- Какая же это тяжесть – такие деньжищи?
- Наследство предполагает передачу не только материальных средств. К «деньжищам», как вы изволили выразиться, зачастую прилагается и судьба.
- Говорили, - подал голос от двери Канделябров, - что накануне смерти граф зачем-то купил дом на Мясницкой и взял какого-то подростка в обучение на пять лет, заплатив его вдовой матери немалые деньги.
- Дом был ему нужен и после смерти, да и мальчик тоже. Дмитрий Васильев остался жить при Агафье Григорьевне, а через десяток лет, когда возникла необходимость, стал хранителем тайного имущества деда.
- Неужели граф знал, когда умрёт? – изумился Ипатов.
- У меня есть запись, где он называет дату своей смерти и сетует, что в государственных заботах пропустил время, когда можно было изменить судьбу и отсрочить свою кончину ещё на десяток лет. Там же он категорически запрещает Агафье появляться на похоронах. Для любящей женщины это была трагедия.
- Что же с ней сталось потом? – спросил Александр Прохорович.
- Моя бабка, ещё молодая женщина осталась одна, практически вычеркнутая из московской жизни, с малолетним сыном на руках. Надо сказать, что граф и при жизни делал всё возможное, чтобы скрыть от посторонних глаз Агафью Григорьевну и наследника. Даже после смерти его жены, Марфы Андреевны, она с сыном бывала в Глинках только летом и то, в качестве гостьи. Это была уступка малышу, которому нужен был свежий воздух и природа. Любимая женщина была хорошо обеспечена, но так и не стала его законной супругой. Сын Петр остался с фамилией Собакин. И это не оплошность графа. Мой мудрый дед сознательно не дал своего официального имени сыну. Слишком о многом говорила фамилия Брюс, к тому же, как он рассчитал по звездам, она могла существенно усложнить жизнь его любимому мальчику. Мой отец тоже считал, что, не дав своего имени сыну, дед решил обмануть судьбу и спасти единственного ребёнка от, как ему казалось, неминуемого угасания рода. Это была необходимая мера защиты родом Собакиных от фатального расположения звёзд в судьбе сына и всего рода русских Брюсов. Все мысли Якова Вилимовича были о маленьком Питере, как он его называл. Уже с пяти лет он сам взялся учить сына, понимая, что в силу возраста может не успеть передать ему свои бесценные знания. Разговаривал отец с сыном только на иностранных языках. Все годы совместной жизни он учил и свою любимую Агафью, «my Flower» как он её называл. Она была способной ученицей и со временем из малограмотной теремной боярышни превратилась в европейски образованную женщину. Достаточно сказать, что за время их совместной жизни она выучила английский, немецкий и латынь. Сохранилось несколько её записок к Якову Вилимовичу на хорошем английском языке. Он доверял ей вести переписку о покупке химикатов для научных опытов и проводить оценку и сортировку минералов, которые ему регулярно привозили с Уральского хребта и со всей Сибири. Брюс открыл ей такие знания, о которых и не подозревали многие учёные мужи того времени. Яков Вилимович хорошо знал математику, геометрию, физику, химию, астрономию, геологию, военное и морское дело. По велению Петра дед организовал в Москве типографию, где переводились на русский и печатались передовые научные книги мирового значения. Он стоял у истоков создания и расширения горных и металлургических казённых заводов России. При нём там стали лить пушки для русской артиллерии. Он же внедрил в русскую армию пехотный ротный мортир, по-современному, гранатомёт. В Москве заработала казённая парусная фабрика, шёлковые предприятия и появился Суконный Двор Русской Купеческой компании. Граф знал много языков – шесть уж точно. Путешествуя с молодым царем заграницей, он привёз в Москву несколько подвод научных книг самых разных направлений. Всю жизнь он переписывался с учёными, исследователями и военными инженерами из Европы, следил за их открытиями и изобретениями, о чём регулярно докладывал государю. С ним состояли в переписке великие люди, такие как Ньютон и Лейбниц . Это был пытливый и острый ум. Недаром он пользовался таким авторитетом у Петра. В Москве царь отдал ему для научной работы Сухареву башню, где была устроена обсерватория с первым в России сильным телескопом. Поскольку, Яков Вилимович был в постоянных разъездах по государственным делам, обсерваторию он доверил математику и астроному Генриху Фарварсону , которого вызвал на службу в Россию из старинного Эбердинского университета. Этот шотландец с двумя другими преподавателями, Грейсом и Гвином , в палатах Сухаревой башни писал первые учебные пособия для Школы математических и навигационных наук, которая находилась тут же. Между прочим, сам Пётр, наезжая в Москву, часами проводил время в башне, где особенно любил наблюдать звёздное небо в телескоп. Брюс научил его определять долготу места, наблюдая за солнечным затмением. Царь был в восторге и 1 мая 1705-го года (об этом есть запись) лично наблюдал это небесное явление. Рядом с обсерваторией был устроен рабочий кабинет Якова Вилимовича, а, по соседству, в огромном фехтовальном зале Школы проходили собрания самых близких людей царя, где часто делал научные доклады мой дед. У графа была громадная библиотека древних рукописей и старинных книг. У него была страсть к собирательству всевозможных диковин и курьёзов, начиная от старинных зеркал, часовых механизмов и редких минералов до экзотических фруктов и, как он сам говорил, «ошибок природы». Говорили, что графа нельзя подкупить, но можно задобрить какой-нибудь диковинкой. После его смерти в Санкт-Петербург вывезли, подвод тридцать, ценных раритетов. Многие его книги и рукописи сейчас в Академии наук, а коллекция необычных вещей – в Кунсткамере. Яков Вилимович больше всего любил астрономию и астрологию. Космос для моего предка был как самая интересная книга, из которой, если умеешь её читать, можно узнать и о будущем мира, и о каждом человеке в отдельности. С помощью астрологических подсчётов он составил карту Москвы, где описал, как улицы и площади находятся под воздействием небесных тел, и где люди живут, хорошо или плохо, в зависимости от расположения созвездий, под которыми они родились. Дед считал, что торговле и ремеслу нужно выделить на московской земле наиболее астрологически благоприятное место. Это залог успеха и процветания москвичей. Он настаивал на кольцевой застройке города, и утверждал, что это оптимальное решение его развития и безопасности. Если бы москвичи прислушались ко всем советам и указаниям Якова Брюса, город мог бы стать очень защищённым от всякого рода бедствий и несчастий. В своих записях он оставил сведения о возможных московских больших пожарах, подтоплениях, обвалах и эпидемиях. И, что самое важное, объяснения, как избежать этих напастей. К примеру, он предсказал пожар 1737-го года, который случился уже после его смерти. Пришёлся он на Троицу . Сгорело много церквей, две с половиной тысячи дворов и около пятисот лавок. И, самое главное: погорел Кремль. Именно тогда, во время тушения огня, от Царь-колокола откололся большой кусок и упал вниз. Он треснул от резкого охлаждения, когда его полили водой. А ведь Брюс оставил письменное предостережение, в какое время и где надо особенно следить за возможными возгораниями! После смерти Петра его мало кто слушал, и уж тем более никто не защищал от косых взглядов. Москвичи видели только внешнюю сторону жизни учёного, и она казалась им подозрительной. Все православные спят, а этот всю ночь в трубу на звёзды смотрит. Говорили: «Нехорошо, за Богом подглядывает!». Действительно, последние годы, одержимый работой, он много времени проводил в Сухаревой башне и подмосковных Глинках, где у него тоже была устроена обсерватория. Там, за городом он иногда принимал именитых гостей и поражал их своими диковинными изобретениями, коих было немало. Любому творцу нужно признание! Помимо работы была и ещё одна радость: пусть и на склоне лет, но рядом с ним была любимая женщина и сын. Из Петербурга к нему приезжал друг и соратник в научных трудах, Фарварсон, который в те годы преподавал в Морской академии. Сколько дней и ночей провели они вместе в любимой ими Сухаревой башне! Там постоянно бывала и Агафья Григорьевна. С площади прохожие и зеваки видели разодетую красавицу, входящую в башню или её силуэт на фоне верхних окон. Потом, уже поздно ночью, она уезжала домой, к сыну, а, по-обывательски, исчезала. Может быть даже пользовалась подземным ходом, который вёл из башни через Мещанскую, где был дом Брюса, аж до Мытищ. Словом – дело тёмное. Вот и пошли гулять по Москве слухи, что Брюс колдовством сделал себе из живых цветов служанку необыкновенной красоты, а потом решил похвастаться ею перед царем. Чтобы государь убедился в том, что дева ненастоящая, Брюс вынул у неё из головы длинную золотую булавку и она, на глазах всех, рассыпалась цветами. Вот откуда появилась песенка, которая мне так по душе. Она, признаться, меня умиляет. Правда есть сказочка и во французском духе. Дескать, Брюс бешено ревновал свою красавицу и очень боялся её потерять из-за своего возраста. Поэтому, он по древним книгам сварил эликсир молодости, но применить его без помощника не мог, так как надо было поочерёдно принимать разные снадобья, которые очень сильно действовали на человека, вплоть до бессознательного состояния. А этот самый молодой помощник нарочно перепутал склянки и убил хозяина. И сделал он это потому, что сам был без ума влюблён в «Брюсову девицу», и она отвечала ему взаимностью. Это только одна из таких выдумок. Среди них есть и ночные полёты «колдуна» в железных крыльях над Москвой, и поездки по городу в карете без лошади, и катание на коньках в летнюю пору по замороженному пруду. И ведь, честно говоря, многое из этого - правда. Недаром дед всю жизнь увлечённо интересовался самыми разными изобретениями.
