и злодеями, на самое устройство жизненное и государственное покушающимися, но людьми тем не менее смелыми и принципиальными, не только чужими жизнями не дорожащими, но и своих не щадящими. А вышло, что и рыдать они на допросах умеют, и товарищей выдавать, а то и вовсе двурушничать за страх или из корыстных побуждений. Некоторые, конечно, под свою двуличность принципы старались подводить, да только от денег редко кто отказывался. Конечно, далеко не все были таковы, но, как известно, ложка дегтя любой мед способна очернить.
Так и тянулись унылые будни, и не за горами маячил срок перевода в новый чин, а служба радости не приносила. Матвей уж начал готовиться к поступлению на юридический факультет, но произошло событие, вновь отодвинувшее его от учебы: премьер-министр утвердил специальное положение «О районных Охранных отделениях», по которому питерскому управлению вменили в надзор еще четыре губернии. Открылись долгожданные «полевые» вакансии, и тут уж Матвей Лобов не подкачал. Несмотря на сиротское воспитание, росту он был высокого, силой, судя по всему, пошел в отца, потому отбор прошел довольно легко. Начались дни веселые, хоть и тяжкие. Домой приходил – и спать валился, не раздеваясь. Утром умылся, кусок хлеба с молоком прожевал – и на «учебу». Муштра – не хуже, чем в армии, а то и потяжелее будет. Что там в твоей армии: сказали «вперед» – бежишь вперед, орешь, палишь не глядя. Сыграли отступление – мчишься назад, винтовкой себя пониже спины лупцуешь. А тут дело хитрее: ты у своего противника, можно сказать, в глазах отражаешься. И стреляет он прицельно и злонамеренно в тебя, да часто из-за угла и в спину. Ну и не скомандует никто «вперед-назад», почитай все время сам себе командир, своей головой живешь.
Три месяца каждодневных тренировок (по воскресеньям – до обеда) – и извольте получить: Матвей Иванович Лобов (тетка-то подкидышу отчество дать забыла, потому и стал он Ивановым сыном), младший, но штатный агент Северного районного отделения по охранению общественной безопасности и порядка. И стрельбе, и скрытному наблюдению, и задержанию, и прочим всяким хитростям вроде петлевязания (помянем папашу-рыбака, упокой бог Посейдон его душу) обучен.
С тех пор уж почитай пять лет минуло. Всякое было, что и захочешь – не упомнишь. Но хватало и такого, чего вспоминать не хотелось. Романтика романтикой, а все ж не шпагой махать приходилось, а все больше удавкой да кастетом или рукояткой по темечку. Прибавилось рубцов и на челе, и на душе. Но платили исправно – не то что б жирно, но много ли ему надо, с приютским-то воспитанием? Да и наградными часто одаривали, благо Матвей Лобов работы никакой не чурался, служил на совесть. А вот надо ж тебе такому случиться, что обмишурился. Да так, что хоть в петлю лезь, до тридцати лет не доживши.
И все ведь шло как обычно. Новое дело, новый объект, из «хамелеонов», как он сам для себя таких окрестил. Это те из революционеров, что на жаловании в Охранном состояли. Задание простое: доглядывать да докладывать и от неприятностей оберегать. Две недели за ним тенью ходил, все привычки заучил, все маршруты. Да они не сказать, чтоб хитрые были, привычки-то с маршрутами: дом на Литейном, с утра в университет, объект там учительствовал (пригодился Матвею сшитый в свое время мундир с чеканными пуговицами), а вечером встреча с барышней одной, молодой, красивой, но уж больно серьезной, гуляли в Михайловском саду или у Александровского театра. Сядут на скамейку у памятника Екатерине Великой, и он все что-то говорит, говорит, а она слушает и только кивает. И хоть бы улыбнулась раз! Потом он ее на извозчика сажал, а сам домой, на Литейный. А утром все сначала. В воскресенье все так же, черт его знает, чем он на службе занимался.
Поначалу и ночью Матвей человека ставил, но за все время объект до утра из дома не выходил, и ночного «сторожа» он убрал. И надо ж такому случиться, чтоб в ту же ночь и приключился конфуз, чистое Ватерлоо. С утра чуть свет явился Матвей на пост, а объект не выходит. Час минул, второй уж заканчивается, его все нет и нет. Матвей к дворнику, а тот как обухом по голове: застрелил, говорит, припадошный, какую-то барышню (уж не ту ли? наверное, ночью к нему прибежала) и сам, видать, руки на себя наложил, потому как еще затемно полиция два тела увезла.
Пришлось идти с повинной к Михаилу Фридриховичу – поручение-то было его личное. Слава заступнице, покойник в Казанской оказался не тем, да и не покойником вовсе – промахнулась десница карающая. Но очень скоро все же настигла. Вызвал его после обеда господин полковник, орал матерно, ногами топал и чуть не за кобуру хватался. Уж каких только слов не наслушался Матвей, он и половины раньше не слыхивал. Оказывается, сиганул наш голубь под трамвай аккурат после полудня, и где бы вы думали? Прямо напротив того самого памятника императрице, где своей пассии что-то умное и серьезное втолковывал. Стало быть, и вправду и ее порешил, и себя жизни вечной лишил, окаянный. Слава богу, Михаил Фридрихович покричал-покричал, но не арестовывать нерадивого сотрудника велел, а новые указания выдал. Следить теперь предстояло за братцем девицы покойной, которого дворник поначалу за мертвого принял. Бедолага пока сидел в каталажке в Казанской части.
Выпустили его на третий день. К этому времени Матвей все про своего «крестника» уже знал. Брат убитой девицы, Алексей Дмитриевич Мазуров, учился на юриста. С покойником, Зиминым Сергеем Сергеевичем, долго дружил, однако из-за сестры разругался вдрызг. Судя по тому, как бранился господин полковник, узнав про кончину Зимина, а также по дальнейшим наставлениям, сотрудником он являлся не просто важным, но еще и участвовавшим в каком-то крайне значительном деле.
Наблюдать за Мазуровым было еще проще, чем за Зиминым: тот сразу, выйдя из части, схватил лихача, но, похлопав себя по карманам, отпустил, тихо ругаясь, и направился пешком в сторону Садовой. Лицо нового объекта наблюдения показалось Лобову знакомым, но даже натренированная память в этот раз что-то заартачилась. Немного отстав поначалу, он пристроился Мазурову в хвост, но, видя, что тот абсолютно не обеспокоен касательно возможной слежки, сократил расстояние. За все время пути объект ни разу не обернулся, только время от времени притормаживал, заметив церковь, и на каждый крест себя знамением осенял – не иначе как сестру поминал. Когда где-то через час они вышли на Чернышевский мост [22], Матвей уже знал, куда
