Хватало лишь пары тщательно продуманных слов, чтобы пробудить в его душе злобу. Плача, я передавала ему записки с описаниями очередных подлостей, совершенных графиней. Я вызывала в его памяти стремления, связанные с его прежней жизнью.
Но только во время моей последней поездки к Оренделю план предстал предо мною во всех подробностях. План, который я уже начала воплощать в жизнь, прямо сейчас, когда я пишу эти строки. Наконец-то я осознала то, что так долго вызревало во мне, смутное, неявное. И — какая ирония! — сама графиня навела меня на эту мысль, приказав привезти сюда Оренделя. Она сама накликала свою погибель. Я уничтожу ее. И не будет для Клэр боли страшнее, не будет для меня мести слаще.
С печальной миной я пару дней назад вошла в «келью» Оренделя, сжимая в руках написанное мною же письмо. Мальчишка обрадовался, увидев меня, но уже через мгновение заметил, что что-то не так, как всегда. Я передала ему послание.
— Мне прочитать его прямо сейчас? — Дрожащими руками он открыл письмо. — Ах, Бильгильдис, неужели это правда? Отец мертв, убит моей же матерью и ее любовником?
Я указала на строки, где говорилось о том, что и Элисия, и все остальные в замке верят в это, но у них нет никаких доказательств, ведь графиня и ее любовник измыслили хитроумный план и замели за собой все следы. Ко всему теперь и жизни Элисии угрожает опасность.
— Нет! — к моему изумлению, заявил он. — Нет, это не может быть правдой. Все те злые поступки, значительные и нет, о которых ты мне говорила… поступки, которые описаны в ее же письмах… во все это мне приходится верить. И в ее себялюбие, и в любовника, и в ее ненависть к отцу, да, во все это я верю. В чем-то я даже понимаю свою мать. Отец был суровым и жестоким человеком, он плохо обращался со всеми вокруг, даже со своими детьми. Помнишь, он выпорол меня из-за того, что я метал подковы не так далеко, как дети других дворян, и проиграл в соревновании? А как он смеялся над Элисией, когда она упала с жеребенка и сильно ударилась головой? Тогда еще шел дождь… Мама пыталась скрыть свою печаль, но я все видел. И все же… такое… убийство… худшее из всех преступлений… и то, как оно было совершено… А теперь, говоришь, она хочет убить Элисию? Нет, вы все, должно быть, ошибаетесь. Весь замок ошибается. Та женщина, которую я знал, не способна на такое.
Бедняга. Рифмоплетство сделало его совсем глупым. Если бы он знал, на что способны люди, когда они любят. Если бы он знал, что светлый образ любви, проникающий в наши сердца, приносит с собой семена зла. Но откуда мальчонке знать такое, ведь он сидит в этом загоне год за годом, месяц за месяцем, день за днем, один. Мир видится ему таким, каким представляет его себе девятнадцатилетний бард.
«Я еще сумею переубедить его, — сказала я себе, — но пока что не стоит говорить с ним о вине графини». Я передала ему лист, на котором было написано, что я решила освободить его, только графиня не должна знать об этом.
— Ты действительно решишься на такое, Бильгильдис? Ты такая добрая…
Да. Мы с Саломеей добрые женщины, самые лучшие на свете.
Я подарила крестьянам все, что собралось в комнатке Оренделя за все эти годы, расплатилась с ними (при этом Раймунду показалось, что я оставила им слишком много денег), и в тот же час мы отправились в повозке Раймунда назад, в отчий дом Оренделя.
— Гляди, Бильгильдис, как высоко летают птицы в небесах… Гляди, Бильгильдис, как колышутся травы… Гляди, Бильгильдис, как играет красками осенний лес…
И так все время.
Пока Орендель вновь открывал для себя мир после своего семилетнего заточения, я раздумывала над своим планом.
В какой-то момент мы с Раймундом остались наедине, и тогда мой супруг сказал мне:
— Надеюсь, тебе ясно, что мы должны избавиться от него? Если графиня когда-либо узнает, что мы делали все эти годы, мы пропали. Значит, расправимся с ним, а потом скажем, что по дороге он умер от лихорадки. Или еще лучше — всего за несколько дней до нашего приезда Орендель трагически скончался в доме тех добрых и чудесных людей, у которых мы его поселили, и все его оплакивали. Как думаешь, сойдет?
Сойдет — как струпья у прокаженного. Я дала Раймунду понять, что если он Оренделя хоть пальцем тронет, то его черепушке придется познакомиться поближе с поленом, и мы еще посмотрим, какая дубина крепче. Поворчав немного, старик сдался. (Я очень беспокоюсь из-за Раймунда. Мне кажется, он готов действовать без меня. У нас с ним разные цели. И все же, пока моему старику удается получать деньги за Оренделя, он не навредит мальцу. А сейчас Раймунд должен купить для Оренделя хутор неподалеку от замка и привести дом в порядок. Он неплохо наживется на этом, я уверена. Только когда запахнет жареным и Раймунд догадается, что я намереваюсь сделать, я не смогу больше им управлять, а рано или поздно это случится. Значит, придется что-то придумать. Я не позволю Раймунду испоганить мою месть.)
Итак, мы привезли Оренделя на заброшенный хутор. Дом и прилегающие постройки были в ужасном состоянии, но тут была одна хорошая комната с двумя каминами, в которой можно было разместиться. Я дала мальцу понять, что с наступлением темноты поднимусь на крепостную стену и помашу факелом, а он в свою очередь, должен был ответить мне тем же знаком. Это будет знаком того, что мы думаем друг о друге. Орендель сразу же согласился повторять это нелепое действие каждый вечер. Да и как иначе? Он же постоянно писал подобную чушь в своих стихах.
— Я скоро увижу свою сестру?
Я кивнула. Сейчас нужно было просто удержать его здесь.
— Как ты думаешь, что со мной будет дальше?
Я дала ему понять, что Элисия наверняка примет его сторону и добьется того, чтобы он стал графом.
— Знаешь, мне кажется, я не хочу быть графом.
А если этим он спасет сестру, которая страдает от власти своего отчима?
— Ну, тогда конечно. Но ненадолго.
Так я выиграла время, необходимое для воплощения моих планов в жизнь.
Час назад, прежде чем писать это, мы вместе с графиней поднялись на крепостную стену, и я протянула ей факел. Она махнула им, и, гляди-ка, в долине вспыхнула звездочка, яркое пятнышко света во тьме, так далеко, что едва было видно его движение. Клэр была вне себя от радости, а я стояла рядом и старалась скрыть усмешку.
— Бильгильдис, это он, видишь? Бильгильдис, это… после всех этих лет… это знак… Конечно, у меня есть письма Оренделя, но… знать, что это мой мальчик машет мне факелом… знать, что с ним все в порядке… что он ждет встречи со мной так же, как я жду встречи с ним… Ах, Бильгильдис, должно быть, я кажусь тебе глупой. Или нет? Ты знаешь, каково это — думать о своем ребенке, когда он далеко, ведь и твои сыновья были на чужбине, на войне. Мать всегда спрашивает себя, есть ли что-то, что я могу сделать, чтобы мое дитя осталось со мной, чтобы оно не очутилось в тех местах, которые я никогда не видела? И знаешь, у меня больше причин мучить себя этим вопросом, ведь это я отправила Оренделя к чужим людям. Ты только посмотри, он поднимает факел, как и я!
Поразительно, сколько времени графиня провела там, на стене. Они ведь не обменивались там словами или предложениями, и Клэр вполне могла бы уйти со стены довольно быстро. Но нет, она бы простояла там до рассвета, размахивая факелом, эта идиотка, если бы я не напомнила ей, что мальчику нужно выспаться.
— Ты права. — Графиня мягко улыбнулась. — Ты всегда помогала мне, Бильгильдис, все эти годы. Я думаю, пришло время освободить тебя и твоего мужа Раймунда из крепостничества. Я не могла попросить об этом Агапета, но Эстульф относится к этому иначе. Поверь мне, вскоре ты получишь хоть что-то за то, что ты дарила нам все эти годы.
«Слишком поздно, — подумала я. — Слишком мало и слишком поздно».
Клэр
Я никогда не хотела, чтобы дошло до ссоры, но предполагала, что такое случится.
Все началось с очередного заседания в большом зале — мне подумалось, что глупо собираться впятером в таком огромном, да к тому же еще и холодном помещении, но для Бальдура, наверное, держать совет именно тут было привычнее. Итак, мы с Эстульфом, Элисия и Бальдур вошли в большой зал. К нам присоединился викарий, тихий, как тень, — он присутствовал на заседании, но ничего не говорил.
Вначале мы говорили об устранении последствий наводнения, и Эстульф в связи с этим упомянул, что он планирует осушить болото и так получить новую пахотную землю и в то же время улучшить здоровье крестьян. Бальдур — как мило с его стороны! — был не против того, чтобы наши крестьяне жили немножко дольше и могли собирать больше урожая, но сама идея ему не особо понравилась. Эта тема его не интересовала, он с равнодушным видом сидел за столом, пока речь не зашла о деньгах, которые потребуются на осушение болота. Эстульф заявил, что у нас недостаточно денег для того, чтобы воплотить план по осушению болота в жизнь, а занимать такую сумму он не хочет, поэтому придется вдвое сократить число наемников. И тут, будто кто-то задействовал невидимый рычаг, превращающий неподвижную деревянную конструкцию в работающую катапульту, Бальдур швырнул в лицо Эстульфу решительное «Нет!».
