– Рад был знакомству, – холодно отозвался директор Лувра и широким шагом вышел из кабинета.
Глава 11. 1476 год. Флоренция. Подследственный. Леонардо да Винчи
Сложив карандаш и бумаги в карман, Леонардо вышел из дома. Привычку брать с собой блокнот и карандаш, выходя на улицу, Леонардо приобрел несколько лет назад, когда учился ремеслу художника в мастерской великого Верроккьо. Тот не уставал наставлять своих учеников:
– Ничто не должно укрыться от вашего внимания. Вас должна интересовать любая мелочь: профиль человеческого лица, камень, брошенный на дороге, булыжник, выкорчеванный из мостовой, примятая на лужайке трава. Ваша наблюдательность непременно поможет вам в работе.
В особенности Леонардо интересовали лица. Не пригожие, какие имеют семнадцатилетние девицы, а уродливые, что встречаются только у старых людей с тяжелой судьбой, с кривыми морщинами на щеках и лбу, указывающими на глубокие шрамы в сердце.
Одно из таких лиц Леонардо увидел вчера вечером. Это был цыганский барон (невероятный образчик для задуманной картины «Тайная вечеря»). Мясистое лицо с крепким орлиным носом выдавало в нем настоящую породу, большого гордеца, человека властного и невероятно сильного. Как выяснилось из последующего разговора, барон бежал из Венеции, где был приговорен к смерти за укрывательство беглого преступника, в Тоскану под покровительство герцога Лоренцо Медичи. Но по тому, с какими интонациями он о себе рассказывал, чувствовалось, что его мятежной душе в городе просвещения и искусств было тесновато.
Возвращаясь домой, Леонардо, стараясь не упускать малейших деталей, запечатлел в своей записной книжке его портрет в надежде когда-нибудь украсить картину столь впечатляющей фактурой. Он никогда не проходил мимо обезображенных лиц, справедливо полагая, что уродливость есть оборотная сторона красоты. Причем цыганского барона он нарисовал в тот самый момент, когда тот, сжав крупные кулаки, отчитывал одного из своих людей. Корпус, двинувшийся вперед, выдавал угрозу, а губы, сложенные в трубочку, выкрикивали проклятия. Леонардо взял себе за правило ничего не стирать из нарисованного, считая, что первое впечатление всегда самое верное и сильное. И рука, повинуясь сознанию, эмоционально и достоверно отражала характер подсмотренной модели.
Особое удовольствие ему доставляла прогулка пешком, и он зашагал к центру города, надеясь встретить нечто удивительное. В этот раз его заинтересовали два молодых дворянина, они вели напряженный диалог, поглаживая тонкими холеными пальцами эфесы шпаг. Через стиснутые челюсти они улыбались, зная, что находятся всего-то в полушаге от смертельной дуэли. Через маску равнодушия, столь свойственную их сословию, глаза отражали гамму чувств, в которых отчетливо просматривался невероятный юношеский задор, помноженный на жажду самоутверждения. Кажется, они совершенно не думали о том, что находятся всего-то на расстоянии вытянутой руки от забвения. Что холодная заточенная сталь бездушно распорет их молодые лица, мгновенно перечеркнув все чаяния, а тела, наполненные жизнью, превратятся в груду разлагающихся мышц.
Вытащив из кармана небольшой альбом, Леонардо уже хотел было запечатлеть их напряженные лица, как вдруг услышал рядом с собой взволнованный голос:
– Леонардо, я как раз тебя ищу.
Повернувшись, Леонардо увидел своего приятеля Каллеони, с которым учился в художественной мастерской у Верроккьо. Не принятый в гильдию Святого Луки, он не имел права открыть собственную мастерскую и перебивался тем, что рисовал портреты богатых флорентинцев.
– Что случилось? – нахмурился Леонардо, предчувствуя недоброе.
Во время учебы они не были особенно дружны и сошлись лишь в последние годы, когда вместе стали работать над расписыванием стены в храме святой Девы Марии.
– А знаешь, я почему-то так и подумал, что встречу тебя где-нибудь здесь. Дня не проходит, чтобы здесь не случилось какое-нибудь убийство, – кивнул он на двух молодых дворян, цедящих через стиснутые зубы оскорбления. – У этих закоулков скверная репутация. Судя по всему, дворцовой страже предстоит немало работы.
Заметив двух горожан, заинтересованно посматривающих в их сторону, один из дворян, сняв шляпу, галантно поклонился, как если бы находился на театральных подмостках, а потом, дружески подхватив под руки своего соперника, увел на противоположную сторону. Надо полагать, что напряженный спор они продолжат вдали от посторонних глаз.
– Меня интересуют не события, а лица, – напомнил Леонардо.
– Послушай, Леонардо, мне передали, что какой-то злопыхатель бросил в «барабан» кляузу, будто бы мы с тобой и еще тремя подмастерьями занимались содомией с семнадцатилетним Джакопо Сантарелли.
– Что?! – невольно выдохнул Леонардо.
– Это письмо попало на стол к герцогу Лоренцо Медичи, и сейчас он решает нашу судьбу.
Даже в темноте стало видно, как побледнело лицо Леонардо.
– Кто этот Джакопо?
– Ты его должен был помнить, он был моделью в мастерской художника Поллайоло.
– Да, я его помню. Кто же отправил такое письмо? – помедлив, спросил он.
– Имя заявителя неизвестно. Какой-то аноним, но герцог взбешен и хочет довести дело до суда.
– Какое ему дело до этого Джакопо?
– Поговаривают, что он побочный сын самого герцога.
– Почему же в таком случае не заявил сам Джакопо?
– Я понимаю твою насмешку, Леонардо. Уверен, что письмо бросил какой-то завистник, но нам от этого не легче. Им достаточно найти двух свидетелей, и, уверяю тебя, дело не закончится изгнанием нас из города. Все может обернуться более печально!
– Но недоброжелатели могут просто подкупить свидетелей. Что тогда?
– Все так, Леонардо. Мы в опасности!
Ах, этот барабан! Для поддержания своей власти и для собственной популярности среди флорентинцев Лоренцо Медичи распорядился близ Палаццо Веккьо установить «барабан», куда каждый гражданин мог бросить анонимно письма с требованием установления справедливости. И если отыскивались свидетели по данному делу, то его немедленно принимали к рассмотрению. Бывало, что после подобного рассмотрения самые высокие должностные лица заканчивали свои дни под топором палача.
– Что же ты предлагаешь?
– Нужно бежать из города как можно быстрее, пока судебное разбирательство не зашло слишком далеко.
Леонардо до боли стиснул челюсти.
– Я не побегу!
– Ты многим рискуешь, Леонардо. За нас никто не будет даже заступаться. Семейство Медичи после раскрытия заговора Пацци и его сообщников очень популярно, и Лоренцо не остановится не перед какими именами, чтобы еще более упрочить свою власть.
Лоренцо ди Пьеро де Медичи после смерти своего отца возглавил Флорентийскую республику, когда ему исполнилось двадцать лет. И был весьма популярным среди тосканцев. В народе к нему приклеилось прозвище Великолепный, и надо отдать ему должное, герцог всецело его оправдывал, покровительствуя деятелям науки и художникам. Вот только Леонардо при всех своих дарованиях не входил в круг избранных.
– Пусть будет как есть.
– Мое дело – предупредить тебя, Леонардо. А там как знаешь! Я же не собираюсь оставаться ни на секунду. С рассветом я уезжаю в Венецию.
И, попрощавшись, Каллеони быстро заторопился по улице.
* * *
Поклонившись, префект Винченцо передал герцогу Лоренцо небольшую папку с красными завязками.
– Можете взглянуть, ваша светлость. Здесь все материалы по делу Джакопо Сантарелли.
– Хм, весьма любопытно, – перелистав несколько листков, проговорил он. – Сколько человек, так сказать, посягало на невинность Джакопо?
– Их было пятеро. Все они художники, но наиболее известный из них – Леонардо да Винчи.
– Этот Джакопо Сантарелли действительно так хорош, что на него позарились сразу пять художников? – скривился герцог. – Насколько мне известно, художники знают, что такое красота.
– Ваша светлость, переверните несколько страниц. Там натурщик представлен во всей красе, – подсказал префект, поклонившись еще ниже.
Лоренцо любил выслушивать доклады в своем личном кабинете, заставленном по всем стенам редчайшими книгами. На человека просвещенного подобный вид производил сильное впечатление. Префект Винченцо относился к их числу, а потому, ступая в кабинет герцога, он всякий раз невольно испытывал душевный трепет.
У семьи Медичи имелась одна особенность, которую не сумел избежать блистательный Лоренцо. Нередко они забавлялись тем, что одевались в тоги и изъяснялись на изысканной латыни. Его кабинет был украшен соответствующим образом: мраморный стол, лишенный каких бы то не было излишеств, за исключением разве что чернильницы, исполненной в виде плывущего лебедя, и заточенных перьев в высоком узком стакане. В углу у самого окна помещалась небольшая лежанка с подушками и длинный стол, за которым, подобно патрициям, они принимали пищу в полулежачем положении.
