Со слов Аргайла Флавия знала об этой ахиллесовой пяте Бирнеса и, направляясь вместе с Мэнстедом в галерею Уинтертона, размышляла о причинах столь долгого и упорного соперничества.
У них абсолютно разный стиль, поняла вдруг она, ожидая в холле появления великого человека. Галерея Бирнеса представляла собой образец старомодного классического стиля, зато Уинтертон отделал свою галерею в наимоднейшем современном ключе. Как только Уинтертон появился перед Флавией, она поняла, что и внешне они отличаются: Бирнес уже лет десять как начал седеть и лысеть, тогда как Уинтертон мог похвастаться роскошной и подозрительно черной шевелюрой для его шестидесяти лет. Бирнес одевался дорого, но подчеркнуто просто, Уинтертон – дорого и в высшей степени элегантно. Флавия слышала – возможно, от Аргайла, – что в такой стране, как Англия, где внешности придают огромное значение, подобные различия могут стать поводом для войны. Возможно, по мнению континентальных жителей, англичане одеваются безвкусно, но в этом тоже есть свой стиль, и они не прощают отступлений от него даже в мелочах.
После недолгого ожидания Флавию и инспектора Мэнстеда – типичного потребителя недорогого ширпотреба – препроводили в кабинет Уинтертона. Там их усадили за стол и предложили на выбор чай и кофе. Уинтертон расположился напротив гостей и, сцепив пальцы, благожелательно и серьезно смотрел на них, всем своим видом выражая готовность помогать полиции и ответить на любые вопросы.
– Мы с инспектором Мэнстедом пытаемся прояснить некоторые детали, касающиеся картин, проходивших в последнее время через руки Джеффри Форстера, – начала Флавия.
Уинтертон кивнул, показывая, что внимательно слушает ее.
– Откровенно говоря, существует сомнение в происхождении этих картин.
– Вы хотите сказать: они были украдены?
– Вероятнее всего да.
Уинтертон нетерпеливо закивал:
– Да, да, понимаю. Вы можете назвать эти картины? Я надеюсь, вы не рассчитываете услышать от меня, куда подевались эти картины?
– Разумеется, нет, но мы хотели бы получить наиболее полную информацию о Форстере: о его друзьях, связях и прочее. Нам нужны хоть какие-то зацепки. Вы хорошо его знали?
Уинтертон покачал головой.
– Нет, – с облегчением произнес он. – К счастью, наше знакомство было поверхностным.
– Какое у вас сложилось о нем впечатление?
Уинтертон долго думал, прежде чем ответить.
– Он не был тонким знатоком искусства и не имел ни малейшего понятия о так называемых высоких чувствах. Ценность всего сущего имела для него только денежное выражение. Боюсь показаться вам старомодным, но я не нахожу для него других слов, кроме как жулик и негодяй. Именно такие люди, как правило, и занимаются скупкой краденых картин.
– Мистер Уинтертон, у вас очень высокая репутация. Как же вы могли связать свое имя с таким человеком? Вы не боялись, что подобное знакомство нанесет вред вашей репутации?
Уинтертон нахмурился: вопрос был неприятный, но закономерный. Он неопределенно махнул рукой.
– В наше время нельзя иначе, – со вздохом констатировал он. – Чтобы быть на плаву, приходится использовать все ресурсы. Как вы можете видеть, моя галерея занимает огромное здание, но наверху у меня оставались свободные комнаты. Я предложил их людям, которые хотели иметь солидный юридический адрес, но не имели средств открыть собственную галерею. Среди них был и Форстер. Он редко здесь появлялся, поэтому я и отдал ему предпочтение среди других желающих.
Кроме того, был случай, когда он оказал мне хорошую услугу, предотвратив крайне неловкую ситуацию. С тех пор я чувствовал себя его должником. Вы знаете, как это бывает.
– Да, понимаю. А какого рода услугу он вам оказал?
– Не думаю, что это существенно для нашего разговора.
Флавия мило улыбнулась, а Мэнстед грозно нахмурил брови. Таким образом они постарались довести до сознания Уинтертона, как благодарна будет ему полиция, если он все расскажет, и какими крупными неприятностями грозит ему запирательство.
– Что ж, хорошо. Это случилось три года назад. Я взялся продать картину одного бельгийского коллекционера по просьбе его душеприказчика, очень порядочного человека. Имени его я не назову. Форстер узнал об этом, когда я стал готовить картину к аукциону «Кристис». Он предупредил меня, что картина может оказаться подделкой.
– А что это была за картина?
– Считалось, что она принадлежит кисти неизвестного художника флорентийской школы середины пятнадцатого столетия. Картина весьма ценная, однако без каких-либо подтверждающих ее происхождение документов. Именно по этой причине я даже не пытался продать ее в руки частного коллекционера.
– Так, и что было дальше?
– Я, конечно, не мог ничего доказать, но…
– Но…
– В картине обнаружилось удивительное сходство с полотном Антонио Поллайоло «Святая Мария в Египте», украденным в 1976 году из шотландского дома графа Дункельда.
– И вы немедленно сообщили об этом в полицию?
– Естественно, я не стал этого делать.
– Отчего?
– Оттого что у меня не было абсолютно никаких доказательств. Совесть не позволяла мне продать картину, но и порочить имя известнейшего коллекционера безответственным заявлением, будто он имел в своей коллекции украденную картину, тогда как она могла быть куплена им совершенно официально, я, разумеется, не мог. Я навел справки и выяснил, что никаких сведений о том, каким образом картина попала в коллекцию бельгийца, не сохранилось.
– Значит, вы вернули картину душеприказчику и таким образом умыли руки?
Уинтертон поморщился от столь вульгарной постановки вопроса.
– Где сейчас находится картина? – сурово вопросил английский полисмен.
– Не знаю.
– Понятно. Давайте-ка изложим факты попроще. Вы продаете подозрительную картину, и Форстер с одного взгляда на нее определяет, что она украдена. Вы немедленно умываете руки, испугавшись за свою репутацию. И вам даже в голову не пришло, что вы совершаете аморальный поступок?
Уинтертон удивленно изогнул бровь:
– Конечно же, нет. Я слышал, что «Святую Марию в Египте» украли, но у меня не было никаких оснований полагать, что ее действительно украли.
После этих слов Мэнстед взорвался:
– Нет, у меня просто волосы дыбом встают!
– Мне абсолютно безразлично, как вы к этому относитесь. Но я вижу, мисс ди Стефано поняла мою мысль. Картина украдена; владелец регистрирует факт пропажи и получает страховку. Была ли она на самом деле украдена? А может быть, владелец продал ее, а кражу инсценировал, чтобы дважды получить деньги? Это только одна сторона вопроса. Далее: знал ли покупатель о том, что приобретает краденую картину, или он считал, что коллекционер продает ее тайно, скрываясь от налогов? Поймите, это не моя забота – чем занимался владелец картины пятнадцать лет назад в другой стране. В нашем бизнесе часто возникают подобные ситуации, и нужно быть крайне осторожным, чтобы не влипнуть в историю. В данном случае я предпочел просто вернуть картину.
– И в качестве благодарности за оказанную услугу предоставили Форстеру помещение на втором этаже?
Уинтертон кивнул:
– После этой истории мое мнение о нем несколько улучшилось, но незначительно.
Мэнстед кипел от возмущения, но заметил, что Флавия восприняла рассказ Уинтертона как нечто само собой разумеющееся. Более того, ему показалось, будто она одобрила его действия.
– Как вы думаете, – поинтересовалась Флавия, – почему Форстер решил, будто картина украдена? Ведь это важный момент, вы не находите? Если он не был тонким знатоком искусства, то как сумел распознать руку Поллайоло – художника, мало кому знакомого? И откуда он знал о похищении этой картины из коллекции, известной только нескольким специалистам?
Уинтертон пожал плечами.
– Или он сказал: «Я знаю, что она украдена, потому что украл ее сам»? – спросила Флавия.
Уинтертон утратил дар речи от подобного предположения, и Флавия расценила это как негодование честного человека.
– Нет, конечно, – наконец сказал он. – Во-первых, я сомневаюсь, чтобы он имел к этому отношение. Но даже если имел, то уж, наверное, не сказал бы мне об этом. Это было бы большой глупостью с его стороны, разве нет?
– Не обязательно, – задумчиво ответила Флавия. – Ведь если бы он не сказал вам, вы продали бы картину на одном из лондонских аукционов, верно? И вам было бы очень неловко, если бы всплыла история с подделкой. Я полагаю, вы – профессионал в своем деле, иначе не достигли бы столь высокого положения, поэтому, мне кажется, вы и без подсказки Форстера могли навести справки о картине и обнаружить некоторые несоответствия. Картину в конце концов продали?
– Думаю, нет, – ответил Уинтертон.
– Вы сообщили наследникам о своих подозрениях?
