– Не представляю, – согласился доктор. – Как же его воткнули?
– Очень просто. Взяли длинную палку, насадили штык и, как пикой, нанесли удар.
– Откуда вы знаете?
– На песке, шагах в трех, валялась обломанная палка. На конце – характерно содранная древесина. Убийца надел штык, воткнул импровизированную пику в Жаркова, вытащил палку, разломал пополам, одну половину выкинул в море, вторая осталась. Пристав до сих пор уверен, что я над ним издевался, когда попросил ее сберечь.
– Неожиданно, – сказал Асмус.
– Это мы только начали. Скажите, Антон Львович, вам ничего не показалось странным в моем рассказе?
– Вы шутите? Да тут все как в криминальном романе…
– Давайте вернемся к логике. Жарков ночью приходит на пляж со штыком. Допустим, у инженера такой способ развлекаться. На пляже его встречает некто, кто отнимает штык, выбирает палку, насаживает штык и втыкает его в грудь Жаркова. Что же все это время делал Жарков? Следил за приготовлением?
– Наверное, пьян был. От загула еще не отошел.
– Его друг сказал мне, что с Жаркова хмель быстро слетел. Он успел дома поспать, затем освежающий ночной воздух. Он не мог быть в бессознательном состоянии. Он должен был видеть, что его готовятся убить. Но следов борьбы нет. Ни на теле, ни на песке. Почему?
Асмус поднял ладони вверх, красные и начисто вымытые.
– Это мне не по силам!
– Антон Львович, это же очевидно, – сказал Ванзаров. – Самое простое объяснение: Жаркова оглушили. Он был без сознания. Голову осматривали на предмет ссадин или гематом?
– Честно говоря, нет…
– Я заметил у него ниже затылка след, как от тяжелого предмета… Не надо, потом проверите. Он никуда не денется. Представьте: Жарков лежит тихонько на песке, а его убийца готовит копье. И бьет. А потом пересаживает жертву в шезлонг. В шезлонге, как вы понимаете, нанести такой удар невозможно. Что тоже очень интересно. Но сейчас важно другое: как ему живот вскрыли?
– Штыком это невозможно, – ответил Асмус.
– Вот! Тогда выходит, что убийца имел при себе нож, но зачем-то устроил весь этот цирк. Почему?
– Ох и вопросы у вас, Родион Георгиевич…
– А если я скажу, чем это было сделано?
– Ну, если вы ясновидец…
– Саперная лопатка.
Доктор переспросил.
– Армейская саперная лопатка, – повторил Ванзаров. – С острой режущей кромкой. Жарков ее тоже прихватил с собой. Что получается?
– Что убийца воспользовался его же… вещами?
– Это самое простое объяснение.
– А лопатку вы тоже нашли?
– Ее выбросили в залив. Или прихватили с собой. Важнейшая улика. Итак, к чему мы пришли: убийца воспользовался тем, что Жарков сам принес. Что вы об этом думаете?
– Все-таки моя специальность – лечить…
– Поверьте мне на слово: это полная чепуха. Так убийство не совершит даже барышня, у которой в голове помутилось от ревности. Так не бывает.
– Выходит, наша майевтика не родила ничего.
– Не совсем так. Антон Львович, о чем вы умолчали после осмотра тела?
Асмус смущенно крякнул и потупился, как нашкодивший гимназист у доски.
– Видите, в чем дело… Я подумал, что у вас и так достаточно трудностей… Не хотел, чтобы вам еще и с этим разбираться… Все это так странно… Извините меня, очень неприятно… Хотел как лучше…
– Я вам верю и ни в чем не посмел бы упрекнуть, – сказал Ванзаров. – Вы действительно очень хороший врач, который хочет облегчить пациенту жизнь. Так что там с сердцем Жаркова?
– Почему именно сердце вас интересует?
– Вы подробно обо всем рассказывали, а про сердце – ни полслова. Что там?
– Его нет, – ответил Асмус.
– То есть вырезано?
– Да, грубо вырвано. Буквально выдрано. Ошметки. Я не знаю, что об этом думать.
– Главное, приставу не сообщайте эту новость. А то, боюсь, разум его не выдержит, и начнет он повальную облаву на оборотней. Могут пострадать мирные дачники.
– Даю слово. Сохраню, как врачебную тайну.
– Сердечно признателен… – встав, Ванзаров накинул пиджак на плечи, как настоящий беззаботный дачник, и протянул руку. Доктор ответил на рукопожатие с большой охотой. – Вы очень мне помогли.
– Не о чем говорить, Родион Георгиевич. Мне до сих пор стыдно за свою глупость.
– За ваши хлопоты – с меня обед. Или ужин. Выбирать у вас не из чего, так что сойдемся на Фомане.
– С огромным удовольствием! Рассчитывайте на меня. Все, что смогу…
– Вот это кстати. Не затруднит проверить затылок Жаркова на предмет удара? Может, определите орудие? Это было бы важно. Расскажете завтра…
Ванзаров помахал шляпой и удалился.
Повивальное искусство, помогающее родиться истине, и манера разговора, в котором дерзкий юноша вел многоопытного доктора на поводке, произвели на Асмуса впечатление. Настолько глубокое, что ему потребовались новая папироска и полчаса на свежем вечернем воздухе, прежде чем он вернулся в прозекторскую.
Она каталась долго. Лошадь хрипела и дергала мордой, но Катерина Ивановна хлыстом добивалась своего. Двуколка объехала весь город, прокатилась за Гагарку и Новые места, и даже восточнее, словно ей захотелось добраться до столицы. Отъехав верст десять от города, Катерина Ивановна заставила лошаденку повернуть и доехала чуть не до финской границы. Но и тогда не дала животному покоя, а, натянув поводья, отправила на Выборгскую улицу. И дальше кружила по городку, раза два проехав мимо Оружейного завода. Могло показаться, что барышня совершает прогулку, набираясь сил. Однако Катерину Ивановну занимали мысли, далекие от езды. Она рассеянно не отвечала на поклоны, чуть не задавила городового, шарахнувшегося из-под копыт, и проехала мимо Фёкла Антоновича, обдав его пылью. Предводитель отряхнулся и простил по доброте душевной шалости первой красавицы. Чего не бывает, когда кровь молода, а в мыслях ветер.
Катерину Ивановну смущало, что выглядело все уж слишком просто, на что она никак не рассчитывала. А ей было хорошо известно: если случайность оказывает услугу, жди больших неприятностей. Всего лишь мелкая деталь, не больше пылинки, что отказывалась встать в простую схему, заставила ее кататься без видимой цели.
Но и езда ей наскучила. Лошадь ощутила, что дорога ведет к родной конюшне, пошла бойче и доставила хозяйку от Разлива до Курортной улицы не хуже молодого рысака.
Авдотья вышла с ворчанием, дескать, самовар уже два раза ставила. Катерина Ивановна проявила строгость и потребовала убраться с глаз долой до самого вечера. Кухарка обиделась и, не простившись, ушла из дома, только платок на плечи накинула.
С Петром хозяйка поступила мягче: вручила три рубля и разрешила не показываться до утра. Петро – работник хоть и непьющий, но с такими деньжищами кто хочешь запьет. Шутка ли дело – на целое ведро водки подарочек. Петро уговаривать себя не заставил, схватил шапку и отправился в народную чайную, где знакомым наливали в чайник вовсе не скучную заварку.
Оставшись одна, Катерина Ивановна обошла дом, закрывая окна, и заперла двери – входную и веранду. Этого показалось мало. Она еще и шторы задернула. А свет не зажгла. С улицы могло показаться, что дом совершенно пуст, так тихо в нем было. Чем занималась Катерина Ивановна, никто бы узнать не смог, даже если бы старался подсмотреть. В шторах не осталось ни щелочки.
А что же пристав? Наш милый Недельский времени даром не терял. Городовые сообразили, что ждет их долгая морока и голодный желудок. И хоть они обменялись понимающими взглядами, – все-таки они имели большой опыт общения с начальством, – все вышло, как и чувствовали. Пристав взял такой аллюр, что здоровенные мужики задохнулись.
Сначала Недельский побежал к Оружейному заводу, обежал вокруг и неожиданно ринулся к железнодорожной станции. Наведя легкий переполох на пассажиров, он устремился к Разливу, где прочесал прибрежную линию, и так же внезапно повернул к границе.
В марафоне пристав не чувствовал усталости. Жар пек его голову. Сергей Николаевич точно не знал, куда и зачем бежит, но был уверен, что в движении к нему придут спасительные идеи. Все казалось ему, что вот-вот поймает правильную мысль за хвостик, стоит только поднажать. Ноги работали без устали, но вместо умных мыслей в голову забредала удивительная ерунда. Настолько сочная, что даже он понимал, что это сны наяву. И следовать за ними не стоит. Пристав мчался, как гончая, надеясь напасть на след, только на чей след, он и сам не знал. Сколько ни понукал чувства, сколько ни воображал картины убийства, стараясь разглядеть их внутренним взором, ничего не помогало. Напрасно загонял себя и городовых в придачу.
Как вдруг вожделенное чудо случилось. На всем ходу он замер, да так неожиданно, что городовые могли сшибить своего командира, если бы очень захотели. К счастью, они так устали, что на мелкую пакость сил не осталось. Пока Недельский стоял, выпучив глаза на электрическую станцию, городовые согнулись пополам и, плюясь густой слюной, раздували легкие до предела.
