Роберт ван Гулик - Обезьяна и тигр

Первый раз он играл очень медленно, глаз не отрывая от партитуры. Ритмичность мелодии облегчала запоминание. Повторив несколько раз наиболее трудные места, он уже знал мотив наизусть. Он откинул с запястий рукава шубы и, устремив взгляд к залитым лунным светом горным склонам, приготовился к серьезному исполнению.

Вдруг судья прекратил игру. Боковым зрением он увидел худенькую девушку, стоящую в левом углу комнаты, у письменного стола. Серый силуэт окутывали тени, но опущенные плечи, профиль с орлиным носом и зачесанные назад волосы были четко очерчены на фоне освещенной луной балконной двери.

Лишь мгновение парил там серый силуэт. Затем он растворился, слившись с тенями.

Судья Ди сидел не шелохнувшись, руки его замерли на шелковых струнах. Он бы вскрикнул, но крик застрял в горле. Потом он встал, обошел стол с лютней и сделал несколько несмелых шагов в сторону левого угла, где исчез силуэт. Ошеломленный, он взглянул в угол. Там никого не было.

Он потер ладонью лицо. Должно быть, ему явился призрак умершей девушки.

Судья не без усилия взял себя в руки. Он широко раздвинул двери и вышел на узкий балкон. Здесь он полной грудью вдохнул холодного, свежего воздуха. За долгое время службы ему приходилось встречаться с потусторонними явлениями, но всем им в конце концов находилось вполне рациональное объяснение. Однако какое рациональное объяснение можно придумать явлению умершей девушки, свидетелем которого он только что стал? Может, это лишь плод его воображения, так же как возглас покойницы, который он будто бы услышал лежа на кровати? Но тогда он дремал, в то время как теперь пребывал в полном сознании.

Покачивая головой, он вернулся в комнату и задвинул за собой двери. Потом достал из рукава трутницу и засветил маленький фонарь. Он уже собрался с мыслями. Призрачное явление могло означать только одно: девушка умерла насильственной смертью, здесь, в этой комнате. Ее бесплотный дух все еще бродит вокруг и отчаянно пытается обнаружить себя, преодолев барьер, что отделяет живых и мертвых. Когда судья погрузился в сон, ей удалось донести до него свой голос. Так и теперь, когда он полностью сосредоточился на мелодии, написанной самой девушкой, установилась связь, позволив покойнице на миг явить свой силуэт в мире живых. Его задача ясна. Он взял фонарь и отправился вниз.

На площадке второго этажа он остановился. Из-под двери больного пробивалась полоска света. Судья подкрался на цыпочках и приложил ухо к двери. До него донесся приглушенный шум голосов, но слов было не разобрать. Через какое-то время шум затих. Затем кто-то заговорил нараспев, будто читая магическое заклинание или молитву.

Судья спустился в зал. Стоя у подножия лестницы, он поднял фонарь, чтобы сориентироваться. Помимо главного входа он припомнил здесь только одну дверь; она находилась за его спиной, когда судья сидел за обеденным столом. Похоже, это соответствует замечанию господина Миня о местонахождении домовой часовни.

Судья пересек зал и уткнулся в дверь. Она была незаперта. Когда он открыл створку, его предположение подтвердил тяжелый аромат индийского ладана. Он бесшумно затворил за собой дверь и поднял фонарь. У противоположной стены маленькой комнаты стоял высокий деревянный алтарь, покрытый красным лаком; на нем небольшой ковчег с позолоченной статуей Гуаньинь, богини милосердия. Перед ней судья увидел серебряную курильницу, до половины заполненную пеплом, в котором стояли четыре мерцающие благовонные палочки.

Судья пристально смотрел на огоньки. Затем он вытащил новую палочку из пучка, лежащего у курильницы, и сравнил ее с одной из тех, что дымили в сосуде. Последняя оказалась лишь на четверть пальца короче. Это означало, что тот, кто зажег палочки, посетил часовню совсем недавно.

Судья задумчиво разглядывал продолговатый ящик некрашеного дерева, стоящий на козлах; это был временный гроб, где лежала покойница. Стена напротив от пола до потолка была задрапирована великолепной старинной парчой с вышитой сценой вхождения Будды в нирвану. Умирающий Будда полулежал на ложе; представители всех существ трех миров окружали его и оплакивали его уход.

Судья поставил фонарь на алтарь. Он размышлял о том, что поскольку дверь в часовню не заперта, кто угодно мог войти сюда. Вдруг у него возникло неуютное ощущение, что он не один. Хотя негде было спрятаться в такой маленькой комнатке. Если только за драпировкой нет еще какого-то помещения. Он подошел и ткнул парчу указательным пальцем. Она висела прямо на стене. Судья пожал плечами. Не было толку гадать, кто мог зайти в часовню прямо перед ним. Лучше поторопиться, ведь неведомый посетитель может вернуться.

Он обошел подушку для молельщика, лежащую на полу в центре комнаты, и, светя фонарем, осмотрел гроб. Тот был около четырех локтей в длину и всего чуть более локтя в высоту, так что у судьи появилась возможность исследовать труп, не вынимая его из гроба. Он с удовлетворением отметил, что крышка не прибита, а лишь зафиксирована широкой полосой промасленной бумаги, целиком опоясывающей гроб. Однако крышка выглядела довольно тяжелой, непросто будет сдвинуть ее без посторонней помощи.

В маленькой комнате было душно и довольно тепло, так что судья снял шубу, свернул ее и по-Я ложил на пол. Затем он склонился над гробом. В тот момент, когда он подцепил край бумажной ленты длинным ногтем большого пальца, послышался вздох.

Застыв на месте, он весь обратился во слух, но уловил лишь биение собственного сердца. Должно быть, это просто шелест драпировки, подумал он, уловив легкий сквозняк. Он принялся отдирать бумажную ленту. И тут на крышку упала черная тень.

— Оставь ее в покое! — раздался хриплый голос за спиной.

Судья резко повернулся. Это был эконом, пожирающий его вытаращенными глазами.

Я должен обследовать труп барышни Цзи-юй, — резко возразил судья. — Я подозреваю тут грязную игру. Вам ничего не известно об этом, не так ли? Так зачем вы явились сюда?

Я… Я не мог заснуть. Я пошел во двор, потому что подумал…

Что лошади ржут. Вы мне это уже говорили, когда мы встретились во дворе. Отвечайте на вопрос!

Я пришел зажечь благовония, сударь. За упокой души барышни Цзи-юй.

— Похвальная преданность хозяйской дочери. Но если так, то почему вы спрятались, когда я вошел? И где?

Эконом отвел в сторону драпировку. Трясущейся рукой он указал на дальний угол, где в стене обнаружилась ниша.

Там… Там раньше была дверь… — заикаясь, проговорил он. — Потом ее заделали. — Повернувшись к гробу, он медленно продолжил: — Да, вы правы. Мне не следовало прятаться. Больше мне вообще нечего прятать. Я так любил ее, сударь.

А она?

Разумеется, сударь, я никогда не раскрывал перед ней своих чувств! — в ужасе воскликнул эконом. — Это правда, что моя семья полвека назад была хорошо известна. Но она пришла в упадок, и я вынужден был сам зарабатывать себе на хлеб. Я бы никогда не посмел сказать хозяину, что я… Кроме того, она была просватана за сына…

Да-да. Теперь скажите мне, не было, по вашему мненю, чего-то необычного в ее неожиданной смерти?

Нет, сударь. Что могло быть необычного? Мы все знали, что у нее слабое сердце, и волнение oт…

Несомненно. Вы видели ее труп?

— Я бы не смог вынести этого зрелища, сударь! Никогда! Я хотел запомнить ее такой, какой она была, всегда такая… такая… Господи! Минь попросил меня помочь ему и его старому слуге положить ее в этот… этот гроб, но я не смог, я был так удручен. Сначала разбойники, а затем эта… эта неожиданная…

— Ладно, как бы то ни было, теперь вы поможете мне снять крышку!

Судья надорвал полоску и несколькими резкими движениями сдернул ее.

— Вы поднимаете другой конец! — приказал он. — Затем мы положим ее на пол.

Вместе они приподняли крышку.

Вдруг эконом отпустил свой край. Крышка вновь криво легла на гроб. Судья едва успел удержать ее от падения на пол.

— Это не Цзи-гюй! — завопил эконом. — Это Астрa!

— Заткнись! — рявкнул судья. Он взглянул на застывшее лицо девушки в гробу. Простонародная, грубая даже в смерти красота. Довольно тяжелые брови, изогнутые над посиневшими веками, круглые щеки с ямочками, пухлые, четко очерченные губы. Ни малейшего сходства с портретом Цзи-юй.

— Давайте без особого шума положим крышку на пол, — спокойно сказал он дрожащему эконому.

Когда наконец тяжелая крышка оказалась на полу, судья взял фонарь и поставил на угол гроба. Он задумчиво разглядывал длинное белое платье из лучшего шелка с вышитыми цветками сливы. Пояс затянут прямо под пышной грудью по обычаю тщательным тройным бантом. Одеревеневшие руки застыли по бокам.

— Платье, разумеется, принадлежит барышне Цзи-юй, — заметил судья.

— Несомненно, сударь. Но это Астра, уверяю вас! Что случилось с барышней Цзи-юй?