Жак молчал, изредка поглядывая на Китайца. Тот тоже ничего не говорил, смотрел перед собой спокойно и бесстрастно.
Жак наконец не выдержал.
— Чего молчишь?
— А чего говорить? — огрызнулся тот. — Ждем.
— В полиции был?
— Был.
— И чего?
— Видишь, сижу? Значит, отпустили.
— Вот так и отпустили?
— А чего им со мной?.. Девку наказали, меня отпустили.
— Белобрысый к тебе с деньгами приходил?
— Дал две сотенные.
— Мне тоже.
Китаец повернул голову к Жаку.
— Про меня зачем сказал?
— Ничего не говорил. Сказал только, что возле Апраксина случайно столкнулись, и больше ничего.
— Не надо было говорить.
— Вырвалось.
— За такое глотку следует вырвать.
В этот момент они увидели, как по Большому проспекту в сторону 11-й линии движется черная карета, которую бойко везли две лошади. Похоже, это была главная команда.
Карета подкатила к главному входу в банк, из нее вышел сначала статный и серьезный Аслан, после него спрыгнул на мостовую Ворон и только затем степенно показался Беловольский.
Китаец вдруг вздрогнул, суетливо потер ладони.
— Чего ты? — повернулся к нему Жак.
— Трясет что-то. Мандраж.
— Так вроде все идет по-задуманному.
— Все одно калдырит. Под ложечкой сосет.
Беловольский в сопровождении Аслана и Ворона скрылся за банковскими дверьми. Ничто вокруг не предвещало беды.
Сотник подбадривающе махнул Китайцу и Жаку, те ответили тем же жестом.
И вдруг что-то будто глухо лопнуло.
С двух сторон на нескольких пролетках к банку вынеслись полицейские, горохом высыпались на асфальт и опрометью кинулись к главному входу.
— Едрит твою в корень! — ахнул Китаец.
— Мчим туда! — почти заорал Жак. — На подмогу!
— Сидеть, баран! — вызверился азиат. — Гляди, что дале будет!
Сотник и Хохол также онемели от увиденного, ждали команды от второй пролетки.
Китаец замахал им руками, чтоб не высовывались.
— Может, подмогнем мужикам? — неуверенно заголосил Жак, сжимая револьвер. — Иначе зачем мы здесь?
— Подмогнешь знаешь где? — ощетинился Китаец. — Теще в ноздре колупать. Или еще где!
В этот момент из банковских дверей выскочили сначала несколько полицейских, образовав некое каре, после чего в проходе показался скрученный Беловольский, за спиной которого растерянно толкались схваченные наручниками Аслан и Ворон.
— Всё, — тихо вымолвил Китаец. — Хана!.. Нужно тикать. Причем без задних! — Ткнул в спину извозчика, коротко приказал: — Гони, брат, и не оглядывайся!
Тот натянул вожжи, подельники увидели маневр, также рванули с места, и пролетки понеслись от гиблого места в разные стороны.
…Табба, одетая в легкий бежевый костюм, в светлом парике, в очечках, жестом велела Илье открыть калитку. Тот с готовностью поспешил исполнить желание госпожи, с улыбкой заметил:
— Вы, сударыня, каждый раз как на маскерад. С первого взгляда и не признать.
— Тебя это потешает?
— Радует. Такой красивой барышни в жизни не видал. И правду говорят, артистка.
— Кто говорит?
— Двор. Все девки кругом перешептались. Желали с вами поговорить, да боятся.
— Бояться нечего, да и говорить не о чем, — усмехнулась бывшая прима, оглянулась.
Со двора вслед ей с видом строгого учителя гимназии смотрел дворецкий.
Она вышла на край тротуара, распорядилась привратнику:
— Останови для меня извозчика!
— Будет исполнено, сударыня! — радостно ответил тот и побежал на улицу ловить экипаж.
Гаврила Емельянович при виде входящей в кабинет девушки едва не грохнулся в обморок.
— Не ожидал… Клянусь, не ожидал. Даже невзирая на телефонное предупреждение, — пододвинул кресло, показал рукой: — Прошу вас, мадемуазель… Простите, запамятовал…
— Мадемуазель Жозефина Бэрримор.
— Да, да, да… Жозефина!.. Чего желаете пригубить, чудная Жозефина? Чай? Кофий? Или не откажетесь от пятигорской минеральной водички?
— Вы получаете ее прямо из Пятигорска?
— Представьте себе, сударыня. Свежайшую, натуральную, в специальных глиняных кувшинах! Желаете такую же?
— Не откажусь.
— Непременно презентую. Мне водицу организовывает князь Икрамов Ибрагим Казбекович. А уж ему горцы готовы поставлять ее целыми обозами!
Табба от неожиданности даже напряглась.
— Икрамов?
— Да, Икрамов. Вам о чем-то говорит это имя?
— Нет-нет. Имя необычное.
— Ничего необычного!.. Он сам из тех краев, воевал там, даже, по-моему, был ранен. Теперь снова в Петербурге, служит в каких-то чиновных верхах.
Филимонов достал из буфета объемистый графин, осторожно, с предвкушением налил хрустальный бокал, подал гостье.
— Испробуйте, мадемуазель.
Она взяла сосуд, с удовольствием выпила почти до дна.
— Вкусно.
— Ну-с, с чего начнем? — директор уселся напротив, выжидательно сложил ручки под подбородком.
— Вам решать, Гаврила Емельянович, — улыбнулась девушка.
— Боже… Как это знакомо звучит — Гаврила Емельянович. Непостижимо знакомые интонации. Такое впечатление, что вы знаете меня сто лет.
Табба рассмеялась:
— Это все ваши фантазии, дорогой.
— И смех!.. Боже, смех!.. Мне он определенно знаком! Вы, мадемуазель, желаете петь в моем театре?
— Кто вам сказал?
— Разве вы мне это не говорили?
— Не приведи господь… Это вы предложили мне попробоваться у вас. Но думаю, это была всего лишь шутка.
— Почему?.. Почему шутка? А если и в самом деле вам попытаться и мы откроем новый талант оперетты?!
— Вы меня смущаете, Гаврила Емельянович.
— Это вы, мадемуазель, меня смущаете! Сидите, соблазняете, сводите с ума пожилого больного господина и при этом ведете какую-то свою игру. Что вы от меня хотите, сударыня?
— Ровно ничего. Нашла вашу визитную карту, решила позвонить. Вот и все. Мне ровным счетом ничего от вас не нужно!
Директор посидел в глубоком раздумье, потом крайне серьезно заявил:
— Давайте все-таки попытаемся.
— Что? — не поняла гостья.
— Попытаемся что-то из вас сделать. Вы должны поверить в меня, Жозефина. И это может быть триумф!
— Хорошо, — после короткого размышления кивнула бывшая прима. — Считайте, вы меня уговорили. Но условие.
— Я его уже принял.
— Не спешите. Вы дадите мне помещение, и я буду репетировать одна.
— Даже без меня?!
— Вы лишь изредка станете смотреть результат. Но никакой информации, никакой огласки, никаких разговоров о моих упражнениях быть не должно. Это должен быть не просто сюрприз, но сюрприз ошеломительный!
— Дивно! Сказочно! Непостижимо! Такое впечатление, будто вы давно готовились к подобному разговору. — Гаврила Емельянович приник губами к рукам девушки и некоторое время не отпускал их. — Благодарю, мадемуазель Жозефина. С высочайшим нетерпением буду ждать звонка.
— Дайте мне еще пару дней.
— Воля ваша.
Филимонов довел гостью до самой двери, остановился.
— Очечки носите от близорукости или для модности?
— Они вас смущают? — удивилась та.
— В некоторой степени. На сцене придется выступать без оных.
— Пусть это будет нашей главной проблемой.
— Дивно!
Директор на прощание еще раз приложился к руке гостьи и, когда дверь за нею закрылась, налил минеральной воды в тот самый фужер, из которого пила Табба, позвонил в колокольчик.
— Изюмова ко мне!
Сел за стол, с усилием стал тереть виски.
В кабинет почти неслышно просочился Николай, тихо напомнил о себе:
— Я здесь, Гаврила Емельянович.
Он поднял голову, уставился на него почти пустым взглядом.
— Проследите за этой дамой и все о ней мне доложите. Немедленно!
Изюмов выскочил из театра, огляделся.
Табба стояла у входа в театральный парк, непринужденно поправляла прическу и, судя по всему, ждала пролетку.
Пролетка вскоре появилась, мадемуазель изящно расположилась в ней, распорядилась извозчику, и тот щелкнул по лошадям кнутом.
Николай увидел поодаль свободный экипаж, замахал руками.
Тот лихо подкатил. Изюмов запрыгнул на подножку, крикнул:
— Гони за той пролеткой! Да поживее, чтоб не отстать!
— Догоним, барин! Как бы лишку не дать, а то можно и вперед выскочить!
— Вперед не надо, а следом держись!
Миновали Крюков канал, пронеслись по Екатерининскому, завернули на Невский и легко погнали по нему.
— Сколь долго будем гнаться? — оглянулся извозчик.
— Пока не надоест!
На Невском экипаж с мадемуазель остановился, она расплатилась с извозчиком, сошла на тротуар, подошла к цветочнице, купила хорошо подобранный букет из роз и зашагала по проспекту. Шла легко и непринужденно, изредка оглядывалась, будто чего-то опасалась.
