Себастьян опустил в кружку солдата еще одну монету и направился ко входу в таверну. Нагнув голову, чтобы не разбить себе лоб о низкую притолоку, Себастьян вошел в зал, где стоял густой запах эля и разгоряченных тел. Рев воинственных мужских голосов смешивался со звоном тарелок и оловянных кружек. Кто-то самый громогласный четко произнес:
— Если спросите меня, то бедного старого короля следует выпустить на свободу, а под замок посадить его сыночка. Вот что нужно сделать.
Наступила короткая тишина, как будто все в зале одновременно решили сделать вдох. Потом откуда-то из темной ниши раздался другой голос, проворчавший:
— Ты хотел сказать, нужно запереть под замок всю семейку. Они все чокнутые, как моя бабушка. Все до одного, разрази их гром.
В зале послышались раскаты смеха, призывы: «Слушай, слушай!», а Себастьян тем временем протиснулся к бару.
Как подобало неприметному, скромному юноше, недавно приехавшему из деревни, он заказал пинту эля, потом оперся локтем о стойку бара, не спеша оглядел битком набитый зал и широкую лестницу, покрытую ковром, которая виднелась через дверной проем. Гиневра ни за что не зашла бы в общий зал. Но в таверне имелись также комнаты наверху и, несомненно, общая гостиная. Пусть заведение было далеко не модным, но тем не менее отличалось респектабельностью, по крайней мере, с виду.
Что касается вопроса, зачем сюда приезжала такая дама вроде маркизы Англесси, то, как показалось Себастьяну, количество возможных объяснений быстро уменьшалось. Ему пришла на ум только одна причина, по которой великосветская дама предпочла роскошным модным отелям, таким как «Стивенс» или «Лиммерс», настолько несуразное заведение: здесь не было никакой опасности случайно встретиться с кем-либо из знакомых. Но сам Себастьян почему-то неохотно склонялся к этой версии.
По-прежнему потягивая эль, он переключил внимание на хозяина — огромного мужчину, высокого и мускулистого, с блестящей бритой головой, широким носом и полными, как у африканца, губами. Но кожа у него была цвета кофе с молоком, даже бледнее — это свидетельствовало о том, что предки у него, по крайней мере наполовину, если не больше, белые.
Как всякий приметливый хозяин таверны, он сразу признал в Себастьяне чужака. Когда Себастьян заказал еще одну пинту, огромный африканец обслужил его сам.
— Недавно в городе? — поинтересовался он, поставив кружку на разделявшие их старые поцарапанные доски.
Чернокожий говорил медленно, растягивая слова, и в его акценте слышался шепот магнолий, залитых солнцем полей и свист заокеанского кнута. Себастьян пригубил эль и дружески улыбнулся хозяину.
— Я из Лестершира, работаю секретарем у сквайра Лоренса. А вот мой отец, когда был молод, провел какое-то время в Джорджии. Вы оттуда?
Хозяин прищурился.
— Южная Каролина.
— Далековато забрались вы от дома. Не скучаете? Негр натянуто улыбнулся, продемонстрировав крепкие белые зубы.
— А вы как думаете? Я родился рабом летом тысяча семьсот семьдесят пятого года, ровно за год до того, как янки придумали свою Декларацию независимости. Слыхали о такой?
— Вроде нет.
— О, это очень важный документ, тут нечего возразить. Там здорово написано о равенстве, правах и свободе. Только все это красивые слова, они справедливы для белых людей, а не для черных рабов вроде меня.
Себастьян отметил про себя, какая мощная и сильная шея у этого человека, как выпукло проступают жилы на его лбу. Да, длинный путь прошел он: от раба на плантации в Южной Каролине до владельца собственной таверны в Смитфилде.
— Так я понимаю, ханжеское племя эти американцы.
Чернокожий расхохотался глубоким грудным смехом, сотрясаясь всем телом.
— Ханжеское? Да, лучше не скажешь. Им нравится считать себя славной, благочестивой нацией, это точно, они сравнивают себя с горящим маяком на скале, который выведет все человечество из темноты тирании на свет. Только взгляните, как они поступают. Перебили всех индейцев, украли их земли, потом понавезли из Африки нашего брата, чтобы мы выполняли всю тяжелую работу, а им, белым людям, даже не пришлось бы пачкать свои белоснежные ручки. Э-хе-хэ.
— Сквайр Лоренс всегда говорит, что американцы только потому и затеяли свою революцию, что король не позволил им признать недействительными договоры с индейцами.
— Похоже, ваш сквайр Лоренс умен.
Себастьян наклонился к стойке, словно собираясь поделиться тайной.
— Буду с вами откровенным, сквайр прислал меня в Лондон, чтобы я кое-что разузнал для него. Осторожно навел справки, — добавил Себастьян, прокашлялся и поспешно оглянулся вокруг, словно желая удостовериться, не подслушивает ли кто. — Видите ли, речь идет о его сестре. На прошлой неделе она покинула родной дом. Мы полагаем, кто-то из жителей деревни довез ее до Смитфилда, и я надеюсь, она заходила сюда. Искала комнату. Огромный африканец остался невозмутимым.
— К нам не часто захаживают дамы. Попробуйте разузнать в таверне «Станфорд», она находится на Сноу-Хилл.
— Там я уже спрашивал. Дело в том, видите ли, что мне сказали, будто как раз в прошлую среду в «Герб Норфолка» заходила дама. Молодая особа с темными волосами в красном платье. Насколько мне известно, мисс Элинор уехала в зеленом платье, но волосы у нее определенно темные, к тому же она могла купить себе новую накидку, разве нет? — Себастьян умолк, делая вид, что ему не хочется раскрывать все карты. — Право не знаю, стоит ли об этом говорить, но мы опасаемся, что здесь, вероятно, замешан мужчина.
Хозяин таверны провел тряпкой по стойке, пестрящей круглыми следами.
— Так говорите, в прошлую среду?
— Да, — живо откликнулся Себастьян, — вы ее видели?
— Не-а. Не знаю, кто сказал вам такую глупость, но дамочки сюда не заходят. Должно быть, он увидел какую-нибудь фермерскую женушку, приехавшую на прошлой неделе с товаром на рынок.
Хозяин ушел, а Себастьян продолжал потягивать эль и разглядывать окружающих. Хотя «Герб Норфолка» и располагался возле рынка Смитфилд, его клиентуру в основном составляли вовсе не погонщики скота и не рыночные торговцы. Двое сынов Израиля, тихо беседовавших возле окна, вероятно, могли бы несколько раз купить и продать короля Англии, а за столиком возле двери небольшая компания распивала бутылку бренди.
«Отличный французский бренди», — заметил Себастьян и прищурился. Один из них, с чернильными пятнами на руках, вероятно, служил клерком, а остальные походили на стряпчих и адвокатов из ближайшего суда. Пока Себастьян их разглядывал, самый старший из компании, с седой прядью в волосах и мощным выпирающим подбородком, поднял стакан и провозгласил тост.
— За короля!
Слова были сказаны тихо; так тихо, что любой другой на месте Себастьяна, обладавшего тонким слухом, ни за что бы их не расслышал. Остальные тоже подняли стаканы, забормотав: «Да, да, за короля», и, прежде чем сделать глоток, чокнулись стаканами над графином с водой.
Себастьян от изумления так и замер, не донеся кружку до рта. Их жест означал, что они пьют за короля, находящегося за морями. Старый тост, которому было лет сто или больше, уловка, с помощью которой мужчины могли выпить якобы за здоровье правящего монарха из династии Ганноверов, тогда как на самом деле выражали свою верность другому королю, свергнутому Стюарту, королю Якову II и его потомкам, обреченным на жизнь в изгнании.
За морями.
Покинув «Герб Норфолка», Себастьян порадовался тому, как хорошо видят его кошачьи глаза, как называла их Кэт Болейн. Примерно с час назад темный день мгновенно превратился в ночь, а тяжелые тучи, без устали проливавшиеся дождем, полностью закрыли луну и звезды. Здесь не было аккуратных рядов фонарей, как в Мэйфер, где вечером фонарщик с помощником-мальчишкой забираются по лестницам на каждый столб и зажигают масляные чаши. Лавки были закрыты, и узкая улочка, по которой все еще сновали толпы людей, была едва освещена.
Но если после захода солнца мир для большинства людей окрашивался в серые тона, Себастьян никогда не терял способности различать цвета. Вечером он видел не хуже, чем днем, — а иногда даже лучше, ибо временами, если день выдавался особенно ярким, свет причинял ему невыносимую боль.
Поэтому он сразу заметил тень, когда из темного переулка, который он миновал, выскользнула девушка и пошла за ним.
— Пс-ст, — прошипела она. — Сэр, я насчет той дамы…
Себастьян резко обернулся, и она от испуга шарахнулась. Это была необычно высокая особа, к тому же молодая. Вглядываясь в ее лицо, он решил, что она еще подросток, самое большее, лет четырнадцати — пятнадцати. У нее были гладкие щеки, маленький носик и удивительно светлые глаза, придававшие ей почти неземной вид.
Себастьян ловко ухватил ее за предплечье и крепко сжал.
