– Девушка со мной.
– Есть, сэр! – ответил невозмутимый Томми.
– Ну просто душка! – прощебетала Лиза и послала часовому такой взгляд, что если не до конца своих дней, то уж до следующего дежурства он его точно не забудет.
Войдя в комнату Артура Морли, Лиза приступила ко второй части своего плана: ей нужно было, чтобы английский переводчик тоже был от нее без ума. Закрыв за собой дверь, она повернула ключ и откинула свое покрывало. Кроме шелковых шаровар, подвязанных широким поясом, и мягких туфелек с загнутыми носками, на ней ничего не было. И в то время как мистер Морли, путаясь в пуговицах, расстегивал свой сюртук, Лиза выхватила у него из рук плетку и сурово приказала:
– На колени, подлый раб! Ползи к своей госпоже на коленях! Ты будешь сегодня сурово наказан за все твои бесчисленные грехи! Немедленно сними свою презренную одежду и ползи ко мне.
Артур Морли был на седьмом небе от восторга. Голый, тощий, покрытый шрамами от прежних экзекуций, он полз на коленях к своей прекрасной госпоже, которая ожидала его, гневно сверкая яркими карими очами и щелкая кожаным хлыстом. Он подполз к ней, униженно всхлипывая, и она поставила свою маленькую ножку ему на спину. Несколько ударов плети довели его до совершенного возбуждения, и тогда госпожа опрокинула Артура на спину и вскочила на него верхом. Дикая сладострастная скачка сопровождалась новыми восхитительными ударами плети и умопомрачительными щипками. Артуру хотелось выть и кричать от восторга, но, помня даже в такой миг о своих чопорных англосаксонских соседях, он сдерживал свои крики, и эта необходимость сдерживаться, закусывая губы, приводила его в еще больший восторг. Наконец безумная скачка разразилась оглушительной, опустошающей и освежающей грозой финала, и Артур Морли без сил распластался на ковре, едва не потеряв сознание.
Когда он пришел в себя, Лиза уже закуталась в покрывало и собиралась уходить.
– Прекрасная госпожа! – заныл Артур. – Накажи своего раба еще раз!
– Во-первых, ты забыл про деньги, – невозмутимо напомнила Лиза, и когда Артур, не пожадничав, заплатил ей втрое, продолжила: – На сегодня хватит, хорошенького понемножку. Побереги силы до пятницы. Приходи ко мне.
– В пятницу? – переспросил Артур. – В пятницу я, наверное, не смогу… У нас в миссии будет очень важный прием, я должен буду переводить…
– Что еще за важность? – Лиза недовольно пожала плечами. – У вас, англичан, вечно все важное. Они будут жевать, а ты переводить?
– Ты не понимаешь, – несколько самодовольно начал Морли, – это очень важно. Будет прием по поводу отъезда в Париж представителей грузинского правительства. – Тут он понял, что говорит лишнее, и замолчал.
– Ну, это дело твое, – деланно равнодушным тоном протянула Лиза и коснулась носком туфельки брошенной на полу плетки.
– Послушай, я приду в субботу, – оживился Морли.
Лиза насторожилась. Чтобы педантичный англичанин с его постоянством изменил день! Для этого должны быть очень веские причины. Очевидно, прием в пятницу и правда очень важен.
– В субботу я уезжаю надолго к одному промышленнику на дачу, – соврала она. – Он очень богат и хорошо платит.
Морли поверил и испугался. Его щеки снова покрылись лихорадочным румянцем, и он проговорил хриплым от волнения голосом:
– Нет. Я обязательно приду в пятницу… Я не смогу так долго ждать. Я приду пораньше, до приема.
– Как хочешь, – с тем же деланным равнодушием ответила Лиза и отправилась восвояси.
Проходя мимо часового, она сделала ему глазки, послала воздушный поцелуй и томно прошептала:
– Пока, красавчик! Увидимся в пятницу!
Самвел уезжал в город и вернулся оттуда веселый и довольный. Борис предпочитал не думать, отчего так блестят глаза абрека. Самвел привез газеты и письмо от Лизы. Она писала, что есть новости, чтобы Борис возвращался скорее в город, чтобы по приезде шел на Греческую улицу в фотографическое ателье Зеленковского, там ему сделают документы, и что днем, в два часа, она ждет его в кофейне у кинотеатра «Паризиана».
Выехать предполагали вечером, так что Борис пока валялся на кошме и от скуки читал газеты. Самвел привез «Батумский вестник», «Батумскую жизнь» и «Эхо Батума». Ничего такого интересного в газетах Борис не обнаружил, хотя внимательно просмотрел криминальную хронику. Никакого трупа в кофейне Сандаракиса не нашли, очевидно, бандиты позаботились вовремя избавиться от тела Исмаил-бея.
Целый подвал «Эха Батума» занимала перепечатанная из тифлисской газеты статья о председателе меньшевистского правительства Грузинской Демократической Республики Ное Николаевиче Жордания[13]. В общем, рассказывалось, какой он замечательный, а в конце Борис с изумлением прочел строчки местного рифмоплета:
Ты наконец пришел, Жордания,
Паришь над миром, как орел,
Прекрасной Грузии страдания,
Превозмогая, ты обрел…
Дальше опять было оборвано, потому что Самвел по дороге скрутил именно из этого куска газеты самокрутку. Борис вспомнил почти такие же стихи про Деникина и поразился, насколько одинаково мыслят плохие поэты.
До города добрались без приключений. Не доезжая версты две, Самвел остановился.
– Дальше сам пойдешь, пешком.
– Спасибо тебе, Самвел. – Борис соскочил с коня и протянул поводья абреку.
– Э, генацвале, я не ради тебя это делал. – Самвел отвернулся и пришпорил коня.
Борис зашагал к городу, навстречу солнцу, вдыхая прохладный утренний воздух.
* * *
Фотографию он нашел без труда, всего два раза спросил дорогу. Маленький черненький человечек, шустростью движений похожий на жука-водомерку, отворил Борису дверь ателье.
– Господин Зеленковский?
– Слушаю вас! – Человечек раздвинул в улыбке розовые губы.
– Автандил просил передать, что виноград нынче кислый, – вполголоса, но очень четко проговорил Борис.
Человечек мгновенно переменился в лице, всплеснул руками и закивал головой:
– Тише, тише! Вот вы, оказывается, по какому делу. Стало быть, желаете документ?
– Именно, и, если можно, поскорее.
– Так-так-так. – Человечек усадил Бориса в кресло и забегал вокруг. – Значит, блондин, но не светлый, а скорее пепельный, глаза серые, рост…
– Скажите, а какое значение для документа имеет мой рост? – полюбопытствовал Борис.
– О, вы не понимаете! В таком деле все имеет значение! Прежде всего давайте выберем вашу национальность.
– Что?
– Ну, кем вы хотите быть: грузином, аджарцем, турком, итальянским коммерсантом… греком, наконец?
– Видите ли, в чем дело, – Борис не ожидал такой постановки вопроса и несколько растерялся, – вряд ли я похож на грузина, сами вы только что заметили, что я блондин.
– Вот если бы вы были рыжий, – мечтательно протянул человечек, – я сделал бы из вас распрелестного армянина… но, знаете, в Грузии лучше не надо. Из иностранцев тянете вы на немца, но немцев здесь не любят… Вот если по торговой части, турком…
– Я, уж простите, ни по-турецки, ни по-итальянски не говорю, – прервал его Борис. – Так что давайте сделаем меня русским. И фамилию какую-нибудь попроще…
– Вот это вы правильно! – обрадовался человечек. – Никаких знаменитых фамилий, Голицыных там или Юсуповых. А то некоторых гордыня обуревает, заказывают такое! На иного клиента смотришь – ну жулик жуликом, а туда же – Юсупов!
Выбрали фамилию Расплюев. Зеленковский крикнул мальчишку и велел ему отнести все данные Карлу Ивановичу.
– Вы не сомневайтесь, Карл Иванович – это талант, каллиграф отменнейший! Все сделает как надо, а вы, может быть, пока желаете сняться на память?
– Спасибо, не стоит.
– Может быть, вы желаете сняться в костюме, который носил сам Зелимхан, известнейший из самых страшных кавказских разбойников?.. Вы не желаете? Напрасно! Вы, может быть, сомневаетесь, что этот костюм был на нем? Так я даю вам честное слово комиссионера, что это правда!
– Позвольте, – удивленно проговорил Борис, – какой же вы комиссионер, ведь вы фотограф, это не считая другой вашей профессии…
Человечек опять испуганно замахал руками:
– О той, второй, – ни слова!.. Я был в Польше комиссионером, стал беженцем, а беженец может стать кем угодно! Я лично знал одного беженца, который на родине был клоуном, а в Петрограде стал кучером на катафалке. Веселенькая профессия! Как раз наоборот вышло… Я никогда в жизни не имел своей фотографической карточки, теперь, когда судьба забросила меня на Кавказ, я купил по случаю эту крошечную фотографию и, работая с мальчишкой-ретушером, имею себя в двадцати позах! Вы, может быть, хотите сняться на набережной на фоне «Франца-Фердинанда»? Он как раз только что пришел из Константинополя.
– Нет, не хочу, – улыбаясь, сказал Борис.
– Напрасно… Верьте мне, жалеть будете. Белоснежный красавец пароход, синее море… Вы сам – мужчина интересный, так что дамы от такой вашей фотографии окончательно потеряют голову.
