Юрий Бурносов - Четыре всадника

— Добралась я на удивление скоро, — отвечала та, — и, думаю, успела как нельзя более кстати. Но скажите, где же хире Бофранк?

— Как вы и советовали, я приехал к нему и не нашел дома, — поведал Кнерц. — Я уже оставил было записку, в коей вкратце сообщил то, что велено было передать, как из комнаты хире Бофранка выскочил мертвый слуга его; конечно же, я его тотчас прикончил и по ряду причин немного задержался, а вскоре явились хире Патс с этим никчемным одичалым отродьем, — говоря так, старичок кивнул на Бальдунга. — Мы сообща пытались разыскать хире Бофранка, но так и не нашли; немного погодя он явился сам, но прежде того приехал еще один человек, что разыскивал хире Бофранка, — некий фрате Гвиттон из Кольны.

— Кто бы это мог быть? — изумилась Гаусберта. — Как выглядел сей фрате Гвиттон?

— Толстяк, ничем не приметный, кроме большого количества жиру, как это обыкновенно бывает с толстяками…

— Толстяк?! Уж не Тристан ли это Бофранк, брат хире субкомиссара?!

— Тот самый, о котором я обязан был предупредить хире Бофранка?!

— Именно.

— Ах, старый я дурак! Куда же смотрели глаза мои! — возопил старичок и попытался в сердцах преломить об колено свою трость, но не преуспел в этом — то ли помешал спрятанный внутри клинок, то ли жест этот долженствовал лишь передать смятение Кнерца без ущерба для его личного имущества.

— Теперь уж поздно. Что же произошло дальше?

— Хире Бофранк явился израненный и усталый и поведал, что его соратник именем Дивор убит упырем, а Люциус бежал… Да, и еще сказал он, что знает теперь, кто есть сей Люциус, — и сетовал, что это близкий друг его Жеаль, коему хире Бофранк верил ранее безгранично. Как и когда вселился в того Люциус, неведомо, и это удручает особенно.

Тут проснулся Бальдунг; поморгав, он посмотрел на девушку, ничего не произнес и вновь закрыл глаза.

— Затем хире Бофранк, — продолжал старичок Кнерц, — едва оправился от своей раны, счел обязательным навестить Фиолетовый Дом с целями, известными лишь ему. С ним увязался и фрате Гвиттон, который, как вы полагаете, есть злополучный брат хире Бофранка. С той поры я не видел ни одного, ни другого, зато в городе объявился Жеаль — по крайней мере, один печальный господин, с которым я беседовал на набережной, лицезрел его и даже имел с ним разговор. Я поспешил домой к Жеалю, но слуга сказал, что хозяин не появлялся, отчего я сделал вывод, что Жеаль сей скрывается в ином месте, если вообще не покинул столицы.

Гаусберта погрузилась в молчание, разглядывая окно, за которым как раз начался сильный дождь.

Струи стекали вниз, причудливо искажая силуэты домов и деревьев, где-то неподалеку скорбно звонил церковный колокол, и ему вторил разбитый и надтреснутый колокольчик телеги, собиравшей мертвецов.

— Есть ли здесь комната, где я могла бы остаться одна? — спросила девушка.

— Есть, и не одна, — сказал ее супруг. — Ты желаешь отдохнуть после долгой дороги?

— Отдыхать мне теперь уж некогда, — печально отвечала Гаусберта. — Отнеси же туда мои вещи, милый Рос, и не входите ко мне никто, покамест я сама не выйду.

Маленькая комната о двух окнах обнаружилась дальше по коридору. Заплатив хозяину гостиницы просимое, Рос Патс удалился к себе, не посмев перечить молодой супруге или расспрашивать ее, а Гаусберта заперлась изнутри и принялась разбирать вещи — не все, но лишь небольшую суму из жесткой кожи с распорками, что закрывалась на маленький висячий замочек. Из сумы она извлекла множество узелков и мешочков, после чего тщательно закрыла окна ставнями, так что в комнате стало совсем темно, и зажгла четыре свечи, извлеченных все из той же кожаной сумы, расставив их по всем четырем углам.

Затем Гаусберта разоблачилась донага, и вид сей был поистине прекрасным и возбуждающим, но поскольку никого более в комнате не было, порадоваться открывшейся картине могли лишь клопы, да мыши, да пауки в своих тенетах.

Сделав так, она опустилась на колени в середине комнаты, прежде сдвинув в сторону тканый половик, покрывавший дощатый пол. На досках нарисовала она углем несколько сложных знаков, сверяясь с маленькой книжицею; затем из двух стеклянных флакончиков капнула на каждый знак по нескольку капель черной и красной жидкости совсем без запаха; потом высыпала меж ними добрую горсть мелких желтых камешков, подобных тем, что находят средь осыпей в меловых горах.

Оставаясь на коленях, Гаусберта накрыла ладонями соски своих прекрасных грудей и в такой позе принялась повторять четыре слова на языке странном и непонятном, все громче и громче, все быстрее и быстрее, так что они слились в одно сложное слово. Над рисунками возникло легкое зыбкое туманное марево, какое бывает над раскаленной плитою; оно дрожало все явственней и сильнее, пока желтые камешки не пришли в беспорядочное на первый взгляд движение.

Они перекатывались, сталкивались с чуть слышным шорохом, пока не сложились в вереницы, напоминающие письмо, но состоящее из букв непривычных и непонятных. Гаусберта, не прерывая заклинаний, внимательно прочла их, после чего смешала, отъяв одну ладонь от груди, и камешки тотчас принялись с превеликим послушанием складываться в новые, столь же загадочные слова.

Смешав их в третий раз, Гаусберта замолчала. Поднявшись, она спокойно погасила свечи и затем, одевшись, отворила ставни на окнах, дабы уже при дневном свете собрать камешки и стереть с полу дивные знаки. Накрыв половиком уже едва заметные рисунки, девушка окончательно уничтожила все иные следы своего гадания — а это было, несомненно, гадание, ибо называть сие колдовством было бы грубо и неправильно.

С лицом спокойным и даже удовлетворенным Гаусберта вернулась к своему супругу и его спутникам.

— У меня важные вести, — сказала она. — Проснитесь, хире Бальдунг!

— Я не сплю, красавица, — пробурчал нюклиет, ворочаясь в своем кресле. — Если очи мои закрыты, сие не значит, что закрыт и мой разум.

— Коли он есть, — ехидно пробормотал себе под нос старичок-алхимик.

— Хире Бофранк жив; к тому же, как я могу судить, он спешит сюда с вестями. Но жив и невредим и Люциус; он близко, он почти что рядом, и он исполнен ярости, ибо вред, причиненный нами, куда больший, нежели мы полагали. Планы его расстроены, и исполнение их медлит. Кажется, я знаю, что делать далее, поэтому лучшим будет дождаться хире Бофранка, выслушать его и сообща принять решение. Времени у нас осталось не столь много, как хотелось бы; но сил у нас, мнится мне, не столь мало, как мы думали, — так станем же уповать на это! И не ждите покоя, ибо покоя нам не будет ни на этом свете, ни на том, коли мы окажемся бессильны.

Так сказала Гаусберта Патс, девушка, порой принимающая обличие кошки, и слова ее породили гнетущее молчание, нарушаемое лишь стуком дождевых капель по стеклу и потрескиванием ольховых поленьев в очаге.

«О том, что человек — шарлатан, лгун и распутник, свидетельствуют толстые губы и привычка держать рот открытым.

Многое скажут внимательному человеку зубы: так, зубы правильной формы говорят обыкновенно о честности и правдивости; если же зубы остры и растут тесно друг к другу, это указывает на здоровое телосложение и предвещает долгую жизнь. Если же они выдаются вперед, то изобличают дерзкого и напыщенного болтуна, а также предполагают неустойчивость характера.

Многое можно сказать о человеке, созерцая такую выдающуюся часть любого лица, как нос. Люди с крючковатыми носами смелы и властны, если же при этом у них вдобавок заостренный подбородок, следовательно, им грозит некое физическое увечье. Такие же свойства имеет вздернутый нос. Люди же с приплюснутыми носами не слишком умны; они погрязли во лжи, суете и роскоши. При этом они непостоянны и, хотя сами освоили в совершенстве искусство лжи, с легкостию верят в то же время чужим лживым речам.

Скажу также о волосах. Косматые люди имеют темперамент горячий, оттого и волосы у них сухие и грубые; обладатели же мягких, шелковистых, приятных на ощупь волос имеют миролюбивый, робкий и кроткий нрав.

Далее об ушах: здесь любые излишества, в ту или иную сторону, вредны. То есть уши чрезмерно большие следует беззастенчиво именовать ослиными, полагая их признаком невежества и глупости. Чрезмерно же маленькие уши — обезьяньи и указывают на непостоянство и частые заблуждения.

Но, пожалуй, наиболее открыто говорит о сущности человека его лоб. Коли лоб высок и округл, владетель его весел и умен, сговорчив и искусен во множестве ремесел. У кого низкий лоб, прикрытый волосами, тот сварлив и прост в манерах, гневлив, жесток и жаден… однако при этом ценит красоту, особливо в архитектурных сооружениях. Люди с округлым шишковатым лбом и редкими волосами умны и предприимчивы, они сохраняют великодушие и благородство даже во времена невзгод. Такие люди ценят мирские удовольствия, любят почести и охотно принимают на себя ответственность».