Дэвид подошел к фургону. Внутри находилась аппаратура для монтажа — маленький телецентр на колесах. Оператор Шарля собирал отснятый материал. Его пальцы быстро скользили по кнопкам и вращали шаттл. На записанные заранее слова корреспондента накладывались видеокадры.
— Слышали о взрыве на рынке позавчера? — спросил Левандо у Дэвида.
— Это где погибли 20 человек? — отозвался Дэвид.
— Двадцать два. Американская бомба. Якобы промахнулись. Мы копнули эту историю. Целью был бункер одной из саддамовских спецслужб, который находится через дорогу. Так вот — он целехонький до сих пор.
— Может, опять напутали с картами, — предположил Дэвид, — как тогда в Белграде с китайским посольством[54].
— А вот и ничего подобного! Мои источники утверждают, что иракцы намеренно ставили радио-помехи. Может получиться un reportage très intéressant — очень интересный репортаж!
Левандо скорчил довольную гримасу.
Долгое пребывание в горячих точках делает журналистов циниками, — подумал Дэвид и мельком взглянул на мониторы. На левом изображение ускоренно двигалось: архивная съемка еще довоенного Багдада, по улице мимо шлагбаума проезжают белые внедорожники, на бортах крупные буквы «UN». На репортера снизошло озарение. Он вспомнил, где видел раньше седого европейца!
По-приятельски хлопнув Шарля по плечу, юноша бросился к стоянке такси.
В здание багдадского телецентра по журналистскому удостоверению его пустили незамедлительно. Из его аппаратных транслировали теле-сигнал для местных телезрителей. Кроме того при прежних властях отсюда в другие страны перегонялись все материалы зарубежных телекомпаний.
От бомбардировок комплекс почти не пострадал. Несколько выбитых стекол — не в счет. Точечным ударом была уничтожена лишь телевизионная вышка по соседству. После этого эфирное вещание саддамовского ТВ прекратилось.
Дэвиду был нужен архивный отдел на четвертом этаже. На уходящих за горизонт полках в пластиковых коробках здесь хранились все материалы, которые когда-либо снимали местные корреспонденты. Отдельное помещение было отведено под записи, которые иностранные репортеры передавали в свои страны. Никакой предварительной цензуре эти репортажи не подвергались, так как авторитарный режим всячески старался задобрить зарубежную прессу, но все они так или иначе просматривались местными спецслужбами.
В это сложно было поверить, но буквально за сутки Ирак превратился из одной из самых закрытых в информационном плане стран в одну из самых свободных. За пару фунтов теперь можно было получить доступ к чему угодно. Пожилой работник видеотеки порылся у себя в компьютере, распечатал длинное полотно с тайм-кодами и исчез в чреве хранилища. Вернулся он с горой коробок.
Дэвиду повезло. Нужные ему кадры нашлись при просмотре пятой по счету кассеты: в выезжающем из багдадской штаб-квартиры ООН внедорожнике сидел седой европеец. Его квадратный подбородок был чисто выбрит, но не было никаких сомнений, что это именно тот человек, которого репортер видел в машине возле музея. Журналист промотал запись чуть дальше: вот он в окружении своих коллег идет по какому-то производственному цеху — стройный, высокий, широкоплечий. Незнакомец снял очки: светло-голубые, как у лайки, почти прозрачные глаза, маленькие черные зрачки. Скандинав, может быть немец. Потомок викингов — сильный, коварный и должно быть неглупый.
Дэвид распечатал фотографию. Еще через минуту ее копия с написанной от руки просьбой найти все, что есть в открытых источниках об этом человеке, медленно выползала из факсимильного аппарата на шестом этаже редакции — здания из стекла и бетона в одном из районов Лондона.
История тянула на сенсацию. Один из международных наблюдателей, работавших в стране перед началом войны под эгидой ООН, использовал служебное положение в личных, преступных целях. Ведь кто такие были ооновские наблюдатели? Это несколько десятков, а в отдельные годы — и сотен человек, которые совершали инспекционные поездки, пользуясь неограниченными полномочиями. Мандат давал им право совать свой нос, куда угодно. Достаточно было лишь за пару часов уведомить власти о том, в каком направлении они едут. Никто не мог им помешать. Миссия искала оружие массового поражения. Иракский режим утверждал, что его у него нет. Обратное доказано не было, но война началась именно под предлогом уничтожения этих, так пока и не найденных арсеналов.
На выходе из телецентра Дэвида окликнули. Фарух сидел в своем «Форде» на противоположной стороне улицы.
— Дожидаешься клиентов? Здесь, в такую рань? — спросил журналист, садясь в машину.
— Дожидаюсь тебя.
Выяснилось, что помощник узнал, где искать Дэвида у знакомого таксиста, который и подвозил его сюда.
— А способ съездить в этом городе куда-нибудь так, чтобы об этом тут же не растрезвонили всему Багдаду, есть? — поинтересовался репортер.
— Конечно, есть: ездить со мной.
— Именно за это я тебе и плачу, но тебя не было возле «Палестины».
— И по уважительной причине. Я был в морге.
— А выглядишь, как живой.
— Я был в том морге, куда отвозили останки Латифа, перед тем, как передать их родственникам. Ты сказал, что парень прижимал то, что оказалось взрывным устройством, к груди. Я рассудил, что хотя бы часть одежды могла уцелеть. Он носил форменные брюки охранника.
— Продолжай.
— В брюках, как правило, бывают карманы, — не торопясь продолжил явно довольный собой помощник.
— Это я знаю, — нетерпеливо выпалил журналист, — но мы же не на курсах кройки и шиться. Что ты нашел?
— Записку. Точнее обрывок записки. Почти вся она сгорела, но можно различить подпись.
Фарух открыл бардачок и достал оттуда пакет с обугленным клочком бумаги.
— Заглавная «Р», затем «у» и «д». Последняя буква — «ф», — прочитал Дэвид.
— Рудольф, — выдвинул версию помощник, — от фамилии уцелела только заглавная «К».
— Отличная работа.
— За отличную работу полагается отличная оплата. С тебя — шестьдесят фунтов. Десятка — сторожу в морге, полтинник — мне на восстановление расшатанных нервов. Копаться в окровавленных тряпках — то еще удовольствие.
Спутниковый телефон ожил, когда они уже подъезжали к гостинице. Звонила Мия Бэйли. Она работала в отделе, который занимался поиском и проверкой фактов. Несмотря на молодость (ей не было еще и тридцати) девушка считалась одним из лучших специалистов в этой области. Дэвид подозревал, что мисс Бэйли неравнодушна к нему. Несколько раз она строила репортеру глазки и даже пыталась заигрывать. Ему же постоянно было некогда, и дальше обычного флирта дело у них все никак не заходило.
— Не верю своим глазам? — сходу начала Мия. — Решил сбежать к мухоморам? Будешь оттачивать перо с этим старикашками-черепашками.
«Мухоморами» в редакции называли группу журналистов, специализировавшихся на некрологах и на нуднейших статьях о престарелых юбилярах. Авторы, пишущие на эти темы, и правда, все были в возрасте и отличались от вечно куда-то спешащих сотрудников других отделов тем, что перемещались по кулуарам с почтительной, истинно похоронной неспешностью. Им — респектабельным певцам вечного покоя и ваятелям прижизненных памятников торопиться было некуда. Это, подозревал Дэвид, еще и оттого, что некрологи и дифирамбы на почти всех политиков, артистов, бизнесменов были ими написаны заранее и лежали в столах, дожидались своего часа.
— Я тоже рад тебя слышать, — отозвался репортер в трубку, — хочешь сказать, что человек, который меня интересует, либо слишком известен, либо уже умер.
— И то и другое, красавчик. Его звали Рудольф Кельц. Бельгиец и барон. Солдат и аристократ. Миллионер и меценат. Сплошное два в одном. «Крем де ля крем» осиротевшего ныне европейского бомонда.
— И когда же он умер?
— Два месяца назад. Кормит теперь рыб в альпийском озере.
— Уверена?
— Абсолютно, красавчик. Если он, конечно, впридачу к своим рыбьим глазам не отрастил жабры.
— Он утонул?
— Нырял с аквалангом. Сказал адьё этому миру на глазах у десятков свидетелей в озере Лаго-Маджоре. Это на границе Италии и Швейцарии. Предполагают сердечный приступ.
— И тело не нашли?
— Да ты прям-таки ясновидец. Нет, конечно. Там глубина больше тысячи футов, и само озерцо длиной почти сто миль. Плюс подводные течения.
— Когда точно это случилось?
— 14 февраля.
— Пришли мне все документы.
— Уже. Все подробности — у тебя на почте. Чао, красавчик. И поменьше там ухлестывай за восточными красавицами. Слышала, у них на редкость ревнивые мужья. Отрежут еще чего нужное, а ты мной любим целиком таким, какой ты есть. Целую-обнимаю.
Копии газетных вырезок, рассказывающих о жизни и смерти Рудольфа Кельца, дополнялись фотографиями его служебных документов. Мия еще раз доказала, что не зря получает жалование.
