Там и сям стояли лоточники с подносами леденцов и засахаренных фруктов, нахваливая свой товар матронам, держащим у груди укутанных младенцев. Старики и калеки замахивались посохами на мальчишек, которые, уворачиваясь от ударов, продолжали играть в прятки в кустах на обочине дороги. Лишь с приближением момента смерти толпа немного притихала, чтобы лучше насытиться каждым мгновением зрелища, когда жизнь человека угасает в последнем приступе агонии удушения.
Джону публичные повешения не доставляли удовольствия, хотя он не понимал, откуда взялась такая нелюбовь. Приближаясь к основанию пустой виселицы, он ощущал легкое беспокойство. Насильственная смерть стала настолько привычной для коронера, что он редко о ней задумывался, – воины, искалеченные или убитые на поле брани, в течение многих лет составляли часть его образа жизни, и многих из них настигла смерть от его собственной руки, меча, булавы или кинжала. И все же было в этом жестокосердном ритуале умерщвления людей, никакого отношения к войнам не имеющих, нечто, вызывавшее в Джоне смутное недовольство, несмотря на очевидную иррациональность подобных эмоций. Справедливость должна торжествовать, злодеям следует показать, что их ожидает, иначе обрушатся все основы общественного устройства… и все же…
Коронер встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли, и кивнул писарю, чтобы тот располагался с пером и чернилами за соседней телегой, на которой увезут казненных, когда они расстанутся с жизнью.
– Томас, запиши имена и место жительства преступников – хотя сегодня мы зря тратим время. У них на двоих добра не наберется и на пенни.
Одна из обязанностей коронера заключалась в том, чтобы обеспечить конфискацию имущества казненных, ибо оно переходило в собственность королевской казны. Однако большинство преступников не имели за душой ни пенса, и единственными их пожитками была истрепанная одежда, годящаяся разве что для того, чтобы быть сожженной или захороненной вместе с ними, если, конечно, им не предстояло после казни догнивать в назидание другим на виселице, в цепях или клетках.
Гвин отошел, чтобы купить себе кусок пирога, поэтому коронер присел на край телеги, дожидаясь начала церемонии.
Вскоре в Южных воротах появилась растянувшаяся по дороге небольшая процессия, и толпа, расступаясь, ожидающе загудела, пропуская еще одну грохочущую телегу, которую сопровождала дюжина солдат из замка. Телега приближалась, и Джон увидел бегущую рядом с ней женщину, через каждые несколько шагов пытающуюся уцепиться за борт. Еще немного, и до него донеслись рыдания и причитания женщины, хватающейся за грубые деревянные поручни. Телега, которую тащила за собой невозмутимая старая кобыла, медленно приближалась к основанию виселицы, и толпа сомкнулась за процессией, словно человеческая волна.
На телеге стояли жертвы предстоящего ритуала. Их руки были привязаны к переднему поручню, и оба не могли не то что сбежать, но даже сесть. Один из них был очень стар, седые волосы всклокоченными прядями падали на истертую донельзя сорочку. Безразличный ко всему происходящему, он, опустив подбородок на грудь, был само воплощение безнадежности. Джон понял, что смерть для него станет давно ожидаемым и желанным избавлением от долгой, жалкой жизни.
В противоположность старику, второй приговоренный трясся от страха, и истерические вопли матери, обламывавшей ногти о борт телеги, только ухудшали его состояние. Парнишке было лет тринадцать. Рыжие волосы оттеняли бледность кожи на лице, превратившемся в белую маску с красными глазами, из которых по впалым щекам ручьем текли слезы.
В причитаниях и стенаниях матери, которой и самой было не больше тридцати лет от роду, почти нельзя было разобрать ни слова, лишь изредка Джон улавливал повторяющиеся обращения к милосердию Господа и мольбы спасти ее сына.
Как только телега остановилась, один из шагавших в хвосте процессии солдат подошел к женщине и оторвал ее от борта повозки:
– Иди, мать, тут уже ничем не поможешь.
Она рухнула на колени в жидкую грязь и обхватила за ноги солдата, подняв к нему лицо, искаженное ужасом агонии, превосходящей ту, что предстояло испытать ее ребенку.
– Сыночек! Спасите его! Отпустите его, сэр!
Не столько рассердившись, сколько растерявшись, вооруженный сержант высвободил ноги, и женщина упала лицом вниз на мокрую землю. К ней подошел йомен, по всей видимости ее муж, бережно поднял на ноги и увел прочь, к краю толпы. Женщина то захлебывалась в рыданиях, то взвывала вновь к Господу.
Солдат жестом указал возчику подъехать прямо под перекладину виселицы, сам же направился к коронеру и поднял руку к груди в формальном приветствии.
– Сэр Джон, вам нужны имена преступников?
– А также место проживания, если оно известно, сержант, – коронер повернулся и кивнул в сторону Томаса, неподвижно стоявшего у борта второй телеги. – Сообщите все моему писарю, пусть он запишет сведения, как положено.
Солдат помедлил.
– Я еще хотел передать вам сообщение, коронер. Городской глашатай говорит, что у него, возможно, есть кое-какие сведения об убитом в Вайдкоуме.
В закрытом от внешнего мира обществе Эксетера, где каждый житель был профессиональным сплетником, новости распространялись быстро. Уже все знали о том, что в пятнадцати милях от города на берегу ручья обнаружен человек, убитый ударом кинжала в спину.
– И что это за сведения? – требовательным тоном спросил Джон.
– Не знаю, сэр. Странствующий каменщик сказал глашатаю, что хотел бы поговорить с вами. Он работает в соборе.
Развернувшись на пятках, сержант вернулся к своим прямым обязанностям.
Пока Джон размышлял над развитием событий, связанных с таинственным убийством в Вайдкоуме, перед ним разворачивался последний акт драмы.
Палач, который в остальные будние дни, кроме вторника и пятницы, работал мясником на бойне в Шамблс, поднялся по грубой лестнице, прислоненной к перекладине виселицы, и спустил вниз две петли, обмотанные вокруг деревянного бруса. Затем он ловким движением просунул под поручни телеги доску и сам перебрался на телегу. Джон услышал, как разом смолкла толпа зевак. Палач распутал веревки, которыми осужденные были привязаны к поручням, но не освободил им руки. Повинуясь его команде, старик встал на доску, а мальчишку палач поставил на нее собственноручно. Мальчонка едва слышно поскуливал, огромными глазами глядя на отца с матерью, жавшихся к краю толпы. В выражении его лица перемешались немая мольба и непонимание.
Вместе с солдатами на место казни пришел и священник, и теперь он выступил вперед и принялся читать что-то неразборчиво по-латыни, держа перед собой книгу. Судя по тону, он относился к происходящему как к неприятной и неизбежной рутинной работе, для которой из епархии отряжают кого-нибудь каждые вторник и пятницу. Палач надел петлю на шею старика и затянул ее потуже. Затем проделал то же самое с мальчишкой, который, очнувшись, вдруг пронзительно закричал, и его крик слился со стенаниями матери, чье сердце разрывалось от горя. Толпа не издавала ни звука, но когда палач соскочил с телеги и хлестнул плетью по крупу кобылы, над людской стеной поднялся низкий, животный гул.
Кобыла, точно так же, как и священник, привыкшая к исполнению незамысловатых обязанностей, резко дернула с места. Гул в толпе нарастал, и когда приговоренные сорвались сначала с доски, а потом с тронувшейся телеги, выехавшей из-под виселицы, над окрестными лугами разнесся почти оргазмический стон.
Визгливые вопли мальчишки тут же захлебнулись, когда петля затянулась на тонкой шее, превратившись в сдавленное мычание. Ноги его бешено задергались, сначала непрерывно, затем движения стали прерывистыми и спазматическими. Издав крик отчаяния, от толпы отделился отец мальчишки и бросился к виселице. Он вцепился в ноги сына и что было сил потянул вниз, чтобы сократить предсмертные мучения, не видя, как его жена упала в грязь, потеряв сознание.
Старик же умер, как и жил, – тихо и незаметно. Редкие подергивания конечностей продолжались несколько минут, пока душа покидала тщедушное тело, в котором ютилась последние шестьдесят лет.
Коронер бесстрастно наблюдал за происходящим, но, как всегда в моменты подобных ритуалов, где-то в глубине его сознания зашевелились дурные предчувствия и беспокойство. Какой смысл в том, чтобы публично задушить молоденького мальчонку, вся провинность которого состояла в том, что он сбежал, прихватив с собой горшок стоимостью двенадцать пенсов? Наступят ли когда-нибудь в Англии времена, когда будут изобретены новые, более гуманные способы наказания малолетних преступников? Два тела все еще спазматически дергались в петлях, а он уже подал сигнал Томасу и Гвину.
– Идем, Томас. И ты, Гвин. Надо еще провести расследование, а по пути навестим этого путешественника и послушаем, что он расскажет нам о таинственном трупе на окраине дартмурских болот.
