— Я жил в одной гостинице с Иевлевым, вы ведь знали Иевлева?
Напольные часы пробили трижды, и сразу же опрятная служаночка-латышка внесла поднос с большой синей кружкой. Поставив его перед шулером, она сделала книксен, покосилась на хозяйку, та кивнула, и девушка вышла.
— Отставного коллежского асессора? Встречал его в доме у господина Молимонова. Но игрок он был… — тут Маликульмульк замялся, не зная, как перевести на немецкий русское игроцкое словечко «подмазка». Оно означало проигрыш у игроков, которые, видя неблагосклонность Фортуны, не смиряются, а отыгрываются, пока не останутся без гроша за душой. Смолоду и ему довелось как-то быть в подмазке — и опытные игроки этим воспользовались.
— Прямо скажем, он был глуп. Кто ж устраивает дуэль с удачливым соперником на кулаках, да еще во время праздничного гуляния, на виду у всей Москвы? Простите, я должен выпить отвар.
Фон Димшиц взял кружку, накрытую блюдечком, и медленно, по малому глоточку, с поразительной педантичностью выпил пахучую жидкость. Маликульмульк меж тем вспоминал, как звали игрока, который обыграл Иевлева ни много ни мало — а на десять тысяч. Тот как раз славился своей удачливостью — а вот в кулачном бою был нещадно бит; скорее всего, поделом.
— Волгин? Волжин! — воскликнул Маликульмульк и сразу вспомнил малоприятную личность авантюриста, напрочь утратившего чувство меры: это ж надо умудриться, чтобы в век, когда в карты играют все поголовно, с пеленок до смертного одра, быть высланным из столицы за игру. — Афанасий! Помню!
— И все подробности помните? — поставив кружку, спросил фон Димшиц.
— Всех, возможно, и не знал. Вы когда Москву покинули?
— Я уехал еще в мае. После того, как эти два дурака были схвачены на гулянье и доставлены в Управу благочиния, в переулке…
— В Столешниковом.
— Благодарю. Их так ловко допросили, что на квартире у Волжина произведен был обыск. Там сыскались и десять тысяч, проигранных Иевлевым, и целый сундук с краплеными картами, и всякие ценные вещицы, и ассигнации, и векселя. А у вас в государстве действует указ покойной императрицы, в котором игры такого рода воспрещаются, и Волжин был посажен в тюрьму.
— Тогда государыня еще была жива.
— Но указ и теперь не отменен. А Иевлеву велели сидеть в гостинице и не покидать Москву. Но я довольно осторожен — я заметил, как за ним ходят какие-то подозрительные люди. Стало ясно, что господин Каверин… он все еще в Москве обер-полицмейстером?
— Я полагаю, да, — неуверенно отвечал Маликульмульк. — По крайней мере, все полагают, что нынешний государь вернет его на этот пост. Покойный государь сперва его очень ценил, потом за что-то осерчал и отстранил от государственной службы. Когда мы проезжали через Москву, он еще был директором какого-то банка.
— Понятно. Так вот, мне стало ясно, что Каверин и московский главнокомандующий Измайлов решили собрать все сведения о карточных академиях, а с какой целью — нетрудно догадаться. Я не стал ждать неприятностей и, пока это было возможно, уехал в Ревель.
— Тогда вы из фон Дишлера стали фон Димшицем? Или наоборот?
— Пришлось. Наше ремесло сего не возбраняет… Так что же было после моего отъезда? Слухи доносились ужасающие. Я от греха подальше перебрался в Дерпт, а потом понял, что в Дерпте придется помирать голодной смертью — там нет настоящей игры, нет настоящих денег. Но там я познакомился с Элизабет, то есть с Эмилией фон Ливен, она свела меня со своим несчастным кузеном, мы объединились… остальное вам известно.
Шулер явно не хотел лишний раз вспоминать Эмилию, да еще в присутствии своей новой избранницы. И без того она, услышав женское имя, насторожилась.
Маликульмульк поглядывал на нее с любопытством: это просто амурный союз или же фон Димшиц собирается ввести подругу в игру? Она была немолода, лет около тридцати пяти, и в одежде не чувствовалось хорошего вкуса, и в беседе она не блистала, но, может, именно благодаря этому фрау Векслер могла стать хорошей помощницей: она не казалась умной и опытной дамой, которой следует остерегаться.
— Было дело, обыкновенное для нашего государства. Как выразился древний грек Эзоп, гора родила мышь. Эту басенку и малые дети знают… дети, впрочем, ее читают по-латыни, в переложении римлянина Федра, — блеснул ученостью Маликульмульк и вдруг рассмеялся, вспомнив, где сам впервые встретил эту знаменитую мышь: в «Телемахиде» Тредиаковского, читать коего ныне можно разве что в наказание за грехи.
— Mons parturiens, — ответно блеснул фон Димшиц. И даже улыбнулся уголками губ, словно бы отмечая: а ведь мы с вами, сударь, говорим на одном языке.
— Сперва большой беды не ждали. Полагали, что эти два мошенника назовут несколько домов, где играют по-крупному. Но они чересчур разговорились. То ли Волжин, а то ли Иевлев доложил, что в молимоновском доме встречал некого чиновника почтового ведомства, кажется — кассира, который наворовал кучу денег из тех, что пересылались через московский почтамт. То бишь сыщики докопались, что проиграны деньги, за которые в ответе государство. А ведь и Молимонова за какие-то безобразия выгнали в свое время с почтамта, так что он ко времени нашего знакомства жил тем, что содержал карточную академию. Чиновника арестовали, назначили ревизию доверенных ему денежных ящиков, но он, бедняга, с перепугу принял яд. И далее — загадка. Якобы он оставил письмо, где каялся, что проиграл двадцать шесть тысяч рублей казенных денег, и составил список лиц, его обыгравших, который начинался с Волжина и Иевлева… Вспомнил, фамилия кассира была Шатилович.
— Шатиловича помню — молодой человек, очень скромный, приходил с кем-то из приятелей. Но я ни разу не видел его с картами в руках.
— И никто не видел. На допросах так и говорили. То есть, получалось, что ворованных денег у него никто не выигрывал. Но после смерти Шатиловича сам Измайлов распорядился посадить господ, посещавших Молимонова, под домашний арест. В сущности, это было прямое вымогательство — верните, мол, господа, деньги, изъятые у московского почтамта, а где вы их возьмете — не моя печаль. Ну что же — пришлось сложиться, чтобы образовалась нужная сумма, что-то около двадцати шести тысяч рублей, и отправить их к московскому главнокомандующему. В тот же день караулы с домов были сняты, а Измайлов рапортовал в столицу, что пропавшие деньги нашлись. Но государыня оказалась умнее, чем он думал. Она распорядилась вернуть деньги почтамту и предоставить на высочайшее имя список содержателей московских игорных домов, а главное — их посетителей!
— La bete, — определил положение Измайлова фон Димшиц.
— Вот именно. Как же он мог накляузничать на людей, которые собрали для него деньги? Да и в списке Шатиловича был кое-кто из его приятелей.
— Вы тоже внесли свой вклад в эту благотворительность?
— Нет, и под арестом не сиживал — кто я такой? Но в полицейских списках все же оказался. Измайлов явился ко двору с полным реестром картежников, надеясь лично убедить государыню, что не все господа из этого списка — отпетые мошенники. А в списке — более семидесяти лиц, в том числе князья Шаховской, Голицын, Мещерский, и какие-то генералы, и чиновники, и чуть ли не лица духовного звания. В другом списке — те московские дома, где вели крупную игру. Мне рассказывали — их оказалось около тридцати…
— Мой Бог! — удивился фон Димшиц. — Я бывал не более чем в десяти, как же вышло, что я про них не знал?
— Видимо, вас Господь уберег. Измайлов клонил к тому, что надобно отделить агнцев от козлищ — то бишь наказать лишь картежных академиков. Государыня была уже стара и устала от дрязг. Вот и вышло, что знатные игроки не пострадали, а ответили за московские безобразия пять человек: Молимонов, Ротштейн — этого сочли главнейшим академиком, какой-то секретарь Лука Попов и, разумеется, Волжин с Иевлевым. Их высочайшим рескриптом выслали в Вологодскую и Вятскую губернии, пропечатав об их подвигах в газетах. Вроде бы дело затихло — но московская полиция, выждав немного времени, взялась за академии не на шутку. Всех поименно перебрали по спискам — так и мне досталось… — Маликульмульк замолчал, потому что рассказывать о своей встрече с Кавериным не желал. Неприятная это была встреча — очень трудно объяснить обер-полицмейстеру особое отношение к картам у драматургов, музыкантов и поэтов.
— Но дело с Шатиловичем так и не прояснилось?
— Нет. Говорили, будто бы Молимонов считал его виновником своего изгнания с почтамта и втравил в игру, чтобы проучить. И будто бы игра была лишь одна. Воля ваша — самому случалось проигрываться в прах, знаю, каково это, и не верю, что молодой человек, пусть даже неопытный, за одну ночь просадил двадцать шесть тысяч. Да ему от одной этой цифры страшно сделается.
— Его могли подпоить. Есть всякие снадобья.
