже, уже сделан.
— Я тоже это заметил и еще кое-какие противоречия, — отозвался Николя. — Она презирает власть дворецкого, однако поет хвалы его доброте, доверчивости и прекраснодушию. Обо всем, что она нам сейчас рассказала, мы очевидно услышим и от других, которые вдобавок нам насплетничают, какие отношения связывали старшую горничную и дворецкого. Не исключаю, что именно здесь собака и зарыта. Приведите Жанетту. Полагаю, она уже ждет в прихожей. Надеюсь, ее никто не успел предупредить.
Едва служанка шагнула в комнату, как стало ясно, что она ужасно напугана. По ее сморщившемуся личику текли слезы, и, судя по тому, как она теребила носовой платок, допрашивать ее смысла не имело.
— Дитя мое, — отеческим тоном начал Николя, — нам нужна твоя помощь. Как тебя зовут и сколько тебе лет?
— Жанетта, — прошептала девушка умирающим голосом. — Жанетта Леба. Родилась в Ивето, в Нормандии, мне семнадцать лет.
— Как долго ты здесь служишь?
— Два года, сударь. На святого Иоанна будет два.
— Сядь и ничего не бойся. Расскажи мне, что случилось.
Она озиралась по сторонам, словно затравленный зверек.
— Мне нечего сказать… Сжальтесь, сударь… Нас могут услышать.
— Хватит ребячиться! — гаркнул Бурдо.
Сделав широкий шаг, он резко распахнул сначала дверь в прихожую, а затем в гостиную.
— Видишь, — продолжил он уже менее резко, — нас никто не подслушивает. Так кто тебя напугал?
Она подняла голову и, глубоко вдохнув, словно собиралась нырнуть, заговорила.
— Никто. Просто я не привыкла. Сегодня утром я услыхала шум в комнате госпожи и…
— Не торопись, не беги впереди лошади. Где ты спишь?
