– Н у, какие-то есть, конечно. Не то как бы я здесь очутился? Но минимальные. С шестнадцати лет я не взял у него ни рубля… Вот, – кивнул Жохов на макет дворца культуры в углу, – типичный образец его творчества. Брать деньги, полученные за это? Извините.
Он нашел в кухне ведро, принес воды из колодца, примеченного во время похода за дровами. Ставя на огонь чайник, услышал за спиной:
– Вот ваш отец.
Катя рассматривала одну из висевших по стенам фотографий. На ней группа молодых мужчин в широких брюках и одинаковых светлых рубашках с воротником апаш застыла на краю строительного котлована. Туманная дата «1956» косо лежала поверх опалубки. Лица строителей были отмечены печатью того веселого времени, когда новое вино влилось в старые мехи. Теперь оно прокисло.
Палец указывал на долговязого, тонкошеего, с буйной шевелюрой. Такие шапки волос после сорока исчезают бесследно.
– Точно, – подтвердил Жохов.
На соседнем снимке прямо в объектив смотрел черноглазый мальчик в вельветовой курточке с ученическим подворотничком.
– Это вы? – с сомнением спросила Катя.
– Похож?
– Не особенно. Наверное, это ваш брат. Здесь, – обратилась она к другому портрету, – ему лет двадцать, а выражение глаз то же. Тетка говорила, он окончил историко-архивный.
– Знаю я этих советских историков, – поморщился Жохов. – У меня дома сосед – кандидат исторических наук, диссертацию защитил по истории ДОСААФ. Бутылку мне проспорил. Уверял, что монголы – мусульмане.
– А они кто?
– Буддисты.
Он достал чашки, разложил на блюде извлеченные из кармана сухари, ножом наковырял в банке немного полуразложившегося варенья, объяснив, что это вместо заварки, заварка кончилась. Пока закипал чайник, Катя немного рассказала о себе. После института она почти двадцать лет работала сначала младшим, потом старшим библиографом в бюро технической информации одного закрытого НИИ, но осенью попала под сокращение. Устроиться по специальности трудно, да и смысла нет, на зарплату не проживешь, пришлось до лета сдать свою двухкомнатную квартиру, оставить дочь-второклассницу тетке и переехать сюда.
Рассказано было без эмоций. За зиму обида перегорела, но Жохов чувствовал, как под пеплом тлеет огонь, дохнешь – и полетят искры. Для одинокой женщины с ребенком, всю жизнь проработавшей на одном месте, это была катастрофа, крушение мира. Даже ему непросто оказалось пережить то время, когда разгоняли их группу в институте, хотя он сменил столько работ, что в трудовой книжке имелось два вкладыша. Наконец вывесили приказ, и завлаб сказал: «Про Монголию забудь навсегда!» В тот день окончательно созрело решение рвать когти.
– Главное, с дровами возиться не надо, есть АГВ. Поначалу было страшновато одной, но ничего, привыкла, – договорила Катя, умолчав про соседей с телефоном и ротвейлером.
Эти трое смазывали картину ее одинокой аскезы в затерянном среди снегов зимовье.
– К тому же у меня есть пистолет, – добавила она с милой гримаской, зная, что оружие в дамской сумочке оттеняет женственность, как мужские часы на девичьем запястье.
– Макарова?
– Увы, стартовый. Подарил один дачник – воров пугать.
– Никого вы им не напугаете, зато можете спровоцировать агрессию. Не вздумайте из него стрелять, – предостерег Жохов. – Спрячьте и забудьте. У вас, что ли, много чего можно украсть?
– Прямо! У тетки даже телевизора нет, она его принципиально не смотрит. Дело в том, что я заодно устроилась тут сторожем. В соседнем кооперативе есть сторож, наши ему приплачивают, но сюда он ходить ленится. Дачники с этого края, девять человек, наняли еще и меня. Тетка их уговорила. Платят мне вскладчину.
– Сколько?
– В месяц по тысяче с носа.
– Негусто.
– Кому как. Девять тысяч – это пятнадцать долларов.
– Ну не пятнадцать, меньше. Доллар уже к семи сотням подваливает.
– Пусть меньше, но я же ни за что не отвечаю. Просто живу и присматриваю за дачами. Если что-то замечу, должна позвонить хозяевам, вот и все. В остальном с меня взятки гладки. Я им сразу сказала, что с бомжами разбираться не буду, и они на это пошли. Не так уж плохо иметь за такую работу лишних девять тысяч. По радио говорили, с первого апреля минимальная зарплата будет четыре тысячи двести семьдесят пять рублей. Сейчас, значит, и того нет.
– А прожиточный минимум – шестнадцать с чем-то. На одного. А вас двое.
– Я же еще квартиру сдаю за тридцать долларов.
– Где у вас квартира?
– На Дружинниковской.
– Это где?
– На Пресне. Возле Белого дома.
– Престижный район, – оценил Жохов. – Просите пятьдесят.
Он стал рассказывать про своих знакомых – кто, где и за сколько сдает или снимает квартиру, но чаевничали недолго. Катя торопилась опустить в почтовый ящик письмо для Наташи. Ящик находился в «Строителе», почту оттуда забирали раз в сутки, с утра.
Через полчаса шли по лесной дороге. Денек выдался ясный, над головами у них туманными хлопьями в синеве расплывался инверсионный след от самолета. Раньше это была деталь пейзажа, привычная, как ива над рекой, но теперь у истребителей не хватало керосина. Небо без них отдалилось, расширилось и принадлежало уже не им, а Тому, кто его реприватизировал.
Показались ворота с надписью ДО «СТРОИТЕЛЬ» МГС РСФСР. Возле будки сторожа лежала на снегу черная дворняга овчарочьих кровей. Отсюда тропинка вела к почте. Жохов сказал, что ему нужно посмотреть на рецепции расписание электричек, договорились встретиться у главного корпуса. Катя исчезла за деревьями, тогда он заскочил, косясь на собаку, в будку и спросил у сторожа:
– Ты, дед, с вечера тут дежуришь?
– С шести часов, – подтвердил тот. – Мы по суткам стоим, сутки через трое суток.
Узнав, что приезжавшая после ужина серая «шестерка» вчера же уехала и больше не появлялась, Жохов успокоился. В столовой он выклянчил у официантки свой завтрак, хотя опоздавшим это не полагалось, моментально смел холодные макароны с безымянной рыбой и заглянул в буфет. Там околачивался какой-то грузин, объяснявший буфетчице, чем грузины отличаются от армян.
– Хорошие – еще лучше, – говорил он, – плохие – еще хуже.
Жохов спросил у него совета, какое красное вино стоит взять. Все-таки представитель винодельческой нации.
– А-а, – скривился тот, – все они из одного свекла!
В последнем слове ударение стояло на конце. В именительном падеже оно могло звучать как свекол или свекло, тоже с ударением на конечном слоге.
Время поджимало. В половине второго Гена будет ждать на «Войковской», а перед этим нужно еще забрать у дядьки товар. Жохов купил бутылку «Каберне», добежал до корпуса и обошел его с другой стороны. Сумки на штыре не было.
Катя задержалась на почте. Посмотрев расписание, он взлетел к себе на этаж. Сосед валялся на кровати с газетой «Сокровища и клады». Жохов молча вынул ее у него из рук, сложил, сунул в карман, чтобы не скучать в электричке, и спросил, где его сумка. Оказалось, у дежурной, вчера еще сняли.
Сумка стояла за стойкой рецепции, на полу. Он потянулся к ней, но дежурная ногой задвинула ее под стул со словами, что сейчас выпишет квитанцию, с него двести рублей.
– За что? – удивился Жохов.
– Вот там все написано, читайте, – указала она в сторону висевшего на стене прейскуранта услуг. – Ваша сумка с вечера стоит в камере хранения. У нас тариф двести рублей в сутки.
– Сутки-то еще не прошли.
– После восьми часов плата взимается как за полные сутки.
– Совсем очумели!
Жохов обернулся за поддержкой к соседу, сошедшему в холл вслед за ним, и сквозь стеклянную дверь увидел на аллее Катю. Лишь сейчас пришло в голову, что придется как-то объяснять ей происхождение этой сумки. Он направился к выходу, бросив через плечо:
– Бумажник забыл. Вечером зайду.
– После восьми будет четыреста, – предупредила дежурная.
Она не вполне уверена была в своей правоте и тоже апеллировала к соседу Жохова:
– Я-то что! Начальство распорядилось.
Сосед поддержал ее, сказав, что бесплатным бывает только сыр в мышеловке.
– Ты-то чего подсеваешь, каша гурьевская! – обернулся к нему Жохов. – Демократ, блин, все мозги себе прохрапел. Тебе демократия – как зайцу стоп-сигнал.
На крыльце он взял Катю под руку, другой рукой извлек из кармана бутылку «Каберне» и произнес тоном человека, имеющего в жизни все, кроме счастья:
– Приходите ко мне ужинать. У меня есть вермишель.
Сосед сквозь дверь хорошо рассмотрел эту женщину в кроличьей шубке и запомнил приметы. В столовой он ее не замечал. Отдыхающих мало, все на виду. Дачница, наверное.
Бумажка с номером Севы была при нем. Вчера он хотел выбросить ее от греха подальше, но передумал и сунул в паспорт, который всегда носил с собой на случай, если привяжется милиция или станет плохо с сердцем.
Таксофон работал, на том конце провода трубку взяли сразу. Сосед хотел представиться и не сумел. От обиды голосовые связки перехватило спазмом. Чтобы успокоиться, он глубоко вздохнул, затем назвал себя и, оградив микрофон ладонью, сказал:
