Но при всем при этом, лекарь добился определенных успехов в исполнении порученной ему задачи. К вечерней службе он распределил останки по четырем группам: в одной были собраны части отца Августина, в другой — Жиро Гантье, третью составляли «части с черными волосами», которых набралось на удивление много, и еще одна, куда отошла голова Бертрана Борреля вместе с разнообразными кусками (в большинстве своем безволосыми), не поддающимися опознанию. Каждый из этих наборов завернули в отдельный холст и отправили в обитель, так что на месте остались только бочонки для соления.
Я распорядился не трогать их, пока я не узнаю, желают ли владельцы вернуть их себе, либо их можно уничтожить. Я представить себе не мог, чтобы кто-нибудь захотел иметь такое дома, но требовалось соблюсти права собственников. Было бы легко это сделать при поездке в Кассера, трудно было лишь удержать такую мелочь в памяти. Я весьма сомневался, что крестьяне ожидают возвращения своих бочек.
Готовясь к поездке, я договорился о выделении мне в охрану двенадцати вооруженных солдат из городского гарнизона. Сенешаль даже одолжил мне своего боевого скакуна — огромную вороную лошадь по кличке Звезда, которая показалась мне существом устрашающей отваги, превосходящим размерами слона, силой — быка и быстротой — тигра. Но, прежде чем приступить к описанию событий и итогов поездки, я хочу привести два соображения, что появились у меня за три предшествующих ей дня. Первое дополняло мою версию о расчленении отца Августина, второе представляло собой совершенно новую версию и поразило меня как молния однажды ночью, когда я лежал в постели. Оба достойны внимания, поскольку они повлияли на мое понимание случившегося.
Я начну с первого, которое возникло у меня во время беседы с епископом. И снова я пропустил важное effictio, забыв о епископе, который, благодаря одному своему положению, давным-давно должен был лично появиться в моей повести. Но, может быть, вы знакомы с ним? Если нет, позвольте мне представить вам Ансельма де Вийелонга, некогда цистерцианского аббата, а ныне прелата, имеющего за плечами по меньшей мере сорок лет безупречной карьеры, искушенного в искусстве поэзии и охоты, наперсника нескольких важных сеньоров и сеньор (в особенности сеньор), мужа, чьи сердце и душа принадлежат не низменным заботам местной политики, а гораздо более возвышенным сферам дипломатии герцогов и королей. Епископ Ансельм направляет духовную жизнь стада своего с вежливым и рассеянным безучастием, позволяя знающим свое дело чиновникам делать то, что они сочтут нужным. Он посвящает много времени своей переписке, и, может быть, однажды его изберут Папой. С виду он ни толст и ни худ, ни высок и ни низок; он красиво одевается и ценит изысканные блюда; у него приятная добрая улыбка, превосходные зубы и гладкое, круглое лицо с ровным румянцем.
Имея толстые и короткопалые руки, он тем не менее привлекает к ним внимание при помощи массы завидных бриллиантов. Клянусь, отыскать среди них епископский перстень для поцелуя стоит немалого труда. Случись вам заметить сию пышность вслух, он в щедрых подробностях расскажет вам историю каждого предмета, упомянув его цену, бывших владельцев и путь, которым он попал к нему, — обычно это подарок. Бедный ненавидим бывает даже близким своим, а у богатого много друзей[49]. У епископа Ансельма друзей легион, и прирастает их число каждый день; но немногие из них, однако, живут в нашей местности. Наверное, жители Лазе устали от попыток заинтересовать его.
К примеру, нам с сенешалем пришлось долго обсуждать различные особенности и привычки пропавших лошадей епископа Ансельма, прежде чем мы смогли направить наш разговор в более плодотворное русло. Мы, как сейчас помню, сидели в его приемной на алых подушках, на резных стульях, и даже Роже Дескалькан, слушая о поджилках и костном шпате, потерял терпение задолго до того, как епископ исчерпал свой интерес к таинствам разведения лошадей. Я всегда задавался вопросом: неужели епископ наводит скуку только на своих подчиненных, а равные ему, как-то граф де Фуа и архиепископ Нарбонны также почитают лошадей и драгоценности предметами первостепенной важности? Так или иначе, я помню, что подробно описывал епископу Ансельму состояние погибших, а он сидел со страдальческим видом, но скорее так, будто бы страдал от оскомины, а не оттого, что сердце его удручают грехи людские. И я говорил, что многие члены отца Августина до сих пор не нашли, хотя у одной деревни близ побережья обнаружили чью-то голову (заодно с одной из пропавших лошадей епископа). Голова сейчас на пути в Лазе; даст Бог, брат Амиель установит, что она принадлежит отцу Августину.
— Брат Амиель говорит, что есть недостающие части, — объяснял я. — Он говорит, что из имеющегося он не смог бы составить четырех тел, не говоря уже о пяти.
— Помилуй нас Боже!
— Кто бы это ни сделал, он был очень зол, — перебил сенешаль. — Отец Бернар полагает, что дело касается Воскресения.
— Воскресения? — переспросил епископ. — Почему?
Я принужден был снова разъяснять свою версию, и сделал это без охоты, ибо сомневался в ней. Епископ покачал головой.
— Сыны мужей! Доколе слава моя будет в поругании?[50] — воскликнул он. — Как чудовищно — лишать душу спасения! Это, без всякого сомнения, работа еретиков!
— Ээ… нет, ваше преосвященство, — сказал я, уяснив вдруг полный смысл того, что я предлагал. — По сути, катары не верят в телесное Воскресение.
— Да?
— Иное дело вальденсы, — продолжал я, — но я никогда не встречал вальденсов. Я только читал о них.
Епископ устало отмахнулся.
— Всё происки злых сил, — сказал он. — И вы говорите, что нашедший мою лошадь либо лошадь, похожую на мою, вы говорите, он монах?
— Да, ваше преосвященство, францисканец.
— Человек порядочный?
— Кажется, так. Он утверждает, что она забрела на монастырское пастбище. Мы, разумеется, послали за ним.
— И он прибудет вместе с лошадью?
— Я думаю, он приедет верхом на ней.
— Вот как? — Епископ прищелкнул языком. — Как неприятно. Многие францисканцы сидят в седле точно мешки с брюквой. Это оттого, что они везде ходят пешком.
Ясно было, что беседа снова возвращается к конским делам, и сенешаль поторопился вмешаться:
— Ваше преосвященство, мы расспрашивали конюшего, — сказал он. — Похоже, что только четыре человека знали о поездке отца Августина в Кассера: ваш конюший, двое конюхов и вы сами, конечно. Конюший упомянул об этом в разговоре с одним каноником. Вы никому об этом не говорили? Совсем никому?
Но епископ не слышал — обеспокоенный, наверное, судьбой лошади под седлом францисканца.
— О чем? — спросил он.
— О поездке отца Августина в Кассера, ваше преосвященство.
— Я понятия не имел, что он едет в Кассера.
— Значит, у вас не спросили позволения взять лошадей?
— Ах, лошадей. Да, конечно.
Вот так мы и шли вперед, как будто пробираясь через трясину, и тщетны были наши старания. Однако в ту ночь, когда я вспоминал наш разговор, мои мысли сосредоточились на одной из сказанных мной фраз, а именно: «Он говорит, что из имеющегося он не смог бы сложить и четырех тел, не говоря уж о пяти». Это было весьма жесткое высказывание, хотя и точно описывающее трудности брата Амиеля. Его полное — то есть буквальное — значение укрывалось от меня вплоть до того момента. Я помню, что внезапно глаза мои открылись и я с бьющимся сердцем уставился в темноту.
Брат Амиель не мог сложить пяти тел. Следовательно, можно допустить, что присутствовали только четыре.
Мои мысли, споткнувшись об эту догадку, надолго застыли на месте; затем, словно встрепенувшись, понеслись с быстротой молнии. Наверное, в качестве лучшей translatio[51] сюда подошло бы сравнение с мышью, которую застигли в амбаре: сначала она цепенеет от ужаса; затем в страхе обращается в бегство. Мои мысли летели все дальше и дальше, подобно напуганной мыши, и я задавал себе вопрос за вопросом. Возможно ли это, что убитых было только четверо? А пятый был похищен либо, что более вероятно, он был изменником? Не для того ли растерзали и рассеяли тела, чтобы замаскировать его отсутствие? И не затем ли сняли с убитых одежду, чтобы уверить нас в этом обмане?
Я сознавал, что моя новая теория основывается на обстоятельствах резни, которые сами пока оставались для нас загадкой. Какое-то странное сочетание жестокости и скрупулезности, с которой расчленили тела. Исчезновение одежды. Осведомитель, сообщивший о поездке отца Августина в Кассера. В конце концов, кому, как не стражам, лучше всех известно о передвижениях того, кого они сторожат?
Солдаты всегда получали инструкции накануне вечером перед отъездом. Следовательно, у предателя было достаточно времени, чтобы уведомить своих сообщников-бандитов, которые, в свою очередь, тотчас пустились в путь (и провели ночь в дороге) или дождались рассвета. Во втором случае они могли даже следовать за отцом Августином на почтительном расстоянии, зная, что успеют подготовить засаду, пока он будет в форте.
