Вы их знали? Или, может быть, имена слышали?
Кажется, волосатого я несколько раз встречал в городе, но как его зовут, не знаю. — Он снова втянул воздух в спазматическом вдохе. — А молодого видел в первый раз.
Силы покинули мужчину, его голова завалилась набок, глаза закатились. Раненый дышал с большим трудом, и коронер понял, что большего добиться не сможет. Сестра милосердия заботливо поправила покрывало. Кивнув ей на прощание, Джон вышел из квадратной комнаты и остановился, дожидаясь, пока Томас покончит с записями.
— Идемте вниз, посмотрим, кто там, — сказал коронер, когда писарь собрал принадлежности.
Бочкообразный фламандец открыл для них заднюю дверь, и они вышли на грязный двор, где стайка кур и несколько уток скандалили с кухаркой, занятой приготовлением еды в кухонной пристройке, покрытой дырявой камышовой крышей. Напротив пристройки находилось открытое стойло, в котором прибывшие верхом постояльцы оставляли своих лошадей, и загон для свиней, откуда доносились визгливая какофония и невыносимая вонь.
Прямо напротив задней двери располагались пошатнувшиеся ворота, ведущие на узкую улочку позади постоялого двора. К воротам были привязаны двое неприглядного вида мужчин — веревки, прикрепленные к столбам, стягивали им руки за спинами. Чуть поодаль маячили двое стражей из замка в круглых шлемах с металлическими пластинками, защищающими нос, но без кольчуг, в коих не было необходимости, учитывая мирную жизнь города. Они неохотно выпрямились, увидев вышедшего из двери постоялого двора коронера. Разумеется, им было известно о том, что шериф де Ревелль с пренебрежением и легким презрением относился к коронеру. Ходили слухи и о соперничестве, даже некоторой вражде между двумя представителями закона. Поэтому они оказались в растерянности, не зная, сколь почтительно следует относиться к коронеру.
Сэр Джон тут же развеял их сомнения.
— Это так вы приветствуете офицера? — прорычал он. — Вам платят за то, что вы солдаты, так будьте же солдатами, тем более — в присутствии королевского офицера.
Парочка стражей наградила его кипящими взглядами, но оба подтянулись и опустили пики на землю в некотором подобии салюта.
— В Палестине, будь вы такими расхлябанными, магометане перерезали бы вам горло в первый же день, — буркнул Джон, однако его интерес к стражам уже угас, и все внимание было приковано к двум негодяям, привязанным к внешним воротам.
Один из мужчин был рослым, крупным, среднего возраста, с дико всклокоченной черной шевелюрой и лохматой бородой. Одежда на нем была разорвана почти до пояса, всю открывшуюся мощную грудь покрывал ковер густых волос, и Джон вспомнил обезьян на цепи, Которых привозили из Африки на континент и показывали затем на ярмарках. Второй мужчина был намного моложе и, в полную противоположность напарнику, выглядел как типичный светловолосый саксонец. Оба уставились на него, словно животные на бойне, ожидающие смертного часа, — а именно таковой и была в конечном итоге их судьба.
— Я — королевский коронер, и в мои обязанности входит расследование ваших злодеяний.
Волосатый презрительно сплюнул в грязь, едва не угодив плевком в сапог Гвина. Корнуоллец грозно зарычал, но Джон предостерегающе поднял руку, останавливая помощника.
— Раненый утверждает, что вы убили его товарища. Что вы на это скажете?
— Я не убивал. И ничего не знаю, — проговорил волосатый. Учитывая, что до виселицы ему рукой подать, единственное, что ему оставалось делать, — это отнекиваться.
— Врешь! У меня шесть человек готовы поклясться, что они видели, как ты ударил несчастного кистенем! — Запасы терпимости Гвина не были предназначены для мерзавцев, плюющих ему под ноги, а потому он без тени сомнения
слегка преувеличил количество свидетелей: в действительности, лишь два человека заявили, что видели драку. Бородатый молча отвернулся, яростно пытаясь высвободить запястья из пут.
Коронер повернулся к тому, который был помоложе:
— А ты? Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Не столь агрессивно настроенный, как его напарник, светловолосый содрогнулся, представив себя с петлей на шее, но попытался поупрямиться:
— Я тут ни при чем. Я просто оказался поблизости от постоялого двора, когда началась драка.
Гвин грубо толкнул его в плечо, и блондин свалился бы в грязь, если бы не веревки, которыми он был привязан.
— Ага, значит, оба решили врать! Только знай, у нас есть свидетельство жертвы. Раненый заявил, что ты нанес ему смертельный удар в грудь.
И снова Гвин погрешил против истины, однако добился желаемого результата. Саксонец, которому было лет девятнадцать, не более, рухнул было на колени, но его удержали веревки, привязанные к столбу.
Клянусь, я не хотел! — зарыдал он. — Он сам наткнулся на нож. Я просто выставил его, чтобы защититься.
Ну конечно, так оно и было, — ехидно заметил Гвин.
В отдалении пробил кафедральный колокол, и Гвин напомнил коронеру о том, что его ждут другие обязанности.
Джон подозвал двоих вооруженных стражей, шатавшихся за воротами.
— Уведите пленных в замок и заприте там, — приказал он. — Да смотрите, не потеряйте их по дороге!
Затем коронер в сопровождении помощников снова прошел через здание постоялого двора, и они зашагали вдоль Мясного Ряда по Милк-лейн в направлении Саут-Гейт-стрит, протискиваясь через толпы покупателей и развозчиков, обходя телеги и повозки, запрудившие тесную улочку.
— Волосатого наверняка повесят, — пискнул семенящий позади двух рослых мужчин Томас, набожно перекрестившись.
— Если свидетели, которых раскопал Гвин, дадут показания на расследовании, я передам его под ласковую опеку моего шурина, чтобы тот позаботился о нем до приезда королевских судей. А те уже вынесут приговор, и, скорее всего, он будет смертным.
— А с мальчишкой что? — поинтересовался Гвин.
— Это во многом зависит от усилий сестры милосердия — и воли Бога, которому она служит. Если раненый не выживет, мальчишку ждет виселица. Если он протянет год и еще день, парня могут осудить только за нападение.
Томас ненадолго задумался над последними словами коронера. Они проходили мимо Саржевого рынка, направляясь вниз, к Саут-Гейту.
— Так что, он будет сидеть в тюрьме целый год? — снова крестясь, спросил писарь.
Настала очередь Джона задуматься.
— Я думаю, что отпущу его на свободу, если у него найдется семья, которая за него поручится и внесет залог. У раненого будет больше шансов выжить, если с того, кто его ранил, получить деньги на лечение и уход, потому что, если он умрет, за ним последует и саксонец — только с помощью виселицы.
Гвин не разделял подобной снисходительности:
— Ага, только отпусти его из-под замка, и он через час окажется в лесу — или, и того лучше, воспользуется неприкосновенностью убежища в церкви.
Джон отнесся к такой возможности философски:
— Не исключено, что он предпочтет сделать все возможное, чтобы помочь раненому выжить, вместо того чтобы пускаться в бега. В любом случае, горожанам не придется покрывать расходы на содержание в тюрьме еще одного заключенного.
— А еще дешевле перерезать ему глотку, — хмыкнул Гвин, — или утопить в речке.
К этому времени они миновали церковь Святой Троицы и приближались к Саут-Гейту. Непрерывный поток горожан стекался к Южным воротам, одному из главных выходов из города, откуда брали начало дороги, ведущие в Лондон и Винчестер. За воротами дорога раздваивалась в Холлоувей и Магдален-стрит, последняя огибала Садернхей, широкую полосу пастбищ, садов и рощиц, расположившихся на склоне за пределами городской стены. Начало лондонской дороги, в которую вливалась Магдален-стрит, было известно под названием Булл Хилл — Бычий Холм, и после того, как заканчивались последние немногочисленные дома, взгляду открывалась виселица, возведенная на обочине тракта.
Сооружение производило жуткое впечатление своей простотой: всего-навсего два крепких столба высотой двенадцать футов с соединяющей верхушки столбов длинной поперечиной. Рядом выстроились несколько одиночных столбов с короткими перекладинами, к которым были подвешены сделанные из металлических пластин клетки, формой и размерами напоминающие человеческое тело. В некоторых клетках до сих пор догнивали останки ранее казненных преступников, распространяя вокруг невыносимый смрад и напоминая о бренности человеческой жизни и цене преступлений, в число которых входили и кражи любого предмета ценой более двенадцати пенсов.
К тому времени, когда Джон де Вулф в сопровождении своих помощников добрался до места предстоящей казни, вокруг виселицы уже собралась толпа человек в сто, а то и больше. Публичные повешения были популярным видом развлечения для тех, кто мог выделить на них час-другой по вторникам и пятницам. Кроме того, они представляли собой и значительное событие в жизни общества, поскольку тут люди могли повстречать знакомых и посплетничать; в ожидании процедуры некоторые даже умудрялись заключать сделки.
