направляется его подопечный, припомнив, что неоднократно видел Мазурова у некоего господина Померанцева, в квартире которого на Фонтанке, можно сказать, был почти стационарный вечерний пост Охранного отделения. Хозяин квартиры со студенческих времен числился в списках неблагонадежных граждан, и гости его представляли постоянный интерес для политической полиции.
Поэтому, увидев, как Алексей Дмитриевич скрывается в знакомой парадной, Матвей ускорил шаг и оказался лишь одним пролетом ниже преследуемого аккурат в самый момент, когда тому отворил дворецкий.
– Сударь, придержите дверь! – крикнул он Мазурову. Тот подождал, пока он преодолеет последние ступеньки, впустил его перед собой и вошел следом. Правила у хозяина квартиры были вольные, поэтому, казалось бы, странная просьба незнакомого человека Алексея Дмитриевича не удивила. Да и находился он, видимо, в состоянии крайней ажитации, что тоже отразилось на его внимательности к подобным деталям. Он рванул вглубь квартиры, даже не сняв картуза, но Матвей за ним не последовал, здраво рассудив, что тот направился искать хозяина, следовательно, желает с ним поговорить. А самым удобным местом для этого был кабинет. Знакомый по прошлым визитам с расположением комнат, Матвей сразу двинулся туда.
С первого взгляда поняв, что в коридоре укрыться не получится, он распахнул двери кабинета и вошел внутрь. Увы, в комнате, обставленной в основном по современной, если не считать старинного стола, моде, также совершенно негде было спрятаться. За дверями смежной комнаты оказалась хозяйская спальня. В коридоре уже послышались голоса, так что ретироваться в любом случае было поздно. Рассудив, что вряд ли Мазуров потащит хозяина в спальню – в личном деле Померанцева о содомических наклонностях ничего не говорилось, – Лобов прикрыл створки и затаился. На худой конец, имелась у него для подобных случаев фляжка с ромом – притворится спящим пьяным, заблудился, мол, если вдруг кто-то решит сюда заглянуть.
В кабинет вошли двое, и Матвей похвалил себя за верный анализ ситуации: это были Мазуров и Померанцев. А вот разговор они повели совсем скверный, потому что, во-первых, выяснилось, что сотрудничество Зимина с Охранным отделением не является секретом для обоих, а во-вторых, что-то Зимин успел рассказать о своих намерениях Мазурову, и тот собирался вот-вот выложить это все товарищу! Нужно было срочно что-то предпринимать, но что?! Убить обоих?! Черт с ним, с Мазуровым, обычный мещанишка, никто его не хватится, но Померанцев?! Миллионщик со связями, во многие кабинеты вхож, несмотря на неблагонадежные с государственной точки зрения контакты! Отречется, открестится Михаил Фридрихович от сотрудника и правильно сделает.
Он уже собирался вывалиться из спальни, изображая пьяного, чтоб все-таки помешать беседе, но тут где-то в глубине квартиры загромыхало, и Померанцев, прервав начавшего было откровенничать собеседника, вышел. Вот он, шанс! Только тихо. Припав к замочной скважине глазом, Матвей увидел, как в соседней комнате, запрокинув голову, жадно пьет из горлышка шампанское Мазуров. Быстро открыв двери и в два шага преодолев разделяющее их расстояние, Матвей резко ребром левой ладони врезал по кадыку пьющего, правой перехватив выпавшую из его рук бутылку. Мазуров поперхнулся вином и захрипел, а Лобов с силой приложил его сверху по макушке донышком. Алексей обмяк на тонконогой софе, а Матвей отшвырнул не разбившуюся бутыль и кинулся к окну. Чертовы окна были просто громадными, чтоб открыть раму, пришлось лезть на подоконник. Наконец, справившись с ручкой, он спрыгнул вниз, вернулся к Мазурову, подтащил того к окну и усадил прямо в проем спиной к улице. Но то ли удар по темени был недостаточно сильным, то ли ворвавшийся снаружи предгрозовой воздух освежил контуженого, тот вдруг открыл глаза и уставился на Матвея. Лобов с силой рванул его за ноги вверх, выталкивая из окна, но Мазуров в отчаянной борьбе за жизнь успел ухватиться за серебряную пуговицу псевдостуденческого мундира своего убийцы. Жизнь она ему, конечно, не спасла, но судьбу Матвея существенно осложнила, ибо в недолгий полет отправилась крепко зажатой в кулаке Мазурова. Следовало любой ценой извлечь ее из рук покойного, однако, судя по шуму в прихожей, путь на улицу был пока закрыт. Пришлось быстро вернуться в спальню. Он даже глотнул на всякий случай из спасительной фляжки, но Померанцев, вернувшись в кабинет, среагировал на свисток дворника, выглянул в окно и тут же помчался вниз. Покидать квартиру теперь было опаснее, чем оставаться в ней, поэтому Матвей отправился бродить по комнатам. Там еще продолжалось веселье, никто не подозревал о том, что случилось что-то нехорошее, в каминной даже читали стихи. Когда все-таки неприятная весть дошла до гостей, Матвей воспользовался их массовым бегством и покинул злосчастную квартиру, так и не узнав судьбу своей пуговицы.
И вот теперь, получив от господина фон Коттена новую порцию ругательств и угроз, Матвей вынужден был прятаться в одной из каморок, которые он специально снимал в разных районах Питера, ночуя там по разу-другому в месяц. Даже домой не разрешили заехать переодеться. Его словесный портрет знал каждый городовой, не помогли и наклеенные усики, так что жизнь его была кончена. Он свернулся калачиком и уткнулся лбом в стенку.
Часы в кармане отзвонили семь, а спустя минут пять в дверь постучали – судя по всему, Лизавета принесла входящий в квартплату дрянной ужин.
– Поди прочь, я не голодный, – крикнул, не оборачиваясь, Матвей и для вящей убедительности запустил в сторону двери тощей подушкой.
Тем не менее дверь скрипнула, отворяясь, и осторожные шаги зашуршали по половицам.
– Уйди, постылая, без тебя тошно, – приподнялся вполоборота страдалец, но все, что он увидел, была стремительно приближающаяся к его лицу та самая брошенная им же подушка. Сильные руки прижали Матвея к кровати, а в грудь уперлось тяжелое колено. Он попытался укусить сквозь подушку держащую ее руку, отчаянно замолотил по нападавшему кулаками, но тот совершенно не реагировал на эти удары. Уже теряя силы, Матвей вцепился в чужие волосатые руки, отчаянно царапая их, пытаясь отнять от подушки, но убийца и тут не ослабил натиск. Последнее, что промелькнуло в голове умирающего Матвея Лобова, – лица родителей, которых он не помнил. Он был почему-то уверен, что это именно они. Отец смотрел грустно, почти не моргая васильковыми глазами, а мама улыбалась, махала ему рукой и звала давно забытым именем: «Лева, Левушка, мой Лев…»
* * *
К воскресной службе Александр Павлович не ходил с тех пор, как вышел из-под родительской опеки, ибо считал себя человеком просвещенным и современным и потому в помощи высших сил не нуждающимся. Однако привычка просыпаться рано даже в неприсутственные дни сохранилась за ним с детства. Вот и сегодня, несмотря на законный
