Гервез де Бонвилль был больше не в состоянии сдерживать тревогу:
— Сэр Джон, умоляю вас, скажите, в чем дело. Мой отец болен, почти при смерти, и я бы предпочел избавить его от лишних волнений, которые вы, возможно, привезли с собой.
Джон почти покровительственным движением положил руку на плечо молодого человека:
— Ваш отец имеет право на то, чтобы я хотя бы попытался сообщить ему о серьезнейшем деле, которое касается его старшего сына.
Братья де Бонвилль обменялись испуганными взглядами, затем оба уставились на коронера.
— Что он натворил в этот раз? Он всегда отличался несдержанностью и горячностью, — воскликнул Мартин.
Джон сделал мысленную пометку, чтобы подумать об услышанном позже, потом взял обоих братьев под локоть и повел к двери во внутренние покои.
— Если он так плох, как вы говорите, я не стану его беспокоить, но прежде я должен взглянуть на него своими глазами, это мой долг, и я его исполню.
Взглядом предупредив Гвина, чтобы тот остался с Болдуином, коронер вошел в спальню, где оказалось намного темнее, чем в холле; свет в комнату проникал из единственного узкого окна во внешней стене. В спальне стоял запах застарелой мочи неспособного справиться со своим мочевым пузырем беспомощного старика, распростертого на постели. В дальнем углу Джон рассмотрел пожилую женщину, держащую в руках миску и охапку тряпок.
— Наша мать умерла пять лет назад, — негромко проговорил Гервез, словно прочитав мысли коронера.
Они приблизились к ложу, которое представляло собой лежавший на полу большой набитый соломой матрас, покрытый тяжелой медвежьей шкурой. По диагонали, скрючившись на шкуре лежал тощий старик с седыми волосами и коротко остриженной бородой; голова его была вывернута к левому плечу. С дряблых губ перекошенного рта тянулась ниточка слюны. Левая рука лежала поверх покрывала, и тонкие пальцы, дергаясь, беспрестанно перебирали шерсть медвежьей шкуры.
Арнульф де Бонвилль, превратившийся в жалкое подобие себя самого, умирал, лежа в собственных экскрементах. Джон подумал, что если кто-либо из домашних прижмет подушку к лицу несчастного и уничтожит остатки теплящейся в тщедушном теле жизни, это будет актом милосердия по отношению к старику.
— Отставим беднягу в покое, — сказал он, и все трое вернулись в холл.
Гервез пригласил его к скамейкам, расположенным у тлеющего в очаге огня, и слуги поспешно принесли им по чашке подогретого вина.
— Священник нашего прихода проводит в доме много времени, надеясь исповедовать его на случай, если отец вдруг испустит дух, — горестно вздохнул Мартин.
Джон отхлебнул вина.
— Мне предстоит выполнить печальный долг. Пока я не увидел вас обоих, мне казалось, что есть еще надежда, однако сходство ваших черт почти наверняка убеждает меня в том, что ваш брат мертв.
Воцарилась потрясенная тишина.
— Значит, вы получили известия о нем из Палестины? — глухим голосом спросил Гервез. — Тогда почему новости сообщили вам, а не семье?
Коронер покачал головой:
— Он умер не в Палестине, а в Девоне, не далее чем в двадцати пяти милях отсюда, близ деревни Вайдкоум.
На юном, открытом лице младшего брата появилось озадаченное выражение, казалось, он не понимал, о чем идет речь.
— Но ведь Хьюберт за границей. Мы получали весточку о нем в прошлую пасхальную неделю, когда в Плимут из Яффы вернулся один солдат, — он заехал к нам и передал известия от брата.
— Да, и брат сообщал, что он жив, и с ним все в порядке, — добавил Гервез. — Он передал еще, что намерен примерно через год вернуться домой.
И с тех пор вы о нем ничего не слышали?
Ни единого слова, — мрачно ответил старший брат. — Собственно, мы и не ждали вестей. Ни один из нас не владеет искусством чтения или письма, поэтому из дальних краев весть о себе нам можно передать только через кого-то.
Но что случилось с ним? — спросил Мартин. — И при чем тут Вайдкоум?
Коронер Джон поведал им историю так, как знал ее сам, под пораженное молчание обоих братьев; Болдуин тем временем приблизился к собеседникам — скорее всего, и для того, чтобы лучше слышать, о чем разговор, и для того, чтобы предложить в случае необходимости помощь хозяину и Мартину.
Обычно неожиданные вести приводят людей в шоковое состояние, а печаль приходит потом, но даже при этом Джон видел, что для родственников принесенное им известие стало жестоким ударом. Гервез передвинулся поближе к младшему брату и положил руку ему на плечо; они некоторое время молча смотрели друг другу в глаза. Сквайр Болдуин приблизился к ним, словно желая своим могучим присутствием смягчить боль братьев. Спустя несколько мгновений Гервез снова повернулся к коронеру:
— Сэр, что теперь мы должны сделать? Как вы сами видите, говорить о чем-то отцу бесполезно. Если он не поправится, что маловероятно, рассчитывать на его понимание не стоит.
Коронер распростер костлявые руки в жесте сожаления:
— Мне необходимо достоверное подтверждение того, что убитый был вашим братом. Прежде, чем завершить дознание, я должен установить его личность, хотя, честно говоря, сомнений у меня почти не осталось. Вам придется отправиться со мной в Вайдкоум и опознать покойного, как бы тяжело это ни было.
Братья негромко заговорили между собой. Болдуин тоже наклонил голову и вступил в обсуждение. Затем Гервез повернулся к Джону:
— С вами поеду я и мой сквайр. Мартин останется здесь, поскольку, учитывая печальное состояние нашего лорда, кто-то должен находиться поблизости на случай его смерти, да и за повседневными делами по управлению поместьем нужно кому-то заниматься.
Джон кивнул:
— Мне надлежит вернуться в Эксетер к утру, поэтому следует выехать в Вайдкоум прямо сейчас, чтобы успеть покончить со всеми делами засветло. Вы, насколько я понимаю, собирались куда-то выезжать, так что переодеваться вам не придется.
Глава одиннадцатая,
в которой коронер Джон присутствует при эксгумации
Горка свежевывороченной земли в церковном дворе Вайдкоума доказывала, что Томас де Пейн выполнил указания своего хозяина. К тому времени, когда, вскоре после полудня, коронер и его немногочисленная группа прибыли в Вайдкоум, Ральф, повинуясь приказу писаря, вызвал могильщиков, и двое серфов удалили всю землю из новой могилы.
Прежде чем подвести Гервеза де Бонвилля и его сквайра к церковному двору, Джон завернул в сторону служившей в качестве таверны большой хижины на противоположной стороне центральной площади деревни. Здесь заправляла вдова вольного селянина, которого два года назад насмерть затоптал разъяренный бык, и женщина, дабы прокормить себя и троих детей, варила пиво и продавала овсяные лепешки. Ее домик с соломенной крышей стоял в петле дороги, спускавшейся с вересковых торфяников и уходящей дальше на Данстоун. Трава на площади, как и на окружающих деревню лугах, была вытоптана; церковь располагалась на одном склоне холма, а таверна — на другом, за ними луга круто уходили в гору.
Путники уселись на бревно перед дверью таверны, а беззубая молодая вдова принесла им хлеба и эля, к которым Джон добавил остатки ветчины и немного твердого сыра. Несколько минут они молча ели и пили; Гервезу и Болдуину явно было не по себе от предстоящего вскоре момента истины у разрытой могилы.
Джон бросил взгляд через зеленую лужайку на низенькую каменную ограду церковного двора, откуда до него доносились голоса тех, кто извлекал гроб из разрытой могилы. Небольшой холм между церковным двором и таверной не позволял ему видеть, что там происходит, и он, жуя черствый хлеб, перевел взгляд на три соломенных матраса в дальнем конце лужайки, вывешенных вертикально на трех воткнутых в землю шестах.
— Видно, лучники здесь форму не теряют, — прокомментировал он, обернувшись к Гвину.
Наполняя его кружку элем, женщина улыбнулась, обнажив беззубые десны:
— И для меня дополнительная прибыль. Постреляют, постреляют, да и идут ко мне выпить. Лорд нашего поместья, Фитцральф, требует, чтобы каждый мужчина старше четырнадцати лет обязательно, хотя бы раз в неделю, упражнялся в стрельбе из лука. Раз ему нужны воины для армии, стрелять они должны метко.
Когда с едой было покончено, коронер вернулся к делу.
— Покажи им вещи убитого, — приказал он Гвину.
Корнуоллец подошел к привязанному коню и из притороченного к седлу короба достал сверток из рогожи. Он развернул его на земле перед Гервезом и Болдуином; внутри оказались украшенная узором перевязь для меча, пустые ножны для меча и кинжал в ножнах.
Двое мужчин склонились над предметами, затем взяли их в руки, чтобы рассмотреть повнимательнее. Гервез снова опустился на бревно.
— Я их раньше не видел, к тому же они, без сомнения, сделаны не здесь, так что узнать их мы вряд ли сможем. Если они принадлежали Хьюберту, скорее всего они достались ему в какой-нибудь восточной стране.
