– Ну конечно! – вскрикнул пристав и вскинул руку, как памятник самому себе. – Звезда… Одинокие фигуры… Черта небес… Удар судьбы… Внезапное прозрение…
– Чтоб тебя… – просипел городовой, а напарнику его хватило сил только кивнуть.
– За мной! На пляж! Песок и волны! – и пристав снова побежал.
Городовые крепко приложили нелегкую судьбу, что выпала им, но делать нечего, служба. Они затопали следом.
Петрусев, стоявший на посту около тряпичного шалаша, вытянулся по стойке смирно. Пристав даже не взглянул на него, увязая сапогами в мокром песке. Он бежал по самой кромке прибоя. За ним неслись двое несчастных. Один из них успел покрутить пальцем у виска. Городовой все понял и обрадовался, что несет службу на солнышке без беготни.
Господа в шезлонгах и в полотняных кабинках проводили странную процессию понимающими взглядами. Ах, как это романтично: вот так преследовать убийцу. И верные товарищи рядом. Вот, оказывается, как: кто-то отдыхает, а кто-то несет нелегкую службу. И с каким блеском несет!
Пристав не знал, как высоко он поднялся во мнении пляжного общества. Он уже стучал кулаком по деревянной будке, выкрашенной когда-то в голубую краску, что торчала на берегу у основания мола. Сооружение ходило ходуном и грозило вот-вот рассыпаться на доски. Городовым было все едино: пусть хоть весь пирс разнесет.
– Господин пристав! Обождите!
С пирса топал сутулый дедок в морском бушлате и линялой тельняшке. Ноги плохо слушались, он ковылял, как побитая посудина, но с курса не сбивался.
– Где тебя носит! Почему не на месте? – закричал Недельский.
Сторож, чье имя все давно забыли и звали просто Савелич, кое-как дотопал.
– Вашбродь… Чего шумишь… Зачем тарабанишь… Тут я…
– Кто разрешил оставить пост?
– Так это… Вроде войны нет… И как не отойти, когда нужда… Правда, ребята? – Савелич подмигнул городовым.
Те заулыбались: старик был болтливый, но добрый. Главное достоинство: не любит пить в одиночестве. За это его уважали. А морских историй знал с целую библиотеку приключений. Хотя, конечно, любил приврать.
– Нужды у тебя не может быть, когда законный представитель власти тебе досмотр делает! – заявил пристав.
– Так и нет ее уже, вашбродь, вся как есть вышла.
Городовые одобрительно захмыкали.
– Смирна-а-а! – рявкнул пристав.
Савелич не шелохнулся, а только бакенбарду почесал.
– Ты на меня не ори, вашбродь, – сказал он, не выказав почтения к чинам. – Я, конечно, начальство уважаю, но тебе кланяться не обязан. Это вон пусть твои орлы перед тобой навытяжку стоят. Я свое отстоял, да не перед лейтенантами, то есть, по-вашему, ротмистром, а перед адмиралами. Так что заходи в гости, хочешь – выпьем. Вон как ребят загонял, еле дышат. Давай уж тихо-мирно, Сергей Николаевич, и так чуть мою хибарку не разнес.
Пристав как-то сразу успокоился, даже перестал хвататься за эфес шашки. Желание разрубить сторожа благополучно схлынуло.
– Тогда рассказывай, – потребовал он.
– Чего хочешь узнать, вашбродь, всякого повидал.
– Что здесь вчера происходило.
– Так ведь, как положено, приходили две яхты…
– Не морочь мне голову, Савелич! Слышал, что на пляже случилось?
– Это что инженера порезали? – спросил сторож. – Слышал, как не слыхать. Кто не придет, с того и заводят. Будто у людей других забот не осталось.
– Рассказывай все, что видел! – потребовал пристав.
– А чего я видел?
Недельский не мог решить: сторож дурочку валяет или притворяется? В любом случае – хитрый старик. Что-то наверняка скрывает. Надо его по-другому сломать.
– В сторожке ночуешь? – спросил он.
– Летом, конечно… А зимой тут делать нечего. Кругом лед до самого Гельсингфорса.
– Вчера здесь был?
– В чистом виде, – ответил сторож и опять подмигнул городовым. Те отвернулись, чтобы пристав не заметил, как их распирает от подначки старика.
– Тогда рассказывай, что видел.
– Значит, так… Сначала видел я, как идем на «Императрице Марии» мимо Африканского Рога. Потом плохо помню, а потом вижу, как из воды вылазит гигантский осьминог, тварь жутка, и давай щупальцами деревья с корнем выворачивать. Ну, я тут…
– Постой, Савелич. Какой осьминог? – спросил пристав, сбитый с толку.
– Огроменный, саженей тридцать, не меньше. Выполз на пляж и давай крушить.
– Это что такое? – тихо спросил Недельский.
– Ты спросил, что видел, вот и докладываю. Сны мои затейливые. Такое приснится, что и рассказать стыдно… Дальше будешь слушать?
– Ты должен был видеть, как совершалось убийство! Ты должен был видеть убийцу! Белая ночь – все видно издалека!
Савелич сплюнул особо сочным образом под ноги, выражая глубокое презрение сухопутной сволочи, которую должен развлекать, и улыбнулся.
– Эк куда хватил, вашбродь. Ночь-то бела, да все одно темень. Нет у меня бинокля, чтобы тот конец пляжа разглядеть. А глаза уже не те. Но все бы это ничего, кабы не главная напасть…
– Что такое? – спросил пристав.
– Сплю я ночью, вашбродь. А вчера особо крепко. Потому как хороша была беленькая под копченого омуля.
Светлая идея, что озарила пристава, такая яркая и такая последняя, померкла навсегда. Наступили сумерки.
Недельский приказал городовым оставить его и, плутая по улицам, один вернулся в участок. Пока он шел, перебирал множество вариантов, как опередить столичного прохвоста. Но ни один не годился. Зато в участке его ждал малоприятный сюрприз.
Ванзаров, усевшись, как у себя дома, разглядывал злосчастную палку. Он приветливо улыбнулся, что было хуже всего. Лучше оскорбил бы или позволил себе грубость.
– Нашли что-нибудь интересное?
Пристав ответил сухо, чтобы стало ясно: он не намерен вступать в разговоры.
– И у меня пока не густо, – сказал Ванзаров. – Спасибо, что доставили вещи. Правда, ваш сотрудник заглянул в записку, которая предназначалась мне. Но разве стоит обращать внимание на такой пустяк? Хотите прочесть?
Недельский зачем-то взял помятую бумажку. Женским почерком было написано:
«Родион, я не понимаю, что это значит. Как понять твое исчезновение? Почему ты прислал за вещами? Между нами все кончено? Что значит твой отъезд в Сестрорецк? Это очередной побег, чтобы избежать важного решения, о котором ты намекал? Ты разбиваешь мне сердце. Если не появишься в ближайший день, считай, что между нами все кончено. Все еще твоя Л. Глупо, но люблю тебя по-прежнему нежно. Цуль-цуль тебя, медвежонок!»
Такие вещи не принято давать читать посторонним. Пристав вернул записку и стал искать хоть какое-то дело на столе. Как назло, ничего не попадалось. Ванзаров между тем выражал полное дружелюбие.
– Это письмо показано вам по одной причине, – сказал он. – Хочу, чтобы вы убедились: мне не доставляет никакого удовольствия торчать в вашем милом городке. Отсутствие в столице может разрушить кое-какие мои жизненные планы. До которых вам и Фёклу Антоновичу, конечно, нет дела. Я ясно выразился?
Пристав нервно кивнул. Ему было до омерзения стыдно: читать чужое – дурной тон. И так бы все доложили.
– Сердечно признателен. Теперь, когда вам понятны мои намерения, извольте кое-что сделать, чтобы поймать убийцу.
– Что вы хотите?
– Нельзя сказать, что хочу. Это важно для раскрытия дела. Необходимо, чтобы сегодня были поставлены две скрытные засады.
– Где же это? – спросил пристав.
– Одна в доме Жаркова.
– А другую где желаете?
– На пляже. И так, чтобы постовой о ней ничего не знал.
– На пляже, значит. Рассчитываете, что убийца вернется на место преступления?
– Вероятность высока, – ответил Ванзаров.
– Знаете это так точно? На сто процентов?
– На девяносто девять.
– Что же за проценты такие?
Ванзаров повертел палкой не хуже жонглера.
– Этой ночью на квартиру Жаркова кто-то приходил, – сказал он. – Было очень поздно, или слишком рано. Хозяйка на часы не глядела, подумала, что Иван вернулся.
– Может, так и было.
– Жарков ушел с саперной лопаткой и штыком. Зачем ему возвращаться?
– Вот уж не знаю. Позвольте, а откуда вы про лопатку узнали?
– Хозяйка заметила пропажу. Она досталась убийце как сувенир на память. Честный обмен: записку в карман жертвы, а с собой – вещь. Убедились, что приходил убийца?
– Не знаю. Не ясно все это. Каковы ваши аргументы?
– Пришедший вел себя очень тихо. Боялся разбудить хозяйку. Если бы вернулся Жарков, он бы не церемонился. Госпожа Лукьянова испытывает к нему глубокую материнскую слабость и простила бы ночную побудку. Тем более спит плохо.
– Допустим. И что с того?
– Он – это не значит, что был мужчина, просто форма речи – что-то искал. И не нашел. Это что-то для него крайне важно. Есть два шанса: или вернется на пляж, или в дом Жаркова. Логично?
Пришлось кое-что взвесить. На одну чашу весов легла дружеская просьба предводителя. На другую – прихоть этого выскочки. Было бы что взвешивать! Нет уж, пусть помучается.
