— Любезный, — начал доктор, — постарайтесь напрячь память. Надеюсь, вы помните, что вас нашли…
Николя сжал руку доктора, и тот сразу умолк.
— …спящим и раненым, — продолжил Николя. — Я комиссар полиции Шатле. Можете вы нам объяснить, что произошло?
— Я не знаю, — ответил дворецкий. — Я лег очень поздно, и вот — на тебе! Кто-то напал на меня во сне?
— Сделайте над собой усилие, — проговорил Николя, — и попытайтесь подробно вспомнить все, что вы делали накануне вечером.
— Господина герцога не было дома. Он уехал в Версаль, к королю. Госпожа, как это часто с ней случается, почувствовала легкое недомогание и не стала ужинать. Около одиннадцати часов я совершил обход дома, потом поднялся к себе и лег спать.
— Вы спускались в кухню?
На лице раненого не отразилось никаких эмоций.
— У меня не было на то причин, огонь погасили еще в субботу. Поэтому я сразу направился к себе.
— С подсвечником в руках?
— Да, с тем, что сейчас стоит на бюро.
— А потом?
— Я разделся, задул свечу и лег спать.
— Свечу в подсвечнике?
— Разумеется.
— Где он стоял?
— Вон там.
И он указал на стоявший слева у изголовья небольшой столик маркетри, наполовину скрытый пологом кровати.
— А каким образом он оказался на бюро? — спросил Николя. — Вы его перенесли?
Миссери покачал головой.
— Тогда, может, вы, доктор?
— Конечно, нет.
— Продолжайте, — произнес Николя.
— Я заснул.
— К вам никто не приходил?
В ответе дворецкого он уловил едва заметное колебание.
— Никто.
— Доктор, — сказал Николя, — могу я побеседовать с вами наедине?
И, оставив раненого под присмотром Бурдо, он увлек доктора в коридор.
— Как вы считаете, его рана, которую вы оцениваете как чистую и без признаков воспаления, могла привести к большой потере крови?
— Странно, что вы задаете такой вопрос, — ответил врач. — Только что, меняя повязку, я снова осмотрел порез. Не повреждено ни одного важного кровеносного сосуда. Кровотечения не было. Хотя панталоны больного, действительно, пропитались кровью.
— Я это заметил. Но отчего он потерял сознание?
— О! Не ломайте над этим голову: многие люди от природы столь чувствительны, что падают в обморок от любого пустяка. Кто знает! Во всяком случае, наш больной, если судить по его ответам, нисколько не похож на человека, пытавшегося себя убить.
Они вернулись в комнату.
— Как случилось, сударь, что вы легли спать одетым?
Дворецкий принялся ощупывать себя, словно впервые обнаружил на себе одежду.
— Не понимаю. Вчера вечером я надел чистую и выглаженную ночную рубашку.
— Однако ее нигде нет, — заметил Бурдо.
Реплика инспектора напугала Миссери.
— Сударь, в каких отношениях состояли вы с Маргаритой Пендрон, горничной герцогини де Ла Врийер? — задал вопрос Николя.
Впервые с начала допроса Миссери резко вскинул голову, словно в нем проснулась былая ярость.
— Она была моей любовницей. Вам об этом непременно расскажут, да я этого и не отрицаю. Мне плевать, если…
Он остановился.
— Если что?
— Не знаю.
— Жан Миссери, давайте рассуждать здраво. Вы подозреваетесь в убийстве вашей любовницы, Маргариты Пендрон, и в попытке убить себя, дабы избежать справедливой кары за вышеуказанное преступление. С этой минуты вы находитесь в руках правосудия. Состояние ваше позволяет мне отдать приказ отвезти вас в королевскую тюрьму Шатле, где вы пробудете до конца следствия, после чего королевский судья по уголовным делам вынесет решение по вашему делу. Ваш арест не означает, что решение по вашему делу уже принято, однако, когда речь идет об убийстве, он является необходимой и предписанной законом мерой предосторожности. Могу вас заверить, что все будет сделано, дабы опровергнуть или подтвердить имеющиеся факты и гипотезы, на основании которых вы рискуете попасть под меч закона.
Когда дворецкий уяснил смысл торжественной речи Николя, он, заламывая руки, медленно сполз на кровать; из глаз его заструились слезы, и он, начав икать, вскоре окончательно утратил презентабельный вид.
— Бурдо, — попросил комиссар, — призовите приставов, и пусть они проводят сего господина в указанное место. Его надо связать и не спускать с него глаз.
Печальный случай с подозреваемым, повесившимся в своей камере, по-прежнему бередил память Николя. С тех пор он не только настаивал на соблюдении простейших правил, но и предпринимал дополнительные меры предосторожности. Жевиглан и Бурдо помогли Миссери одеться. Прежде чем на дворецкого надели фрак, комиссар улучил минуту и внимательно осмотрел его. Бурдо исследовал башмаки и только потом подал их дворецкому. Дежуривший у входа в комнату пристав вызвал своих собратьев, и, окружив подозреваемого плотным кольцом, они повели его в Шатле.
Николя повернулся к доктору.
— Сударь, — произнес он, — благодарю вас за помощь и крайне полезные замечания. Уверен, нам непременно понадобятся ваши показания.
— К вашим услугам, господин комиссар, и примите мои уверения в искреннем к вам расположении. Буду чрезвычайно рад, если в какой-нибудь удобный для вас день вы окажете мне честь прийти ко мне отобедать или отужинать. Я живу на улице Сент-Оноре, в доме, что окнами смотрит на монастырь капуцинов. Мы с женой будем рады включить вас в число наших постоянных гостей.
Закутавшись в плащ и поправив треуголку, доктор поклонился обоим сыщикам и вышел. Его правильные черты лица, озаренные излучающими дружелюбие карими глазами, а также изысканный в своей простоте костюм и прическа а-ля Катоган из собственных седеющих волос без малейшего намека на пудру произвели на Николя самое приятное впечатление. Когда доктор вышел, Бурдо, усмехаясь, отвесил ему вслед шутовской поклон.
— Маркиз пожинает комплименты, — бросил он. — Стоит ему заговорить, как все немедленно догадываются о его титуле, хоть он и представляется Ле Флоком. Вот и господин де Жевиглан клюнул! Попался в ваши сети.
Николя не ответил на выпад, от которого его друг не сумел удержаться. Он воспринимал Бурдо целиком, со всеми его недостатками и достоинствами, причем последние значительно преобладали над первыми. Инспектор выказывал ему искреннюю преданность и дважды спас ему жизнь. Когда потребовалось, он ради Николя без колебаний поставил под удар собственную карьеру. Вместе они оказались в немилости и вместе вынырнули из забвения, связанные друг с другом еще теснее. Откуда взялась эта неуемная ревность, эта выстраданная горечь, порождавшие всплески язвительности, которые, судя по всему, Бурдо не умел контролировать? Малейший пустяк мог разбередить его невидимую рану. Вряд ли единственной причиной тому являлась трагическая смерть отца, разорванного кабаном во время королевской охоты. Безжалостная игра в почтение и презрение, разъедавшая общество, основанное на привилегиях, дарованных рождением, не допускала отступлений от правил. Инспектор испытывал ревность уязвленного собственника по отношению к тем, кто подпадал под природное обаяние комиссара. Внимание, которое они расточали Николя, злило инспектора, ибо он претендовал на исключительность своего звания друга. К счастью, Ноблекур, Лаборд и Семакгюс избежали его всепоглощающей ревности. Они не нарушали давних привычек, а их симпатия к инспектору укрепляла его уверенность в себе. Хотя благоразумие и подсказывало не отвечать на подобные выпады, Николя опасался, как бы регулярные вспышки желчности не подтолкнули его друга к необдуманным поступкам, с последствиями которых он не сможет справиться. Возможно, однажды он решится вскрыть нарыв и высказать другу свои опасения. Но час для объяснения еще не пробил.
— Вы видели его башмаки? — продолжил Бурдо. — Ни капли, ни малейшего следа крови. Ничего. Чистые, сверкающие.
— Может, их вычистили. Надо будет узнать.
Николя сделал помету в своей черной записной книжке, затем спросил Бурдо, который час.
— Так я и думал, уже поздно. Однако нам важно собрать все показания именно сегодня. Так что давайте поделим оставшихся свидетелей. Я пойду допрашивать швейцара, а вы поговорите с привратником. А затем встретимся и обменяемся впечатлениями.
Прованс поджидал их в темном углу коридора. У Николя снова мелькнула мысль, что он ходит за ним по пятам. Интересно, это происходит от усердия или от стремления проконтролировать каждое их движение, каждый поступок? Лакей повел их по очередному лабиринту коридоров. Миновав бельевую, они дошли до жилых помещений, расположенных в центре здания. Указав Бурдо вход в комнату привратника, Прованс проводил комиссара до швейцарской, угловой каморки на первом этаже, расположенной непосредственно под комнатой, где жил швейцар. Высокий и сутулый швейцар сидел без парика, сверкая обширной лысиной. Завидев посетителей, он мгновенно натянул парик. Выпрямившись во весь рост, он выглядел поистине монументально. Для исполнения обязанностей швейцара владельцы богатых парижских домов всегда старались найти настоящего великана. Швейцар особняка Сен-Флорантен был так высок, что комиссару пришлось задрать голову, чтобы рассмотреть его.
