что тебе покажу, Тарас Никифорович, — выскочил инженер из-за стола, сунулся к стене напротив, ткнул пальцем в приколотую большой кнопкой вырезку из газеты под портретом Сталина. — Гляди, что пишет малец!
— Малец?
— Пионер Ваня Голянкин, — нагнувшись ниже, сказал тот. — Читай сам, тебе виднее.
Чёрные буквы ещё попахивали типографской краской:
«Тех, кто обвиняется в экономической контрреволюции, предать без всякой канители расстрелу, а остальных законопатить в тюрьму!»
— Крепкий малец! — восхитился Приходько. — Добрый партиец из него вырастет! Нам смена!
— У нас на заводе народ боевой! — воодушевился Херувимчик. — Боюсь, не хватит нам тех билетов, что ты привёз, Тарас Никифорович. Бунтовать начнут. У нас бабы есть — баржемойки, люки барж от мазута зачищают, те изматерят до смерти, и директору достанется. Пароход готовим в город на первый день судилища, с транспарантами поедем, колоннами пойдём… Многие рвутся.
— Так это в первый день… — успокоил его Тарас, — а там ещё день, два, три, и накал снизится. К тому же радио в каждом доме заработает, утром, в обед и вечером вещать станут прямиком из зала суда. Услышат все, что происходит в театре… Репродукторы на главных улицах города начнут передавать ход заседания.
— Людям хочется собственными глазами посмотреть…
— Ты вот что сделай, — начал учить его Приходько. — Билеты рассчитаны строго по местам до самого конца процесса, пока приговор не объявят. Установите очередь и выдавайте их ежедневно очередной двадцатке.
— Значит, всего двадцать билетов на завод выделено? — посерело лицо Херувимчика. — Да меня директор с парторгом съедят живьём!
— Эти билеты для рабочего люда, — подмигнул ему Тарас. — Суд будет длиться месяца два… подсчитывай! По двадцать голов в день, получается, сто двадцать голов прогоните. Уйма! Найдётся у тебя столько желающих?
— А?..
— Те, кто увидит, услышит, своими впечатлениями с другими поделятся, — не дал ему слова Тарас. — Все о процессе и узнают.
— А?.. — снова открыл было рот инженер.
— А если все сидеть там будут, кто работать останется? Завод заморозить хочешь? Да тебя самого под суд упекут!
— А с начальством как? — наконец выговорил инженер, зеленея от злости. — Их тоже на балкон?
— Чудак ты, Василий Карпович, — прямо-таки расхохотался Приходько и похлопал его по спине. — Ты в театр свою жинку водил?
— Как же? Мы с Эллочкой, можно сказать, завсегдатаи. Она премьеры эффектных спектаклей, оперетт не пропускает.
— Значит, знаешь, что в театре кроме балкона и партера есть ложи, бенуары, бельэтажи и амфитеатры, — хихикнул Тарас. — Ты со своей киской что предпочитаешь?
— Я?.. — растерялся Херувимчик.
— Знаю, ложу, конечно, — убеждённо рассудил тот. — Но, увы, сам понимаешь, ложи будут заняты. Однако поближе к сцене я вам с директором билетики всё же достану. Тихон заранее привезёт, как обозначат дату заветную.
— Вот спасибо, так спасибо! — захлопал в ладошки Херувимчик. — Я свою кисоньку свожу на открытие и на приговор. Она уже интересовалась. Всех расстреляют, наверное? Или как?
— Вот про это не скажу. Не знаю.
— Я за свою Эллочку переживаю. Тонкая натура. Ей заранее всё знать хочется.
— Известное дело, бабы, — согласился Тарас. — Но ты не тревожься, Василий Карпович, появится информация — сообщу. Только уговор, кроме жены — никому. Чтобы потом конфуза не случилось, суд ведь только объявит приговор, осуждённых в тюрьму увезут, потом они жалобы начнут писать в Москву, сам товарищ Калинин их рассматривать станет. Твоя киска о судьбе осуждённых узнает через месяц, не раньше.
— Да-да, я читал. — Херувимчик заметно смутился. — И всё же возьму я Эллочку в театр на последнее заседание. Потом погуляем с ней поблизости в Зимнем садике или в Братском. Там же концерты по этому поводу организуют, а может, и танцы?
— А как же!
— Хотя не простыть бы…
— Верно! В зале народ дыханием греться будет, а на улице?.. — подхватил Приходько. — Чего там мёрзнуть? Никто вредителей отапливать не станет. А билеты свои директору отдай, он найдёт, кого порадовать.
— Не получится, — загрустил инженер. — Директор вообще суды не терпит глядеть. Он в газетах про всё читает, там с юмором описывают. А наш посмеяться любит…
— Ну, ехать нам надо, — не дослушав рассуждений Херувимчика, поднялся Приходько, погладил живот и заспешил к двери. — Ещё в нескольких трудовых коллективах побывать необходимо. Билеты вручить по поручению товарища Кудлаткина.
— Ба! — прощаясь уже, вцепился в Тараса инженер. — Я ж про Барышева и Павла Илларионовича запамятовал! Им и вручу билеты на приговор, как раз просьбу Василия Кузьмича исполню.
— Ты ж пугался, что беременная у него жена?
— А что ей станется? Она вся в Пашку, молодая да крепкая.
Они обнялись на прощание, довольные друг другом и, как обещался Тарас, до 29 августа не виделись.
А 29-го настал тот самый судный день, которого в городе ждали. Побаиваясь или злорадствуя, переживали все, равнодушных не было.
X
С раннего утра возле тюрьмы собирались толпы любопытствующих. Для охраны порядка, кроме солдат, пришлось пригнать конную милицию. На их крики да назойливые свистки обыватели переходили с места на место, лениво лузгали семечки да сплетничали. В общем, тихо было, но когда прибыли заводские пароходы да баркасы с разных концов Волги с рабочим народом, бесшабашным, злым, уже подвыпившим в пути, обложили тюрьму кольцом тёмных своих роб [118], Кудлаткин разволновался всерьёз, стал названивать в контору, Васёнкину в исполком, просить солдат на подмогу.
— Разнесут тюрьму! — надрывался он в трубку охрипшим горлом. — Пьяных много, а им хоть кол на голове теши — не слушают, требуют начинать суд прямо у тюрьмы, а мне вести арестантов в театр только через два часа заказано, да ещё двумя партиями!
— Веди раньше! Сам сядешь на ту скамью, ежели беспорядки начнутся! — рыкнул, как отбрил, председатель исполкома. — Звони своему начальству, а мне голову не морочь!
— Пусто у комиссара, — плакался Кудлаткин. — Он все резервы выгреб, что в городе имелись.
Весёлкин еще долго и сердито покрякивал в трубку, наконец, выматерившись от души, гаркнул:
— Ладно. Выпрошу я тебе солдат у вояк. Только на большое число не рассчитывай. И учти — сам каждую партию зэков в театр поведёшь! Знают тебя все уголовники городские, напасть, чтобы отбить кого, побоятся, а рабочие, даже и пьяные, против власти не полезут. Теперь они послушные. Чего им нэпманов жалеть? Ты за аппаратчиков, гнид этих, взяточников переживай, Дьяконова, Попкова, Адамова да их подручных. Вот их отдубасить могут!..
Обещанные солдаты прибыли; конные милиционеры, нагнетая страх на буянов, вздёрнули на
