— Надеюсь, толчея и шум не вызывают у вас раздражения.
Она рассмеялась и тряхнула головой.
— Нет, конечно. Если я более сдержанна и молчалива, чем прочие ваши приятельницы, то только потому, что мне очень редко случается бывать в компании.
— Прочие приятельницы?
Она открыто посмотрела мне в лицо.
— Мистер Хопсон, вы, должно быть, знаете, что у вас репутация волокиты?
— Репутация волокиты?
— Так говорит Фезерби.
Я готов был придушить болтливого возчика.
— Это дурные языки меня ославили, уверяю вас, мисс Гудчайлд. — Устыдившись своей неискренности, я поспешил добавить: — Хотя, не скрою, как и всякий компанейский молодой человек, я люблю общество — и мужское, и женское. А вам, значит, не нравятся компании?
— Я этого не говорила. Просто я редко бываю в компании, но вовсе не потому, что мне это не нравится. У меня нет выбора.
— Что так?
С явной неохотой она начала рассказывать мне историю своей семьи. Предприятие Гудчайлдов основал два поколения назад дедушка Элис, Ян Гудхёс. Он был голландским мореплавателем, потом бросил морское дело, занялся торговлей и вслед за голландским королем Вильгельмом Оранским, вместе с изготовителями шелка, серебряных дел мастерами, краснодеревщиками и ростовщиками перебрался в Лондон. Решение оказалось мудрым. Удача улыбалась ему, дела шли хорошо, и уже через несколько лет он сумел приобрести здание на Стрэнде и стал вести жизнь преуспевающего коммерсанта. Тогда он решил, что, чем скорее он забудет родную страну и перестанет выделяться среди местных горожан, тем скорее у него прибавится клиентов среди лондонцев, что еще больше будет способствовать процветанию его торгового предприятия. Таким образом, он взял себе новую фамилию — Гудчайлд — и женился на симпатичной дочери часовщика с Клеркенуэлла. У них родилось двое детей: дочь Шарлотта — та, которая сделала раму для зеркала, — и сын Джон, отец Элис. Шарлотта, как я уже знал, умерла в юном возрасте. Джон унаследовал бизнес отца, женился и вскоре был осчастливлен сначала дочерью, затем сыном — Элис и ее братом Ричардом.
— Но из вашего рассказа неясно, почему на ваши плечи легло столь тяжкое бремя, ведь ваш отец жив, — заметил я, когда она умолкла.
Элис несколько минут смотрела на свой бокал, прежде чем вновь заговорила. В ее глазах блестели слезы, и я видел, что каждое слово дается ей с трудом.
— Когда мама скоропостижно скончалась от оспы во время эпидемии, наша семья оказалась в бедственном положении. Без жены, к которой он был очень привязан, отец стал чувствовать себя чужим в этом городе. Ему хотелось уехать из Лондона. В его голове роились вздорные мысли; он пустил на самотек лесной двор, перестал заботиться о детях и все больше сидел над чужими путевыми записками, рисуя в воображении плодородные холмы и долины, диковинные деревья, растения и существа, о которых писали путешественники. — Элис вновь замолчала.
— И к чему привело его увлечение?
— Год назад потребность к бегству — ибо это было не что иное — окончательно завладела им. Он собрал свои нехитрые пожитки и, оставив на меня лесной двор и младшего брата, уехал на Ямайку. Мне сказал, будто, по его сведениям, там богатые запасы красного дерева и других редких тропических пород. Поклялся, что вернется, как только его страсть к путешествиям будет удовлетворена, а заодно обещал договориться о новых поставках древесины.
— Сочувствую вам, — произнес я. — Некоторые сказали бы, что он пренебрег своими обязанностями по отношению к вам и вашему брату.
Элис чуть поменяла положение и стала легонько барабанить пальцами по столу. Ее рыжеватые волосы мягко струились из-под лент, сияя ярче, чем угли в очаге, но губы были сурово сжаты, подбородок напряжен.
— Я смотрю на это несколько иначе. Если он нашел утешение, я рада за него. Надеюсь, он вернется, когда будет к тому готов.
Теперь, когда рассказ был окончен, ее голос звучал более решительно, даже нетерпеливо, и дрожи в нем не слышалось. Она смотрела на меня твердым немигающим взглядом, и я подумал, что страдание, которое я прежде видел в ее глазах, мне просто почудилось.
— Ну и как вы с Ричардом управляетесь?
— Ричард, как и раньше, ходит в школу. Что касается меня, мало у кого из женщин есть такие возможности: на мне весь лесной двор, в мои дела никто не вмешивается. Каждый день я узнаю что-то новое. Мне многие могут позавидовать.
— Но и приятным ваше положение не назовешь. Вы так молоды, а на вас возложены обязанности, которые должен бы исполнять мужчина.
Элис раздраженно отмахнулась, словно сочла, что я рассуждаю, как обыватель.
— Одним не нравится моя манера вести дела, другие порицают меня за нерадивость, за то, что в доме не убрано, на столе — море бумаг, на кухне — гора немытой посуды. Но прелесть моего положения в том, что я ни перед кем не обязана отчитываться. Мне нет дела до чужих упреков.
— И вы никогда не скучаете по традиционным занятиям, за которыми проводят время женщины вашего возраста и достоинства?
Ее губы дрогнули в улыбке, глаза просияли, и на мгновение мне показалось, что она смеется надо мной.
— Мистер Хопсон, попробуйте на минуту, если это возможно, забыть о том, что я женщина, и тогда вы поймете, почему я отдаю всю себя заботам о семейном предприятии и моем брате и почему все остальное имеет для меня второстепенное значение. — Она бросила на меня лукавый взгляд и улыбнулась по-настоящему. — Как бы там ни было, признаюсь, что после девяти месяцев деловой активности возвращение к рукоделию, чаепитиям и прогулкам в парке мне вовсе не кажется привлекательной перспективой.
Я громко расхохотался, отдавая должное ее остроумию и отваге, хотя меня забавляла ее глубокая убежденность в том, что упорством и энергичностью она преодолеет все трудности своего непростого положения.
— Пожалуй, мало кто смотрел бы на это так, как вы, мисс Гудчайлд, — сказал я. — Что касается вашего предложения не принимать во внимание, что вы — женщина, то это совершенно невозможно, поскольку природа наделила вас несказанно дивным очарованием.
Она отвела взгляд.
— Вы льстите мне, мистер Хопсон. Меня, как вам наверняка известно, упрекают в неженственности — за то, что я порой по-мужски прямолинейна, даже груба. Но я допускаю подобный тон потому, что торговля, как я для себя уяснила, — вотчина мужчин. Я неожиданно оказалась в роли блюстителя семейных интересов и не имею иной альтернативы… — Элис разволновалась, ее щеки пылали.
Я обругал себя за неуместный комплимент.
— Вам незачем извиняться передо мной за свою решительность, — спокойно сказал я, стремясь загладить неловкость. — Только глупец может осуждать вас за это. Как бы то ни было, у нас с вами много общего, ибо я тоже, как и вы, неожиданно оказался под гнетом обязательств. Причем, возможно, отведенная мне роль даже еще более необычна.
Раздражение в ее лице сменилось любопытством.
— Вот как?
— Мне поручили выяснить правду о Партридже. Элис насмешливо вскинула брови.
— Каждый из нас занят поисками правды. Но способны ли мы установить вечную истину в отношении тех, кого любим? Думаю, нет. Многие из нас не знают даже самих себя.
Я наморщил лоб. Странное замечание. О чем это она? Я вдруг вспомнил, какое смятение охватило меня, когда я узнал, что Партридж тайно ездил к Монтфорту. Что ж, возможно, она тоже чувствует себя обманутой человеком, которого, как ей казалось, она хорошо знает. Может, она разуверилась в собственном отце? Я хотел расспросить ее об этом, но тут вернулся Ричард. Его переполняло возбуждение — видимо, боксерские поединки оказались увлекательными.
— Скажите, мистер Хопсон, — внезапно спросил он, — откуда у вас шрам на лбу? Вы занимались боксом?
Я от души расхохотался, мгновенно позабыв про загадочную реплику Элис.
— Мне не раз случалось принимать участие в потасовках, но никак не в качестве профессионального боксера, — ответил я. — Что касается шрама, это другая история. Как-нибудь расскажу. Сейчас же я хочу объяснить тебе причину своего визита к вам. — Я достал шкатулку в форме храма и показал ее подростку. — Мне нужно выяснить как можно больше вот об этой вещице, ибо я уверен, что с ее помощью мне удастся пролить свет на гибель моего друга Партриджа. Твоя сестра определила породу дерева. Оно называется «цезальпиния гренадилло». Видимо, это очень редкая порода, поскольку ни мне, ни ей она незнакома.
Ричард взял шкатулку и, повертев ее в руках, услышал, как внутри что-то гремит.
— Что в ней? — спросил он.
— Этого я пока не знаю. Ключа к ней нет, а без него я не могу открыть ее.
Подросток еще раз внимательно осмотрел шкатулку.
— Думаю, я сумею помочь вам, — с важностью заявил он.
— Буду признателен за любую помощь, ибо мне не хотелось бы взламывать ее.
