– Рад столь неожиданной и приятной встрече, госпожа Заварская, – сказал он.
– Ах, Ванзаров!.. Вы тоже здесь!.. Ну, как вам?!. Это превосходно!.. Блестяще!.. Триумф чести!.. Я не хотела вас видеть, но так и быть… В такой день все возможно! Какой подъем!.. Предпочитаю, чтобы ко мне обращались «пани Ирэна», – наконец сказала она, оборвав поток рваных фраз. Барышня находилась в той стадии нервного возбуждения, когда за языком было трудно уследить. Надо было говорить и говорить. – Сделайте мне комплимент!
Это было трудно. Ирэна, с горящими глазами, с румянцем на щеках, в модном платье, облегающем фигуру, и меховой пелеринке на плечах, словно светилась молодостью. Она была не просто очаровательна. Она была бесподобна. Слов не подобрать. Ванзаров несколько смутился.
– Вы удивительно похорошели, – пробормотал он, стараясь не смотреть на красоту, от которой глазам было больно.
– А, вы заметили! – вскричала она. – Наконец-то заметили, Ванзаров! Нет уже той девочки, что смотрела на вас с восторгом и обожанием! Наивной и глупой! Честной и открытой! Нет ее! Все! Вы все упустили, Ванзаров! Вы слепой, и поделом вам… – Ирэна уже плохо владела собой. Еще немного, и, пожалуй, щеку Ванзарова украсил бы след пощечины. Впрочем, маленький скандал потонул в море всеобщего возбуждения.
– Папа! Иди сюда! – закричала Ирэна, махая кому-то.
Ванзаров понял, что сейчас самое время удалиться, но ноги его упрямо приросли к ковру. Худшее только начиналось. Подошел невысокий господин в строгом костюме, седовласый и угрюмый, как и положено знаменитому профессору.
– Надо же, Ванзаров, – сказал он, окинув его взглядом и не подав руки. – Кто бы мог подумать: полицейский попал на торжество морали и справедливости. Это будет для всех вас уроком: берегитесь! Мы сила, когда мы вместе!
– Добрый вечер, профессор, искренно рад вас видеть, – обреченно ответил Ванзаров. Хуже всего, что Ирэна и не думала исчезать. Она держалась за локоть отца, наблюдая за его мучениями со мстительным интересом.
– А вот я не рад вас видеть! Нет, не рад! – повторил профессор Заварский, как припечатал. – Думаете, если прошло столько лет, я забыл о вашем предательстве? Нет, не забыл!
– Профессор… – попробовал вставить слово Ванзаров. Но ему не дали.
– Да, предательство! – вещал профессор. – Променять блестящую научную карьеру в университете под моим руководством. И на что? На служение преступному режиму самовластья? Какой позор! Вы бы уже написали диссертацию!
– Но я… – последовала еще одна робкая попытка. И она провалилась. Заварский был слишком разгорячен.
– Отныне прошу вас, нет – требую… – продолжал он вещать, – чтобы вы никогда не появлялись в моем доме и близко не приближались к моей дочери! Отныне я вычеркиваю вас, Ванзаров, из списка порядочных людей! И руки вам не подам! Пойдем, дорогая…
Подхватив дочь, профессор Заварский направился в самую гущу зрителей. Ирэна оглянулась. В лице ее не нашлось и капельки жалости. Оно горело жадным торжеством мести.
Дернув усы, Ванзаров подумал, что порой надо получать от жизни ушат ледяной воды, чтобы реальность не казалась столь понятной. В общем, не слишком зазнаваться. Лебедев вернулся очень вовремя. Пиджак его испускал редкий аромат сигарки, на который морщились даже взволнованные зрители.
– Это кто такая хорошенькая с вами была? – спросил он, подмигивая.
– Эхо из прошлого, – ответил Ванзаров, старательно отводя глаза.
– Очередная ошибка юности? – Порой Лебедев был невыносим.
– Ошибка, о какой начинаешь жалеть спустя много лет…
– И психологика не помогла?
Ванзаров посмотрел на друга с такой печалью, что Аполлон Григорьевич сразу пожалел о шутке. Как ни умел Ванзаров скрывать чувства, но сейчас он откровенно страдал.
– Ну, так я про порезы… – начал Лебедев, словно ничего не случилось.
– О, господин Лебедев! Надо же! – раздался возглас. – И Ванзаров тут! Не ожидал!
Откуда-то из толпы вынырнул господин, сияющий, как начищенный самовар. В обычной жизни его знали как завзятого театрала и автора смешного водевильчика «Облачко», что шел на Александрийской сцене. Мало кто мог предположить, что он руководит самой закрытой и самой влиятельной службой, борющейся с революционерами, – Особым отделом Департамента полиции. Охранку и жандармов знали и ненавидели все. Про Особый отдел слышали единицы даже в Департаменте полиции. Особый статус позволял им добиваться существенных успехов в борьбе с гидрой революции. Во всяком случае, господин Ратаев писал об этом в каждом отчете, что уходил на самый верх. Во всем остальном это был самый обаятельный, если не сказать – легкомысленный, господин. Особенно когда улыбался «старым знакомым».
Ванзаров пожал его руку, поглядывая на представительного мужчину огромного роста за спиной у Ратаева.
– Ах, господа! – всполошился Ратаев как светский человек. – Какой поразительный спектакль, вы не находите?
Ванзаров, которому достался вопрос, смог лишь выразить нечто неопределенное.
– Мне кажется, это поразительный успех. Скандальный, провокационный, но все же успех! – не унимался Ратаев. – Как вам кажется?
Лебедев обычно за словом в карман не лез, отчего хранил дипломатичное молчание. Как видно, лишнее слово с таким господином было чревато.
Ратаев оглянулся и махнул кому-то. К ним подошел господин огромного роста, сияющий здоровьем, с роскошными бакенбардами и усами, в чем-то удивительно смахивающий на Ноздрева, как его рисуют в классических гравюрах. Одет он был щегольски, уложенные волосы блестели. Гигант непринужденно поклонился.
– Господа, позвольте представить, если не знакомы: мой заместитель и во всем правая рука господин Гурович Михаил Иванович, – заявил Ратаев с таким восторгом, будто знакомил с восходящей звездой сцены. – Прошу любить и жаловать… А это гений криминалистики Аполлон Лебедев и толковый малый из сыскной Ванзаров…
Гурович поклонился и наградил присутствующих отменной улыбкой. Ванзаров ответил ему сдержанно. Он прекрасно знал, что это за человек. А Лебедев счел, что кивка будет вполне достаточно.
– Все делами заняты, Михаил Иванович, хлопочете на нашу общую пользу. – Ратаев улыбнулся собственной шутке. – Все успешно?
Последовал вежливый ответ, который можно было расценивать как напоминание, что при посторонних некоторые вопросы обсуждать не следует. Но Ратаев, кажется, этого не уловил. Он продолжал щебет о прекрасном.
Ванзаров оказался не готов к светскому разговору. А тут еще получил толчок в спину от пробегавшей группки студентов, не удержался и воткнулся в Гуровича, хотя и быстро отпрянул.
– Прошу простить за неловкость, – сказал он.
– Какие пустяки! – ответил Гурович, приятно улыбаясь.
– Ну, господа, что вы об этом думаете? – Ратаев показал на публику. – Получили бунт на ровном месте. И куда смотрела цензура? Как можно было пропустить пьесу, которая в оригинале называется «Враг народа»?! Только подумайте!
Ратаеву достаточно было, чтобы его внимательно слушали. Что Лебедев с Ванзаровым терпеливо исполнили. Высказав свое мнение о пьесе, ставшей вдруг возмутительной, Ратаев резко сменил тему.
– А что же это вы, чиновник для особых поручений сыска, держите контакты с врагами трона? – обратился он.
– Не понимаю, Леонид Александрович, что навело вас на подобную мысль, – ответил Ванзаров.
– Ну, конечно! А то вы не знаете, что профессор Заварский – отъявленный смутьян. Говорит, что думает. Но дочка у него хороша… Не так ли, Михаил Иванович?
Шутку начальника Гурович поддержал вежливой улыбкой.
– Что ж, господа, третий звонок, посмотрим, чем все это кончится. – Ратаев кивнул и направился к залу.
Гурович задержался на мгновение, чтобы лично отдать поклон Ванзарову. Как показалось.
– Хорош гусь… – проговорил Лебедев, когда господа особисты были далеко. – Слышал я, что этот Гурович отъявленный жулик, шулер и прощелыга. Чуть ли не вор и картежный шулер…
– Однако это не мешает ему руководить Особым отделом, – сказал Ванзаров. – Ратаев все больше в театрах время проводит. Так что там с нашими ранами?
Аполлон Григорьевич в который раз отметил, что его друга ничем не собьешь с намеченного курса.
– Раны проникающие, чистые, ровные, глубокие и одинаковые, – сказал он. – Несомненно: одно и то же оружие.
– Меня интересует тип холодного оружия.
– Тут пришлось навести кое-какие справки. Лезвие длинное, я бы сказал, чуть меньше метра, шириной сантиметров тридцать, не меньше. Это не нож, таких ножей не бывает. Скорее всего – меч. Но какой? Восточную экзотику исключаем. Быть может, бастрад или клеймора? Нет, не подходит… Спадон или спахта? Тоже скорее нет. Цвайхандер или эсток? Раны не соответствуют… Тогда что же?
Лебедев был чрезвычайно загадочен.
– Благодарю за лекцию по истории холодного оружия средневековой Европы, – сказал Ванзаров.
