— Ну и отлично, — сказал он, выпрямляясь и кашлянув, — давай, я лучше поучу тебя, как держать поводья. Гринголет — весьма норовистая лошадь.
Скоро мальчик уже скакал по комнате на своей деревянной лошадке, а сестра Анна наклонилась к уху Томаса и прошептала:
— В жизни не встречала мужчины, который бы в душе не был мальчишкой.
Томас повернулся к ней, улыбаясь и чувствуя, как лицо заливает горячая волна румянца.
— Генри тебя изнасиловал? — Элинор с удивлением воззрилась на сидевшую перед ней женщину. Целый ураган чувств, в котором смешались ужас и скорбь, наполнил ее сердце.
Исабель кивнула. Пламя ее гнева ушло вглубь, она сидела на стуле, опустив плечи и понурившись.
Настоятельница протянула руку и нежно накрыла ладонью руку бывшей подруги.
— И ты никому не могла об этом сказать?
Исабель покачала головой.
— Хочешь мне еще что-нибудь рассказать?
Исабель молчала.
— Если расскажешь, тебе станет легче.
Жена сэра Джеффри стряхнула руку Элинор и принялась чертить линии на крышке сундука, водя пальцем в винной луже.
— Я давно знала, что Генри хочет на мне жениться, — начала она тихо. — Семья рассчитывала удержать за собой доходы с моих земель, это верно, но кроме того он положил на меня глаз.
Она помолчала.
— Многие говорили, что мне повезло: я как женщина привлекаю его не меньше, чем богатство, которое брак со мной должен ему принести, и я с ними соглашалась. Ведь и то верно, что другие женщины находили его красивым. По крайней мере, я это слышала от некоторых.
Но мне делалось дурно при одной мысли, что он прикоснется ко мне, и я дрожала, думая о том, что придется пережить в первую брачную ночь.
— Он знал это?
— Как могла я сказать ему? И потом, что бы это изменило? Я настолько утвердилась в мысли, что у меня нет выбора в этом столь желанном для всех браке, что вместо отвращения не почувствовала буквально ничего, когда его жирные пальцы забегали по моему телу.
С неожиданной силой Исабель схватила Элинор за плечо.
— А ты вообще-то способна такое понять? Хоть что-нибудь понять, а, монашка? Заниматься этим с Генри было все равно что лечь в постель с родным братом! Для меня это было так же противоестественно и греховно.
Такие вещи Элинор вполне способна была понять. В то же время она чувствовала, что это еще не все. Поэтому, боясь помешать течению рассказа, она ограничилась тем, что молча кивнула.
— Сначала его ухаживания были почти милы и по-детски невинны. Но потом, с течением времени, он начал донимать меня непрерывными приставаниями. Я иногда позволяла поцеловать себя, но не могла выносить, когда он дотрагивался до моей груди. Стоило ему коснуться, как я цепенела, словно от холода. Я отталкивала его всякий раз, когда он принимался мять мою одежду. Я надеялась, что он примет мою нерешительность за девичий стыд, но мои отказы его злили. Как-то раз он застал меня одну в саду и не пожелал удовольствоваться поцелуем. Он зажал мне рот, чтобы я не могла позвать на помощь. Клянясь, что теперь уж я раздвину для него ноги, хочу я того или нет, он повалил меня на землю и изнасиловал.
— Ты могла рассказать об этом священнику.
— Какая вы наивная, настоятельница, — презрительно фыркнула Исабель, — Неужели ты настолько оторвалась от жизни, что не знаешь про известное убеждение: каждая женщина, зачавшая ребенка, обязательно испытала наслаждение от близости с мужчиной и поэтому не должна жаловаться на изнасилование? А если тебе приходилось о таком слышать, разреши уверить тебя, что среди твоих драгоценных монахов и монахинь еще больше сторонников этой теории, чем среди обычных людей. Теперь скажи: как я могла заявить, что стала жертвой насилия, когда мои месячные прекратились и каждое утро меня рвало?
— Право слово, Исабель, не все верят в то, что беременность неразрывно связана с наслаждением. Моя тетя Беатриса находила такое утверждение странным, потому что ей встречались женщины, рожавшие много раз, но не помнившие никакого удовольствия при зачатии. В то же время были другие, которые испытали величайшее наслаждение, но никогда не имели детей.
— Ваша тетя не живет в поместье сэра Джеффри.
— Тогда я могу понять, почему ты медлила и ничего не говорила, когда у тебя прекратились месячные, но ты ведь могла обо всем рассказать раньше…
— Хорошо, что ты ушла от мира, Элинор. Ты слишком наивна, чтобы сколько-нибудь долго прожить вне стен своего монастыря.
— Не все люди в миру лишены сострадания, Исабель.
Исабель словно не слышала ее слов. Потом она оглянулась кругом, и губы ее зло скривились.
— Как ты только можешь дышать, монашка? Воздух колючий, словно полон ледяных иголок, — она взглянула на Элинор. — Впрочем, Вайнторп-Касл всегда был отвратительным местом — особенно когда воет ветер, неся снег в эту жуткую страну.
Крупные капли пота выступили на лбу Исабель, а лицо вдруг сделалось зеленовато-бледным.
— У тебя никогда не было сна, который все время возвращается? — неожиданно спросила она, понизив голос до шепота, словно боялась, что кто-то может ее подслушать. — У меня есть один такой сон.
Захваченная врасплох внезапным вопросом, Элинор сперва растерялась, но тут же поспешила сказать:
— Расскажи мне его.
— Первый раз он приснился мне после изнасилования. — Она задумалась, припоминая, и ее глаза стали словно стеклянные. Теперь она была целиком во власти воспоминаний.
— Я гуляла по лугу, обнаженная, и солнце щедро изливало на мое тело свое тепло. Ветерок, нежный, будто дыхание младенца, ласкал меня. Я взглянула вниз и увидела, что шелковистый ковер под моими ногами сплошь из диких цветов: белые пятна, островки сиреневого, желтые цветки прятались среди зеленой листвы, словно стыдясь, что их заметят. Вздохнув, я подогнула колени, протянула руки и вся окунулась в лепестки — как будто медленно погрузилась в спокойные воды пруда. Цветы, мягкие, словно крылья ангела, касались моей груди.
Элинор, как зачарованная смотрела на Исабель, которая вся ушла в пересказ своего сна.
— Вдыхая убаюкивающий аромат травы я, помнится, думала о том, какой дурочкой была, когда так страдала, — ведь избавление от забот было совсем рядом. Воистину я поняла, что все мои тяготы — сущие пустяки. Потом на меня снизошло великое умиротворение. Я закрыла глаза и лежала там, слушая сладостное щебетание птиц, которому вторило негромкое жужжание пчел. И тут запел нежный голос. Это была старинная песня, голос же, хоть давно не слышанный, был мне неизъяснимо дорог — так, что больно было слушать. Я, помнится, подумала, что нет нужды чувствовать забытую боль. Наконец, певец раскрыл объятия, чтобы я могла найти в них надежное убежище, которого искала все эти долгие, долгие годы. Плача от радости, я повернулась на спину и протянула ему навстречу руки, и…
Исабель закрыла глаза. Ее лицо блестело от пота.
— Тело, которое упало на меня, было тяжелым, словно камень из стены замка. Зазубренные ногти мужчины скребли по груди, словно тупые ножи, — как будто защищаясь, она вывернула руку и зажала ее между ног. — Его грубый кулак ударил меня вот здесь, когда он силой раздвинул мне ноги.
Она широко раскрыла глаза, во взгляде плескался ужас.
— Мне были видны только черные волосы, тяжелые от колтунов, которые хлестали мое лицо, как крапива. Мужчина сыпал проклятьями, потом зарычал, когда его плоть пронзила мою, и принялся тереть мое тело, словно хотел распилить пополам.
Желая ее успокоить, Элинор протянула руку. Исабель оттолкнула ее.
— Я пыталась кричать, но у меня не получилось издать ни звука. Вместо голоса изо рта хлынула горячая жидкость — горькая, с металлическим вкусом. Это была кровь, кровь лилась у меня изо рта. Я попробовала снова позвать на помощь. И снова ничего, только эта издевательская тишина…
Ее голос забирал все выше, словно женщина кричала во сне.
— Исабель…
— Мужчина дернулся, потом рухнул на меня и затих. Я лежала, не двигаясь. Он тоже не двигался. Я попыталась спихнуть его тело, потом еще и еще. Он лежал неподвижно, тело его словно налилось свинцом, а кожа холодная, как лед в реке, — она судорожно втянула в себя воздух, — В конце концов, у меня получилось сбросить его, и я повернулась, чтобы посмотреть на его лицо.
Капли пота упали на платье.
— Кровь у меня во рту была не моя.
Элинор пробрал озноб. Она уже знала, что последует дальше.
— Понимаешь, у него был разможжен череп. Волосы, которые мне показались черными, на самом деле потемнели от крови. Это его кровь лилась из страшной раны, стекала мне на лицо и в рот.
Элинор почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Она с трудом сглотнула.
Исабель снова закрыла глаза, потом закусила губу.
