Он нежно поцеловал ее.
– Нет, Алеша, я не сержусь и сердиться не могу на тебя, – с тихим вздохом ответила Марья Егоровна, – но все-таки я еще не привыкла к мысли, что нищая, и мне тяжелы твои напоминания.
– Прости, прости! Мне самому больно за свою выходку… Так скажешь ты завтра следователю, как я тебе говорю?
– Да, я скажу все, как ты хочешь.
Марья Егоровна выговорила это твердо, но ее неудовольствие еще не прошло, и она несколько холодно простилась с Алексеем Николаевичем.
Следователь Козловский встретил Марью Егоровну со всей любезностью, на которую только был способен, извинялся за беспокойство, уверял, что одна только обязанность вынудила его вызвать ее в присутствие, а не самому явиться к ней. В конце концов, он попросил позволения на минутку оставить Марью Егоровну и поспешно вышел в соседнее с кабинетом помещение.
Но одна Марья Егоровна не осталась. Едва только скрылся Козловский, перед нею явился Мефодий Кириллович, Марья Егоровна сперва не поняла даже, откуда он взялся, а Кобылкин заговорил, не давая ей времени прийти в себя.
– Слава богу, увиделись мы все-таки! – воскликнул он. – А то, милая барышня, вы словно под затвор попали. Я-то к вам уже сколько раз прибегал, да меня все не пускали. Скучно под затвором, поди?
– Я, кажется, имею право вести жизнь, как мне желательно! – отвечала старику Воробьева.
– Конечно, конечно! Слышал я, замуж выходите?
– Опять-таки мне кажется, что это касается только меня одной.
– И в этом вы правы! Однако, какая же вы строгая молодая особа! Никак к вам не подступиться… Ай-ай-ай! А я-то думал, что мы с вами друзьями стали. Вот тебе и друзья!… За Алексея Николаевича Кудринского изволите замуж выходить?…
– Да…
– Так, так! – Кобылкин уселся в кресло, оставленное Козловским, побарабанил по столу пальцами и сказал: – А что, милая барышня, если попросить вас не торопиться с этим браком?
– Позвольте, как вы смеете вторгаться в мою жизнь? Кто вам дал это право?
– Господь с вами! Где же это я вторгаюсь! Я говорю о просьбе, просить же ни о чем не возбраняется. Просьба это только – и более ничего. Слушайте, мне вас жаль!
„Вот о чем говорил мне Алексей! – насторожилась Марья Егоровна. – Сейчас этот старик, верно, будет говорить и непременно что-нибудь дурное про Алешу…“
Она сделала движение, как бы намереваясь встать и уйти, и сказала:
– Мне кажется, что я не нужна здесь. Не для посторонних же бесед меня вызывали?
– Постойте, постойте! – даже испугался Кобылкин. – Останьтесь еще немного. Мне непременно нужно сказать вам несколько слов. Я приходил к вам, но меня не пустили, а между тем, мне кое-что уже известно… Марья Егоровна, милая, останьтесь! Уверяю вас, что только одна ваша польза заставляет меня просить, чтобы вы выслушали меня.
Голос его звучал с такой убедительностью, с такой сердечной ласкою, что Марья Егоровна, сама того не замечая, поддалась его обаянию.
– Говорите, я слушаю вас! – произнесла она.
– Спасибо! Помните, когда я был в день похорон вашего отца, вы сами тогда говорили, что желаете отомстить за его смерть… Да? Так? Вы горели тогда негодованием и ненавистью. А что, если я скажу вам теперь, что мне достоверно известно, что ваш несчастный отец не умер скоропостижно, а убит.
– Что вы! Этого быть не может! – воскликнула Марья Егоровна. – Я начинаю бояться вас.
– Ну зачем же меня бояться, когда я не желаю вам ничего, кроме добра? Повторяю, ваш покойный отец был убит.
Марья Егоровна оправилась уже от первого впечатления, произведенного на нее этим сообщением.
– И сейчас я, вероятно, услышу, – сказала она, – что его убийца – я.
– Если хотите, – спокойно ответил Кобылкин, – то, пожалуй, и вы.
– Благодарю вас! – заволновалась Марья Егоровна. – Я знала, что вы именно это скажете. Чего же вы ждете? Хватайте меня, сажайте в тюрьму… вот я…
Кобылкин с состраданием смотрел на нее.
– Бедная вы, ослепленная! – качая головою, сказал он, и его голос проник в душу девушки. – Вы поймите, я прошу вас обождать несколько с вашей свадьбой, не торопиться с нею… Ведь всегда будет на это время.
– Я не вижу причин ждать. Вероятно, вы и моего жениха обвиняете в смерти моего отца с такою же легкостью, с какой и меня сейчас обвинили.
– Пока еще нет, но я не вижу причин вашей торопливости…
– Они есть, я должна исполнить волю отца, вот смотрите, читайте, это – его исповедь, и если вы в самом деле желаете мне добра, так вы сами увидите, что я должна стать женою Кудринского.
С этими словами она скорее кинула, чем подала Кобылкину отданное ей Морлеем письмо ее отца. Теперь она вся так и дышала негодованием. Как был прав Кудринский, когда говорил, что этого добродушного с виду старика следует бояться, что он способен разбить их счастье. Так и вышло, как говорил он. Марья Егоровна вся горела желанием, во что бы то ни стало оправдать в глазах Кобылкина своего избранника, и потому-то решилась показать ему исповедь покойного Воробьева, которую она постоянно носила с собою.
Кобылкин медленно взял исписанные листки и стал внимательно прочитывать их. В это время возвратился Козловский. Мефодий Кириллович сейчас же уступил ему место и отошел к окну, держа в руках письмо Воробьева. Козловский тем временем предлагал Марье Егоровне вопросы. Отвечая на них, молодая девушка вновь рассказала обо всем, что произошло в вагоне и что предшествовало внезапной смерти ее отца.
Мефодий Кириллович, стоявший у окна, между тем, пристально поглядев на Марью Егоровну, свернул рукопись и сунул ее себе в карман. Та, увлеченная своим рассказом, не заметила этого движения; Кобылкин же, как ни в чем не бывало, подошел к ним и сказал:
– А мне помнится, вы говорили о каком-то свисте или шипении, испугавшем тогда вашего батюшку.
– Да, я говорила это! – подтвердила свои слова Марья Егоровна.
– Уж не было ли там у вас в купе змеи? Ведь в наше время все может быть! Впрочем, это я так, к слову только… До свидания, Порфирий Михайлович, до свидания, моя добрая барышня! С вами-то мы еще увидимся…
Он сделал общий поклон и поспешно вышел через внутреннюю дверь. Марья Егоровна и теперь не вспомнила, что письмо отца осталось у него в руках.
– Скажите, пожалуйста, – спросила она у следователя, – этот господин сейчас сказал мне, будто отец мой убит, правда ли это?
Козловский махнул рукой.
– Господин Кобылкин – большой фантазер! – произнес он. – Но что же делать? Во многих случаях это незаменимый человек. Итак, вы не думаете, что смерть вашего отца была последствием каких-либо внешних причин?
– Нет, думать этого не могу! – твердо сказала Марья Егоровна.
– Тогда придется нам покончить с этим делом… Прекратить его…
– Я бы этого очень желала… Теперь я могу уйти?
– Не смею задерживать вас… Если не ошибаюсь, вы прибыли с господином Кудринским?
– Да, Алексей Николаевич – мой жених.
– Вот как! Желаю от души вам всякого счастья. Но что с вами?
Марья Егоровна растерянно оглядывалась по сторонам; она вспомнила теперь, что не получила от Кобылкина обратно письма своего отца.
Бегство
Негодующим тоном Марья Егоровна заявила о своей пропаже следователю и очень удивилась, когда он равнодушно и даже несколько насмешливо отнесся к ее словам.
– Тут, несомненно, недоразумение! – объяснил он. – Поезжайте сейчас к Кобылкину, и все разъяснится… Я пока только это и могу посоветовать вам.
Уже из его тона Воробьева поняла, что ей ничего другого не остается, как последовать совету Козловского. Раздраженная и взволнованная, она покинула кабинет. Кудринский кинулся к ней, лишь только она вышла в коридор, и на его лице ясно была написана тревога.
– Ну что? Как? – спрашивал он, и его голос заметно дрожал.
– Я дала показания обо всем так, как ты желал… Доволен? Но представь себе, что случилось!
Они в это время уже спускались по лестнице, ведущей в подъезд и оттуда на улицу. Алексей Николаевич все время оглядывался по сторонам, как будто боялся, что за ними наблюдают.
– Что, что еще? – с тревогою, которую даже скрыть не мог, спрашивал он.
Марья Егоровна в нескольких словах рассказала, что произошло в кабинете, как очутилось письмо ее покойного отца в руках Кобылкина, и как тот унес его.
Она испугалась, когда взглянула на Кудринского во время этого рассказа. Лицо его то вдруг белело, то становилось багрово-красным. Он весь дрожал.
– Милый, милый, что с тобою?! – вскрикнула она.
– Ничего, молчи… Ни звука…
– Постой, мы сейчас поедем и вырвем у этого негодяя мое письмо…
– Поедем… поедем… скорее… Только нет… Погоди, я сейчас пошлю записку Зальцам.
– Зачем? Мы можем заехать к ним сами.
– Нет! Нельзя… Садись! – повелительно сказал он, указывая Марье Егоровне на поданный им экипаж.
Он что-то сказал кучеру, и они помчались. Алексей Николаевич то и дело взглядывал на часы. На одном из углов Литейного он остановил экипаж и вышел.
