Лебедев был чрезвычайно загадочен.
– Благодарю за лекцию по истории холодного оружия средневековой Европы, – сказал Ванзаров.
– Дерзите? Ну, тогда вообще ничего не узнаете…
– Комара и Рябчика убила скьявона, или венецианская шпага.
Аполлон Григорьевич повернулся и пошел в зал. Спина его кричала о нанесенной обиде. Ванзаров попробовал исправить промашку.
– Она подходит к вашему описанию ран… – говорил он, идя следом. Но это не помогло. Криминалист надулся основательно. Ему нанесли самую глубокую из обид: его открытие было не нужно. Такое нелегко пережить.
В темном зале они кое-как уселись на свои места, но Лебедев нарочно отстранился, навалившись плечом на соседа справа. Публика встретила начало последнего акта громовыми аплодисментами…
Больным полагались отдельные палаты. Но мест в отделении беспокойных пациентов не хватало, поэтому в одиночку помещали по двое, а то и по трое человек. Коля Апс не жаловался на неудобства. Когда к нему подселили соседа, он только обрадовался. Коля не мог обходиться без общения и страдал от одиночества. Новенький оказался грузным, немного рыхлым человеком со сложным характером. Попросив называть его Зюком, он сообщил на чистом русском языке, что предпочитает не употреблять язык «проклятых москалей». Коля предложил немецкий или французский, но Зюк так путал слова, что вынужден был вернуться к ненавистному русскому. Он казался угрюмой, таинственной личностью с огромной бородой и усами, будто нарочно отпущенными. На вопросы, чем он занимается, отвечал уклончиво, а когда узнал, что Апс – русский офицер, да к тому же воевал против Англии, прекратил всяческое общение. И потом целыми днями лежал на койке, отвернувшись лицом к стене. Словно его и не было вовсе.
Нового подселенца Коля встретил с надеждой и даже помог пристроить матерчатую раскладушку. Железной кровати места не нашлось. Надзиратель вместе с доктором Мазуркевичем притащили его глубокой ночью и уложили спать. Молодой человек был бледен, а под воздействием лекарств тих. Утром он проснулся и не сразу понял, где находится. Коля подробно рассказал ему, что это за отделение. Бояться совершенно нечего. Янек, так звали молодого человека, говорил с сильным польским акцентом. Зюк глянул на него исподлобья, но почти сразу потерял интерес. Коля осторожно, чтобы не обидеть, стал расспрашивать, кто он такой. Янек забился в угол палаты, словно почувствовав опасность, и отвечал односложно.
Николай не знал, чем помочь. Подали скудный завтрак, к которому Янек не притронулся. Его порцию Зюк запросто съел и отвалился к стене. В палате стояла тишина. Коля опять оказался в одиночестве. Чтобы хоть как-то убить тягучее время, он предложил Янеку посмотреть альбом, который у него имелся. Янек не сразу согласился, но выразил интерес. Наконец он подсел на кровать Апса и попросил альбом. Коля вынул большущую папку, в которой хранил литографии любимых картин.
Оказалось, что Янек неплохо разбирается в живописи. Многие картины ему были знакомы. Многих художников он знал, а те рисунки, что видел впервые, рассматривал внимательно, с видом знатока. Незаметно разговор между ними оживился. Апс любил живопись с настоящей страстью. И если б мог, собрал бы свою галерею не хуже Третьякова или Саввы Морозова. Но средств офицера хватало только на репродукции. Янек рассказал ему, что отец чуть не проклял его из-за картин. Но все равно он ни за что от них не откажется.
Толстая пачка репродукций подходила к концу. Все картины мира Коля собрать не мог, он держал только самые любимые. А ту, что мог рассматривать часами, строя о ней догадки, он держал в самом низу.
– Теперь, Янек, хочу показать вам картину моего сердца, картину-загадку, с которой я провел долгие часы в размышлениях, но так и не понял, в чем же ее секрет, – сказал Апс и перевернул предпоследний лист. Ему не хотелось пропустить первое впечатление, которое произведет на Янека его любимое полотно…
Катастрофа, которую ждали с восторгом и некоторым упоением, случилась.
Доктор Стокман, брошенный и преданный семьей и друзьями, остается единственным несгибаемым борцом за правду. Городские власти объявили его врагом народа и предложили убраться вон. В его доме побиты стекла, но он остается верен своим идеалам.
Окончание спектакля зал встретил стоя, устроив овацию на десять минут. Крики «браво» смешивались с возгласами политическими, что накаляло обстановку. Актеры, выйдя к рампе, кланялись испуганно, поглядывая за кулисы, где, им казалось, уже подстерегает наряд жандармов, чтобы арестовать и проводить в крепость невинных бунтовщиков. Впрочем, жандармы существовали только в разгоряченном воображении. Бледного Станиславского в гриме и костюме доктора Стокмана встретили истошным воплем, как вождя победившей армии.
Публика становилась неконтролируемой. Видя, что поклоны надо заканчивать, пока студенты не полезли громить декорации, Станиславский распорядился не открывать занавес, что немного остудило эмоции.
Толпа выплеснулась на улицу. Никто не стал расходиться, начался митинг. Уличные фонари скупо светили в темноте, лил мелкий дождь вперемешку с сырым снегом, дул пронизывающий ветер. Погода никого не остудила. Студенты, как и многие профессора, собрались в толпу, выкрикивая самые острые реплики спектакля. Разгоряченная масса скандировала: «Умными!.. Людьми!.. Не должны!.. Управлять!.. Подлецы!» Реплика доктора Стокмана оказалась политическим вызовом.
Полицейский надзиратель Мельников, дежуривший у театра Корша, после первого акта почуял беду, телефонировал полицеймейстеру, что публика ведет себя возмутительно, и запросил помощи. Вместо усиленной роты полиции к театру подтянулся казачий эскадрон. Казаки выстроились на Дворцовой площади, чтобы до Английской набережной, где находилось здание театра, добраться одним броском.
Надзиратель Мельников еще пытался остановить и успокоить толпу, умоляя разойтись миром и не доводить до греха, но его возгласы потонули в шуме толпы. Полицейский получил тычки в спину и в бок и был вынужден спасаться в фойе театра. Актеров попросили остаться в здании, чтобы не провоцировать толпу. Да и выходить было страшно.
Дальше случилось неизбежное. Казаки получили приказ разогнать митинг. Кто дал отмашку, осталось неизвестно. Но приказ спустил поводья. Конный отряд на всем скаку врубился в толпу, нагайки били по головам и плечам не разбирая, студент или седовласый профессор. В темноте началась паника, под вой и улюлюканье казаков люди метались между лошадьми, ища спасения. К счастью, шашки остались в ножнах. Лишь есаул грозно помахивал клинком, но только для острастки, рубить людей он не стал.
Лебедев исчез не прощаясь, сразу после финального занавеса. В проходе между креслами он невежливо протиснулся спиной к Ванзарову, словно незнакомец. Великий криминалист отличался детской обидчивостью ко всему, что касалось его работы. В этот раз обида его была глубока и основательна. Ночь, проведенная за исследованием трупов, оказывается, была никому не нужна. Нелегко такое простить. Ванзаров смирился с этим и согласился терпеть, пока не заслужит помилования. Впереди ожидали дня три сущего ада, не иначе. Он тоже собрался уйти, но это было не так просто. Удачный момент был упущен.
Студенты, сойдя с верхних ярусов в партер, закрыли собою все выходы. Протиснуться было невозможно. Ванзаров оказался во власти толпы. Оставалось только ждать, когда его вынесет на свободу. Кое-как, в страшной давке и криках, вырвав в гардеробе пальто, он был оттиснут на улицу. Путь был свободен, но Ванзаров видел, что заваривается, и счел за лучшее остаться. Все-таки он служил в полиции.
Казаки налетели слишком быстро. В такой ситуации махать зеленой книжечкой Департамента полиции бесполезно. Нагайка не разбирает правого и виноватого, студента и полицейского в штатском. Бьют всех, кто попадается под руку. Ванзаров пригнулся, защищая голову, и стал высматривать самый безопасный путь к отступлению. И тут среди мечущихся фигур он заметил женскую фигуру в меховой пелеринке.
Ирэна оказалась в самой гуще толпы, а ее отец, профессор Заварский, куда-то делся. Она осталась одна, несчастная, брошенная и напуганная. С правой стороны к ней несся казак, сметая все на своем пути, и она неминуемо должна была попасть под копыта его коня. Испуг в такой ситуации не дает человеку пошевелиться, даже если надо убегать со всех ног. Ванзаров бросился напрямик, не обращая внимания на опасность. Каким-то чудом проскочил наперерез другому казаку, получив по пояснице чувствительный удар. Он уже был в трех шагах от Ирэны, стоявшей, беспомощно озираясь, и должен был успеть раньше несущегося коня. Но его опередили.
К Ирэне метнулся какой-то мужчина, который в темноте казался темным пятном, подхватил ее, словно детскую куклу, и выдернул из-под копыт. Он успел заслонить ее от удара нагайки. Ирэна в его руках была покорной и безвольной. Мужчина нес ее, как ребенка, все дальше и дальше от опасности, от казаков, нагаек, пропавшего профессора Заварского, кричащих в ужасе людей и от Ванзарова. Она была в полной безопасности, в этом можно не сомневаться. Только Ванзарову было не легче. Некто совершил поступок благородный, без сомнения, но он украл его у Ванзарова. И так быстро, что исчез в темноте.
