– Не все титулярные советники – пьяницы, – сердито ответил старший брат. – И среди их жен бывают порядочные женщины.
– А я бы маму ни на кого не поменял, – объявил Александр. Затем наклонился, подобрал камешек и швырнул его в пруд, но тот сразу же пошел на дно.
– Бессмысленный разговор, – проворчал Михаил. – Скажи мне лучше вот что: какого черта тебя понесло драться на дуэли? Это расстроило мать.
– А ты?
– Что – я?
– Какого черта тебя понесло ссориться с графом? Если уж хочешь подавать мне пример благоразумия, объясни.
Михаил хранил молчание. Однако ему пришлось признать, что в словах брата была своя логика.
– Хочу на войну, – выпалил вдруг он. – Надоело все.
«Да что с ним такое?» – подумал удивленный Александр.
Его брат медленно шел рядом с ним, заложив руки за спину. Лицо у Михаила было хмурое, тонкая жилка на виске нервно подергивалась.
– Что, отец опять собирается тебя женить?
– Не говори глупостей, – попросил старший брат. – И отец тут ни при чем. Если я женюсь, то только на достойной женщине.
«Которая не захочет с тобой разводиться», – мысленно закончил Александр. Он знал, что Михаил до сих пор не простил матери, что та в свое время ушла от мужа.
– Когда почувствую, что это необходимо, – добавил старший брат, косясь на одежду Саши. – Что у тебя в кармане?
– Револьвер.
– Зачем?
– Люблю иногда пострелять, чтобы не утратить сноровку. Мне Уильям посоветовал.
– Мамин знакомый, который учил тебя стрелять?
– Ну да[8].
«Что из него выйдет? – обеспокоился Михаил. – Мама совершенно им не занимается. Да и как заниматься, если он всегда был неуправляемым…»
– Ты не хочешь идти в армию?
– Нет. Ни за что.
– Почему?
– Потому что это чушь, вот и все. Извини, – быстро прибавил Александр.
– А что не чушь?
– Не знаю. Люди занимаются разным вздором, и им кажется, что у них все хорошо. Но я-то вижу, что это вздор.
– Ты случаем анархистом не заделался? – на всякий случай спросил старший брат. – Учти, вот уж что точно матери не понравится.
– Я не анархист. К тому же политика – худшая из глупостей. – Александр подобрал плоский камешек и снова швырнул его в пруд, на сей раз ловчее, камень запрыгал по поверхности. – Если бы у меня был талант, я бы изобретал что-нибудь, или придумывал музыку, или сочинял бы книги. Но я же знаю, что никакого таланта у меня нет.
– Ты мог бы стать рецензентом, если любишь искусство. Или критиком.
– Благодарю покорно, – усмехнулся младший брат. – Сказал тоже, критиком… По-моему, ты обо мне скверного мнения. Если уж можешь что-то делать, так делай. А что делают критики?
– Направляют общественный вкус.
– Как направлять то, чего нет? Одному нравится Боттичелли, другому – открытки Елизаветы Бём, а третий рад любой картинке из «Нивы». Ну и что прикажешь с ними делать? Что бы я ни написал, люди все равно не переменятся. Кроме того, какая по большому счету разница, любить Боттичелли или открытки? Искусство – не спорт, где выигрывает тот, кто прибежал первым. Оно имеет значение только тогда, когда дает тебе что-то, именно тебе, твоим мыслям, твоим ощущениям. Самая плохая картина может в какой-то момент оказаться полезнее фресок из Сикстинской капеллы, потому что ты увидел в ней то, что нужно твоей душе. А критика – всего лишь повод высказать свои пристрастия и предрассудки, выдав их за правила. Только вот гораздо лучше делать то же самое в творческой форме, а не под видом критики.
– У тебя на все готов ответ, – не удержался Михаил.
– Конечно. Я же давно над этим думаю.
– И что надумал?
– Пока ничего. – И без перехода Александр спросил старшего брата: – Как думаешь, кто все-таки его убил?
– Ты о Павле Сергеевиче?
– Ну да.
– Понятия не имею. Он был не из тех, кто якшается с подонками общества. Думаю, кто-то все-таки прознал, что граф остался в доме один, и замыслил его ограбить. Ну… и убил.
– Префект, – говорил в то же самое время баронессе Корф модельер Дусе, который выполнил ее поручение, – склонен считать, что это все-таки ограбление, завершившееся убийством. Но пока у следствия нет никаких доказательств, что это действительно так.
– А комиссар Папийон?
– Утверждает, что расследование продвигается, но никаких подробностей он префекту не сообщил.
– Благодарю вас, месье, – покивала Амалия. – Если вы не возражаете, я хотела бы задать вам еще один вопрос.
– Разумеется, госпожа баронесса. Что именно вы хотите узнать?
– Нет ли среди ваших клиенток некой госпожи Тумановой?
– Туманова, Туманова… – пробормотал Дусе. – Да, была такая дама. Одевалась у меня в прошлом году. Брюнетка, лет двадцати шести, ростом примерно с вас, сударыня. Чрезвычайно капризная особа, нелегко было ей угодить. Даже когда платье переделывали согласно ее желанию, она все равно находила повод для недовольства. – Владелец модного дома секунду молчал и вдруг добавил, проницательно глядя на Амалию: – Ее счета оплачивал покойный граф Ковалевский.
– Но больше она у вас не одевается?
– Нет. Граф к ней охладел, и…
«Похоже, счета больше некому оплачивать», – мелькнуло в голове баронессы.
– Полагаю, я должен рассказать вам кое-что о графе Ковалевском, – продолжил Дусе. – Учтите, меня там не было, всю историю я знаю только со слов мадемуазель Оберон. Она была просто шокирована тем, что произошло. Итак, мадам Туманова приехала на примерку в сопровождении своего родственника.
– Что за родственник?
– Понятия не имею, по правде говоря. То есть дама представила его мадемуазель Оберон как родственника – кузена или что-то в таком роде. Молодой человек лет двадцати или чуть больше, ничем особенно не примечательный. И вот мадам Туманова надела платье, вышла из кабины и заговорила со своим спутником, очевидно, спрашивая его мнения.
– Разговор велся по-русски? – спросила Амалия.
– Да. Они перекидывались репликами, смеялись… словом, вели себя довольно непринужденно. Вдруг дверь распахивается так, что чуть не слетает с петель, и в примерочную с тростью в руке влетает граф Ковалевский. Мадемуазель Оберон поначалу его даже не узнала, настолько лицо у него было искажено яростью. Мои-то служащие привыкли видеть графа спокойным, улыбающимся и слегка ироничным, а тут…
– Понимаю, – кивнула баронесса. – Что было дальше?
– Граф стал кричать, замахнулся тростью на молодого человека, который весь сжался. Вид у кузена мадам был в те мгновения весьма жалкий, как сказала мадемуазель Оберон. Неожиданно между мужчинами встала госпожа Туманова, которая попыталась урезонить своего любовника. Но тот продолжал возмущаться и кричать на юношу. Госпожа Туманова, очевидно, не выдержала и тоже стала на него кричать. И вдруг граф ударил ее по лицу так, что она упала. Мадемуазель Оберон совершенно растерялась и не знала, что предпринять. У нее только в голове мелькнуло, что будет жаль, если платье испачкается, оно было такое красивое…
– Я думаю, реакция вполне естественная, если учесть, как служащая предана вашему дому, – заметила Амалия.
– О да. Словом, сцена вышла крайне некрасивая. Мадам Туманова стала всхлипывать – чрезвычайно трогательно, как уверяет мадемуазель Оберон, так что даже дикарь и тот бы расчувствовался. Граф схватился за голову и выбежал за дверь. Но внизу объявил мадемуазель Беттине, что это последний туалет мадам, который он согласен оплатить, а более отныне не имеет к ней никакого касательства. Как только граф скрылся за дверью, мадам перестала плакать. Юноша и мадемуазель Оберон хотели помочь ей подняться, но она встала самостоятельно, без посторонней помощи, и пошла переодеваться. А когда вернулась из кабинки, на глазах у нее не было даже следа недавних слез. Госпожа Туманова объявила, что берет платье, пусть только заменят оборку, которая порвалась при падении. А затем удалилась в сопровождении своего спутника, из-за которого, судя по всему, все и произошло.
– Мадемуазель Оберон не запомнила его фамилии? Вы говорили, мадам Туманова представила их друг другу.
– Госпожа Туманова сказала просто, что он ее родственник. Сама же обращалась к нему… погодите-ка… Ага, вспомнил! По словам мадемуазель Оберон, клиентка называла его Пьер.
– Значит, Петр… – задумалась на секунду Амалия. – Скажите, месье Дусе, а какое впечатление мадам Туманова производила на вас? Что вы о ней думаете?
Модельер улыбнулся и поправил фарфоровую фигурку, которая стояла на столике.
– Видите ли, госпожа баронесса… Есть женщины, которые уверены, что слабый пол делится на королев и всех прочих. Сама же, конечно, претендовала на место властительницы, но ею точно не была. – Взгляд модельера красноречивее слов добавил: «В отличие от вас».
– А граф Ковалевский тоже претендовал на место короля?
– По правде говоря, не могу сказать, что хорошо его знал, – отвечал Дусе. – Но у меня почему-то сложилось впечатление, что это не тот человек, чьим врагом стоило бы быть. Кроме того, я почти уверен, что он считал себя очень сложной личностью.
