Наталья Александрова - Волчья сотня

– Самоубийство Бережного подтверждает его виновность, – вполголоса сказал он на лестнице, догоняя полковника.

– На первый взгляд да, – уклончиво ответил Горецкий.

– У вас есть сомнения? – За достаточно долгое знакомство с Аркадием Петровичем Борис научился разбираться в его интонациях.

Горецкий сердито посмотрел на него поверх пенсне и открыл было рот для ответа, как вдруг сверху их окликнули. Полковник Кузнецов, полный, рыхловатый, спешил к ним, взмахивая короткими руками.

– Господин полковник, – он запыхался, даже спускаясь по лестнице, – господин полковник, позвольте кое-что уточнить. Коль скоро вы прибегли к моей помощи в деле проверки пятерых офицеров…

– Ну да, я попросил вас передать им якобы секретные пакеты, каждому – свой, – нетерпеливо сказал Горецкий.

– Я позволил себе провести некоторые расследования, – невозмутимо продолжил полковник Кузнецов.

– Что? – изумленно вскричал Горецкий. – Да кто вас, собственно… А впрочем, простите, продолжайте, – опомнился он.

– Я в этом городе представляю военную контрразведку, – проговорил Кузнецов, – прошу не забывать… Так вот, я поинтересовался прошлым всех пятерых офицеров, а также местонахождением их семей, по возможности.

– И что же вам удалось выяснить? – отрывисто спросил Горецкий.

– Послужной список всех пяти чрезвычайно хорош, – с готовностью начал полковник Кузнецов, – кое-что меня насторожило только в одном случае.

Борис прислушался, думая, что Кузнецов расскажет сейчас про странные отлучки полковника Азарова, но тот продолжал:

– Именно есаул Бережной был не вполне благонадежен. По достоверным сведениям, брат его служит у красных, в конной армии Городовикова.

Горецкий поднял глаза на Кузнецова, и в первый раз за этот день Борис увидел в его глазах неподдельный интерес.

– Родной брат? – спросил он.

– Родной, – утвердительно кивнул Кузнецов. – Артемий Бережной.

– Так-так, – протянул Горецкий и вышел на улицу.

– Ну вот, – начал Борис, когда они уже сидели в пролетке, – все сходится, отбросьте ваши сомнения, господин полковник.

– Как раз теперь они усугубились, – тихо ответил Горецкий, покосившись на спину извозчика. – Во-первых, мне не нравится этот сигнал «надежного информатора». Слишком уж своевременно этот сигнал поступил. Только-только мы с вами обнаружили засвеченную бумагу в конверте есаула – и тут же происходит вся эта цепочка событий: слишком неуклюжая акция господ контрразведчиков, самоубийство есаула… слишком все вовремя! И полковник Кузнецов с его откровениями… Как раз вовремя находит брата Бережного, который оказывается у красных. Само по себе это еще ничего не доказывает – сейчас такое время, война всех разметала. Вполне может быть, что один брат у белых, второй – у красных, а третий – вообще у Махно. Меня настораживает этакая своевременность всего. Такое впечатление, что кто-то стоит за этими событиями, кто-то подсовывает нам эту карту – есаула Бережного.

– Но кто – сам полковник Кузнецов? – изумился Борис. – Вы его подозреваете?

– Да нет, – досадливо отмахнулся Горецкий. – Этот – просто туповатый служака, привык делать, что прикажут. Если бы не Гражданская война, он бы дальше штабс-капитана никогда не дослужился. А впрочем, все это только мои догадки на уровне подсознания, без доказательств на одной интуиции далеко не уедешь. Нет никаких доказательств, что Бережному помогли застрелиться! Никто не видел никого постороннего.

– А если все же предатель – он? Ведь брат у красных – это мотив, – напомнил Борис. – И я не могу избавиться от чувства вины. – Борис ближе придвинулся к Горецкому. – Если бы я не проиграл ему «парабеллум»…

– Если бы вы не проиграли ему «парабеллум», он застрелился бы из другого оружия. Неужели вы думаете, что у этого романтического горца при его любви к оружию не нашлось бы из чего застрелиться? Опять-таки если принять версию, что он застрелился. Представьте себя на его месте, вам это будет легче, чем мне: вы его лучше знали. Итак, он настоящий джигит, казачий офицер, видит подбирающихся к своему дому контрразведчиков… Допустим, он чувствует, что господа прибыли по его душу. Что бы он сделал?

– Думаю, что попытался бы бежать, – честно ответил Борис.

– Вот именно! – воскликнул Горецкий. – Исходя из нарисованного вами психологического портрета, я тоже делаю вывод, что Бережной в таком случае попытался бы убежать. Побег мог удасться или не удасться, но попытку он бы сделал. Но вчера у него были все шансы на удачный побег. Среди посетивших этот дом был всего один офицер – штабс-капитан Полуэктов, остальные – из бывших жандармов, ни стрелять как следует не умеют, ни догнать бы Бережного не смогли. Самоубийство для такого абрека – трусость, побег, напротив, нормальный поступок настоящего мужчины, для которого не зазорно украсть оружие или коня, но зазорно купить за деньги. И времени у него было предостаточно, я спрашивал: шли эти «контрразведчики» долго, оружием бряцали, слышно их было далеко. Потом разбудили еврейское семейство, там, где дети, всегда гвалт, особенно у евреев. И вот вместо того чтобы выскочить в окно и уйти, казачий офицер стреляет себе в висок, как влюбленный гимназист! Что за оказия, право слово! – Аркадий Петрович взмахнул руками, отчего пенсне слетело с носа и заболталось на шнурке.

– М-да, меня-то вы почти убедили, но доказательств по-прежнему у вас нет, – протянул Борис.

– Сам знаю, – сердито прошипел Горецкий. – Но вот что я сделаю. Во-первых, поинтересуюсь, что это за таинственный информатор. Ведь, судя по всему, портной Блюмкин живет в Ценске достаточно давно, и многие его знают. Тогда кто же мог перепутать его со знаменитым эсером? Во-вторых, выясню у полковника Кузнецова, каким образом он получил достоверные сведения насчет того, что брат Бережного в Красной Армии. Пусть он поточнее определит источник этих сведений, я сам с ним побеседую. А дальше будем действовать по обстоятельствам.

«Я тоже предприму кое-какие действия», – подумал Борис.

Про частые отлучки полковника Азарова он так и не успел рассказать Горецкому. Когда все так удачно разрешилось, когда вчера ночью подозрения пали на есаула Бережного, Борис просто забыл упомянуть о полковнике и о том, как Борис раскрыл его тайну. А по совести говоря, не забыл, а не хотел привлекать внимание Горецкого к Софье Павловне. Но в свете событий сегодняшнего утра все представлялось по-другому. Сын-идиот, разумеется, имел место, но разве не мог Азаров использовать его как прикрытие для других тайных дел?

На окраине Ценска возле колодца терские казаки из корпуса генерала Шкуро[4] поили лошадей. Они по очереди поднимали воду ведрами, наливали ее в большую деревянную колоду и подводили к ней фыркающих, нервно переступающих лошадей. Дело это было долгое, и дожидающиеся своей очереди казаки сидели в сторонке, покуривая и лениво переговариваясь.

Саенко подошел к этому казацкому клубу и, вежливо откашлявшись, поздоровался:

– Здорово, земляки!

– Хохол казаку не земляк, – грубо ответил средних лет казак с большим, сильно смахивающим на красную картофелину носом.

– Прощения просим, господа казаки! – ничуть не обиделся Саенко. – А вот туточки у меня есть одна вещь, так, может, господа казаки подмогнут с ней разобраться, какого она сорту и не может ли от нее быть вреда христианской душе? – С этими словами хохол хитро ухмыльнулся и вытащил из-за пазухи большой, довоенного образца штоф казенной водки.

Казаки при виде такой невиданной редкости – в России лет уж пять, как был введен «сухой закон», и казенной водки было не достать ни при каких обстоятельствах, так что приходилось довольствоваться самогоном – невероятно оживились и забыли о своем недоброжелательном отношении к великому украинскому народу. Тот же грубый красноносый казак, маленькие глаза которого при виде штофа зажглись огнем, как угольки, какими он раскуривал свою любимую короткую трубочку, подвинулся на бревне, давая Саенко место рядом с собой, и проговорил голосом куда более гостеприимным, чем прежде:

– Христианской душе вреда не может случиться ни от какой соответствующей вещи, а эта вещь и вообще самого знатного сорту, сейчас по ней видно. Только надобно, земляк, опробовать эту вещь на вкус – тогда уж мы точно сможем все про нее сказать. Так что садись рядом и откупоривай.

Решительное и лаконичное предложение красноносого философа было немедленно приведено в исполнение. Штоф откупорили и пустили по кругу.