От этого дебильного словосочетания, мелькнувшего в голове, мысли опять перекинулись к Владу и Лёнчику. Питер далече, а Лёнчик где-то рядом ходит-ездит на своем апельсиновом немецком «мерине».
С этими мыслями и забылся под утро, порядком озябнув на ночном ветерке, - Чита, может, и близко по параллелям к Киеву и Кишиневу, но в августе раскладушку на балконе, как в душные июньские ночи, раскидывать почему-то не хочется.
Проснулся поздно и еще бы спал, но разбудило радио, взахлеб бубнящее на кухне глуховатому бате о величайшей победе демократических сил: про лопнувший путч, баррикады у «Белого дома», злодейский ГКЧП. Потом батя пересел к телевизору, на экране которого замелькали Ельцин на танке, виды президентской дачи в Форосе и сникший Горбачев с супругой на трапе прилетевшего оттуда самолета. Шел четвертый день государственной эйфории. Наплевать!
От бесконечных сигарет, которых ночью на балконе Олег высадил с полпачки, во рту, словно кошки. Мать, накрывая сыну поздний завтрак, озабоченно глянула: не заболел, что-то случилось? Разве она забудет, как после Афгана сын почти полгода, чуть ли ни каждую ночь, туда «возвращался», вскакивая среди ночи в холодном поту, с ревом и матами.
Но сейчас - ел, как всегда, дважды густой чай с молоком подливала ему в любимую фаянсовую кружку с отколотой ручкой. Успокоилась.
Из-за стола Олег подался к дверям.
- Что, опять? - отец оторвался от мельтешащего телевизора. - Совсем ты, парень, со своими приработками чокнулся. Ни выходных, ни проходных.
- И правда, сынок, - мать вышла за ним в темный коридорчик- прихожку. - Сходил бы в кино, на Кенон позагорать съездил. Последние деньки тепло-то.
- Да я, мам, ненадолго. Сама видишь - по-чистому иду, не полезу же я так под чью-то лайбу, - Олег хлопнул себя по джинсам на бедрах.
Закрывая за сыном дверь, Галина Ивановна еще несколько мгновений видела его ладную фигуру, пружинисто перескакивающую по ступенькам вниз; поворачиваясь на площадке, сын на секунду вскинул лицо и улыбнулся матери.
Куда и зачем он подался, Олег и сам не знал. Но дома оставаться было невмоготу. Ноги привычно несли к троллейбусному депо, на конечную остановку «единички». Рука автоматически скользнула за сигаретной пачкой в задний карман «варенок». Чертыхнувшись, остановился. Курево, видимо, так и осталось на балконе. Возвращаться смешно, в гастроном у остановки заглядывать бессмысленно: сигареты, папиросы и даже пачки с махоркой давным- давно улетучились с магазинных полок. Ближайшим местом, где водилось курево, сегодня была «барахолка».
Теперь она шумела на окраине родного Северного микрорайона не только по воскресеньям, но и в субботние дни. За трешку у бабок, торгующих мелочевкой с ящиков у входа, гарантированно можно разжиться пачкой «Стрелы», к которой Олег привык. Ничто так не заставляет курильщика тосковать по никотину, как его отсутствие. Пожалуй, это было сегодняшним утром хоть чем-то определенным для Олега. И он повернул от троллейбусной остановки к «барахолке».
ЗДОРОВЕННЫЙ Лёнчик был одним из тех двух «качков», с которыми Влад перед Восьмым марта встречался, при Олеге, на барахолке в Северном. После Лёнчик сам нашел Олега. Сославшись на Орехова, попросил подшаманить «лайбу», пояснив с кривой усмешкой, что, де, «принял под газом на правую скулу троллейбусный столб».
Белая «тойота-марк-II» от встречи со столбом действительно выглядела непрезентабельно: расколотый передний бампер, смятое крыло. Пришлось повозиться, рихтуя последствия пьяной удали. Лёнчик, как водится, выставил стандартный «пузырь» и сунул Олегу четыреста рублей. На том и расстались.
А после майских праздников снова прикатил. На расхристанной «шестерке». Олег подумал, что, видимо, очередные праздники опять привели Лёнчика к какому-нибудь столбу, тем более, что горе-ездун про необходимость слесарного спасения «родных колес» и загундел. Рабочий день к тому времени иссяк, посему прямо к Лёнчику в гараж и поехали. На Большой Остров, за Ингоду.
«Родные колеса» Лёнчик держал в капитальном, белого кирпича гараже, больше напоминающем просторный мелкооптовый склад. Разнокалиберные импортные коробки, расцвеченные пестрым спектром этикеток и аршинными латинскими буквами, иероглифами и арабской вязью, вперемежку с неказистой отечественной тарой, тоже, тем не менее, содержащей забытый абсолютным большинством читинцев «дефицит», громоздились вдоль обеих стенок гаража и такой же баррикадой под потолок занимали заднюю часть помещения.
Олегу хватило беглого взгляда на все эти запасы: уж на что в афганской столице в период пика советско-афганской дружбы магазинчики и лавчонки частных торговцев от всевозможного импорта ломились, но содержимое гаража Лёнчика любой бы кабульский дукан заткнуло. И откуда у людей такие возможности и такие деньжищи?!
Однако сумасшедшее для провинциальной Читы скопище дефицитных товаров выглядело бледным фоном того, что стояло в центре увиденного. Былой Лёнчиковой «тойотой» в гараже не пахло. С аристократическим превосходством на Олега таращил заоваленные прямоугольники фар апельсиновый «мерседес», лениво отражая в фирменной никелированной радиаторной решетке застывшего в изумлении Мельникова и лопающегося от самодовольства Лёнчика.
Апельсиновое сокровище, правда, как и канувшая в безвестность «тойота», первой свежестью не отличалось, но «мерин» - он и в Африке «мерин». От Олега требовалось, по выражению Лёнчика, пустячное - протянуть болтики-гаечки на ходовой и рулевой, замки и стеклоподъемники на дверцах отрегулировать, зажигание «малость подшаманить».
С этой «малостью» пришлось дольше всего провозиться: одно дело «волговские» проводочки и контактики и совсем другое - заумная западная электроника. В общем, ушло несколько вечеров и два полнокровных выходных. Но даже интересно было - «мерседес» все- таки.
Попутно и вокруг огляделся. Гараж-склад Лёнчика располагался в примечательном разве что высоким и плотным забором дворе. Как Олег понял, в примыкающем к двору добротном брусовом доме под новенькой оцинкованной крышей сам Лёнчик не квартировал. Хозяйничал здесь угрюмого вида мужик лет шестидесяти, кряжистый и бесшумный на походку. Жил он тут один или еще с кем - непонятно, узреть других обитателей Олег не сподобился.
По всему выходило, что единственным занятием мужичка-боровичка являлся бдительный надзор за домом, «мерином» в гараже и прочим барахлом. Помогали ему в этом два здоровенных волкодава, бродившие по тесному двору на цепях, сделавших бы честь океанскому крейсеру. Псы настороженно поглядывали на приотворенные гаражные двери, за которыми возился Олег. Но стоило ему высунуться во двор - до туалета добежать или дедулю кликнуть по какой надобности, - псы глухо ворчали, подбираясь в боевую стойку и не спеша прицеливаясь насчет глотки чужака.
В выходные Лёнчик привозил Олега утром и забирал вечером, наказав «боровичку» кормить и поить работника от пуза. Угрюмый дед-крепыш бесшумно появлялся на пороге гаража в половине второго, несколько мгновений скользил цепким взглядом по баррикадам запечатанных коробок, потом звал Олега обедать.
Кормил на гулкой веранде, столь обширной, что по углам терялись два пузатых холодильника «ЗиЛ», несколько деревянных ящиков неизвестно с чем, двухсотлитровая бочка под воду и овальный стол с полукругом из шести табуреток у стеклянной стены, составленной из стеколок величиной в лист писчей бумаги, из-за чего оконные переплеты походили на толстую и мрачную решетку.
За овальным столом дед и кормил Олега. На стол сам гоношил. Квашеная капуста в алюминевой солдатской миске, поверх - пяток небольших, ядреных, бочкового посола огурцов. Желтоватое, аппетитно пахнущее чесноком сало, нарезанное толстыми ломтями на досочке, разваленная на осьмушки буханка хлеба, луковицы, соль и бадейка со скороваркой, которую украшал среди крупно порезанной картошки увесистый мосол.
Перед работником старикан оба дня выставлял по запечатанной поллитре «Пшеничной», но сам - ни-ни. А Олег не скромничал. «Принимал на грудь» в пару приемов граммов триста, опустошал «сиротскую» миску скороварки, дочиста обгладывал мосол, отдавая должное и прочему, особенно хохляцкому «наркотику».
Когда дело было сделано, Лёнчик не только щедро расплатился сотенными бумажками, но и предложил отметить «оконцовку» в кабаке, чем Олега несколько удивил. Лёнчик был ему чужд, и Олег стал дипломатично отнекиваться. На что Лёнчик выдал многозначительную тираду: «Даю - бери, в кабак зову - иди. Не кочевряжься. Не первая встреча и не последняя.» Про «непоследнюю» даже два раза повторил, вроде бы, как со значением. Это и удивило. Улыбался, но от его улыбки у Олега неприятно захолоднуло под ложечкой. Деньги он взял, но в ресторан так и не пошел, придумал нечто удобоваримое, а что - уже и не помнит.
