— Царский подарок! — восхитился Веригин.
— Только брат все профукал!
— Неужто проиграл? — удивился генерал.
— Кабы проиграл, не так обидно было бы! Закопал! От французов драгоценности пытался спрятать. А где именно, сказал только Кате, племяннице. Брат погиб, а эта дура из окна выкинулась…
— Я уже слышал эту прискорбную историю, — посочувствовал Роос. — Мои соболезнования…
— Соседи насплетничали? — спросил Северский. — Кабы не Элизабета, — князь сжал кулаки, — я бы этих вертопрахов на свадьбу не пригласил! А драгоценности жаль, очень бы пригодились. Я их несколько лет искал, весь парк перекопал, да без толку.
— Я могу, конечно, ошибаться, — сообщил Роос, — но, кажется, ваши сережки я недавно видел!
— Где? — опешил князь.
— В Париже! Меня пригласил на бал маркиз д'Ариньи. Очень образованный человек, купил по три экземпляра моих книг! И жена прелестная! Мы долго беседовали! Очень умная женщина, прекрасно разбирается в истории…
— Мои сережки тут при чем? — перебил его Северский.
— Как раз в ушах маркизы они и сверкали!
— Вот черт! Значит, их французы-мародеры выкопали! — топнул ногой князь. — Зря только братец прятал!
— Не расстраивайтесь, князь! Поезжайте в Париж с портретом! — посоветовал генерал. — Я знаком с д'Ариньи. Порядочнейший человек! Покажите портрет, и он непременно вернет ваши сережки!
— Не вернет! — безапелляционно заявил Роос. — После бала их украли! Маркиза в спальне сняла на ночь сережки и положила в футляр с пистолетами. В Париже много грабителей, и все держат под рукой оружие. Но преступник спрятался за шторами. Маркиза не успела лечь в кровать, как он схватил футляр и был таков. Выпрыгнул в окно!
— Так и надо маркизу, — обрадовался Северский. — Небось этот «порядочнейший человек» сам здесь и мародерствовал! Ладно, пойду мать навещу. А то женушка никак дела закончить не может!
В анфиладе князь больно стукнул кулаком лакея Гришку, недостаточно почтительно, по мнению Северского, отвесившего ему поклон.
— Чай здесь вкусный, — похвалил генерал, допив третью чашку, — не то что в Калмыкии! Знаешь, как там заваривают? — спросил он адъютанта.
— Никак нет, ваше высокопревосходительство, — заверил командира Николай.
— Тогда слушай! Калмыцкие степи такие же, как воронежские, но ни единого деревца на сотню верст там не встретишь. Трава густая, в человеческий рост.
Этнограф достал свой блокнот и подсел поближе.
— А сами калмыки, они кочевники, — продолжил генерал. — Ездят в кибитках и живут в них же!
— Да что вы говорите, ваше высокопревосходительство! — вскочил с места Николай. Хоть он и слушал генеральские байки по сотому разу, к удовольствию командира, демонстрировал живой интерес.
— А что такое кибитка, знаешь? — спросил Веригин.
— Никак нет!
— Это такой плетень. Натягивают его на повозку, обтягивают войлоком. И все. Дом готов.
Из покоев выскочил Петушков. Его трясло, словно в лихорадке, и доктор Глазьев, искавший с кем бы выпить, тут же подскочил к нему, щелкнув по горлу пальцем. Петушков отмахнулся, его вечно бегающие глаза наполнились слезами, и, ни с кем не попрощавшись, он взбежал по лестнице на второй этаж.
Чуть погодя покои покинул и Павел Игнатьевич. Доктор Глазьев мигнул и тому, но снова безрезультатно.
— Спешу! Спешу! Много поручений надавала! Спокойной ночи, господа!
Все вежливо кивнули.
— Вижу, в степи кибитка стоит. Приказал остановить. Дай, думаю, посмотрю, как люди живут. — Веригин рассказывал смачно, размахивая руками, и собрал вокруг себя почти всю компанию. Только урядник Киросиров дремал в сторонке, да доктор с Митей играли в шахматы.
Почувствовав силу соперника, юноша стал предельно осторожен, в атаку не лез, и доктор, любивший игру обоюдоострую, злился, подбирая ключи к искусно выстроенным редутам на королевском фланге.
Страждущий Глазьев обратился к Рухнову. Тот и генерала вполуха слушал, и за партией издалека наблюдал.
— Французской водочки не желаете? — шепотом поинтересовался он.
— Французской? Можно…
— Расстроены? — осведомился, разливая по рюмкам, Глазьев.
— Что? Нет, просто задумался!
— Откинул полог, заглядываю, — продолжал генерал — А там девица! Очень недурная, должен сказать. Сидит, что-то шьет, трубку курит.
— Да что вы говорите? — снова деланно изумился Николай.
— Моя индейская жена тоже курила, — вспомнил этнограф.
— Я зашел и сел. Она тут же предложила мне свою трубку. Я отказываться не стал, затянулся, а сам поближе придвинулся. Спрашиваю: «Как звать-то тебя?» Что ответила, сразу забыл. Имена такие, записывать надо. Я следующий вопрос: «А лет тебе сколько?»
— Вот чудеса, калмычка по-французски понимает! — не унимался адъютант.
— А моя жена не понимала. Может, курила слишком много? — огорчился этнограф.
— Я по-русски спрашивал, — пояснил генерал и окликнул вернувшегося в «трофейную» князя: — Василий Васильевич! Как здоровье матушки?
— Спасибо, лучше! — У Северского явно поднялось настроение, он довольно улыбался. — Уже прощения у Кати просит!
— У какой Кати? — изумился генерал.
— Как и всех сумасшедших, мою матушку посещает призрак.
— Такое часто бывает! — подтвердил Веригин.
— Родительница вбила себе в голову, что виновна в смерти моей племянницы, той, что из окна выпрыгнула. И когда видит ее призрак, просит у него прощения!
— Не дай, как говорится, Бог сойти с ума, — расстроился Веригин.
— А у меня и для вас хорошая новость! — перевел разговор Северский. — Никодим в лесу вепря видел! Загоним?
— Отличная мысль! — вскочил Веригин.
— Охота будет славная! Ну, мне пора! — улыбнулся князь. — Спокойной ночи, господа!
— Так сколько лет было вашей степной Цирцее? — напомнил генералу Терлецкий, предлагая продолжить прерванный рассказ.
— Ах да! Подумала немного и отвечает: «Десять и девять», а сама улыбается мне ласково-ласково. Лица у них и так широкие, а в улыбке рот прямо до ушей. Я еще ближе придвинулся. Она, не вставая с места, сушеной кобылятинки подала, мол, угощайтесь, чем калмыцкий Бог послал. Такая соленая, ужас, но для приличия стал жевать. Тоже улыбаюсь и дистанцию сокращаю до минимума. Спрашиваю: «Запить-то есть чем?» Она в ответ: «Чая». Ну, чая так чая. А в моем рту уже можно селедок солить! «Наливай поскорей», — говорю. А посередине той кибитки костерок горит, и на нем котел.
— Удивительно! — не преминул встрять адъютант. — А дым-то куда уходит?
— Отверстие вверху кибитки проделано. Калмычка моя подошла к котлу, налила в чашечку и подала с поклоном. А сама предо мной села. Я решил: время тянуть более нельзя, хлебну, утолю жажду — и в атаку, другую жажду утолять. Делаю глоток и…
Генерал выдержал паузу.
— И выбегаю из той кибитки. Чай калмыки варят с бараньим жиром, опять же с солью, но это я только потом узнал. Вкус омерзительный! Когда глотнул, думал, сразу умру. Ну, само собой, плотское желание испарилось. Приказал гнать подальше от той кибитки. До сих пор, как вспомню, хочется выпить.
Поискав глазами, генерал заметил в руках у Глазьева пузатую бутылочку.
— Это чегой-то вы там втихаря распиваете? Не коньячок ли?
— Коньячок, коньячок, — подтвердил местный доктор. — Живительная влага. Михаил Ильич смурной сидел-с. Я ему плеснул, вот уже улыбается.
Рухнов действительно улыбался, но как-то отрешенно, словно не слышал ни генерала, ни Глазьева.
— Так и мне плесните, — попросил генерал.
Глазьев налил Веригину щедро, тот жадно выпил.
— Это кто ж так сладко храпит? — Генерал уставился на выводившего громкие, со свистом рулады Киросирова.
— Местный урядник!
— Разбудить! — приказал генерал Николаю.
Тот затряс спящего.
— Генерал-майор от кавалерии Веригин, — громко представился Павел Павлович.
— Киросиров, — подскочил и вытянулся лысый господин.
— Очень приятно, — хлопнул его по плечу Веригин. — А за знакомство надобно выпить. Николай, чарку коньяка!
— При исполнении не могу, ваше высокопревосходительство, — извинился Киросиров. — После охоты дезертиров поеду ловить!
— Зачем ехать-то? — удивился генерал. — Вон двое стоят! — Павел Павлович ткнул пальцем в сторону Тучина и Угарова: — В армии не служат, картины малюют.
— Мы не дезертиры! — обиженно заявил Угаров удивленному уряднику. — Его высокопревосходительство шутит!
— А раз не дезертиры, извольте выпить со стариком. Уважьте друга ваших отцов!
— Денису наливать — добро переводить! Пьет, не пьянея! — засмеялся Тучин.
— Врешь! — не поверил генерал.
— Святой истинный крест, — побожился Угаров, которому Николай тут же поднес стакан с коньяком.
