— Простите, что причиняю вам боль, — сказал я. — Судя по письму, полагаю, этим человеком был Монтфорт?
Она кивнула, аккуратно промокая глаза кружевным носовым платком.
— И от этой связи родился ребенок?
— Да, как вы выразились, от этой связи родился ребенок. Отцу стало известно о моем положении, и он заставил меня во всем признаться. — Она вновь промокнула лицо платком, потом взяла чайник и долила в мою чашку чаю. Ладони у нее были маленькие, запястья хрупкие, как у ребенка, а длинные тонкие пальцы с ухоженными ногтями странным образом напомнили мне Чиппендейла. — Он отыскал священника, который якобы сочетал нас браком. Тот заверил его, что исполнил церемонию по всем правилам, но Монтфорт забрал свидетельство себе. Отец нашел Монтфорта в Венеции, и тот в разговоре выказал себя образцом рассудительности. Заявил, что не бросал меня и конечно же не намерен губить мою репутацию, ведь он же женился на мне. Он писал мне, что находится в Венеции, но письмо, должно быть, где-то затерялось. Ему нужно возвращаться в Англию, но пока он не может взять меня с собой, ибо должен подготовить родных к приему невесты-итальянки. Когда отец любезно уведомил его о моем интересном положении, тот в качестве жеста доброй воли согласился оставить свою служанку, которая привезет младенца в Англию, как только он родится. Мне он будет регулярно сообщать о том, как растет ребенок, и через какое-то время заберет меня к себе.
— И вы отдали ему ребенка?
— А разве у меня был выбор? Отец вынудил меня согласиться на этот план. Я была уверена, что Монтфорт пришлет за мной.
— Но этого не случилось?
— Нет. Ребенка — это был мальчик — забрали у меня через несколько дней после его рождения. Монтфорт дал отцу немного денег для меня, а сам сразу же после встречи с ним вернулся в Англию. С тех пор я не имела от него известий. Я несколько раз писала ему, умоляя отозваться, но мои письма остались без ответа. Через несколько лет я узнала, что до знакомства со мной он уже был помолвлен. По возвращении он почти сразу же женился, буквально через несколько недель. Спустя девять месяцев его жена родила сына. Тогда я поняла, что была жестоко обманута. И все же я не могла жить спокойно, не ведая о том, что стало с моим ребенком. А ведь каждая мать вправе это знать.
Я участливо кивнул, хотя про себя подумал — какая же мать решится отдать собственное дитя едва знакомому человеку и годами ждать, когда ей соизволят сообщить что-нибудь о нем. Ее слезы и дрожащие губы — это все притворство. Я готов был поклясться, что глаза ее холодны как лед.
— Итак, я приехала в Англию, чтобы отыскать Монтфорта и встретиться с ним.
— И вы встретились?
Она решительно качнула головой, при этом перья в ее прическе затрепетали.
— Все то время, что я здесь, он был неуловим, как сама удача. Конечно, я уже знала, где он живет, и неоднократно писала ему, но, как и прежде, ответа не получила. Ни на одно письмо. Но вот несколько недель назад я получила любопытное послание от некой мисс Аллен, которая, как выяснилось, являлась сестрой Монтфорта. — Здесь она встала, подошла к комоду и достала письмо. — Прочтите, и вы все поймете.
Она вручила мне листок бумаги. Я развернул его, не зная, чего ожидать. Письмо было написано крупным округлым почерком необычными красновато-черными чернилами.
Хорсхит-Холл, Кембридж, 18 декабря 1754 г.
Сударыня,
Недавно я случайно наткнулась на ваше письмо, адресованное моему брату, в имении которого я исполняю роль экономки. Своих детей у меня нет, о чем я глубоко сожалею, и мне стыдно, что он так жестоко обошелся с вами и вашим ребенком. Чтобы хоть как-то загладить его вину и облегчить ваши страдания, я хочу вам сообщить некоторые сведения. Не буду утруждать вас подробностями о том, как я их узнала, скажу только, что из достоверного источника мне стало известно, что девятнадцать лет назад мой брат вернулся из Италии с ребенком (мальчиком), которого он поручил заботам местной кормилицы, некой миссис Фиггинс. Спустя четыре года, услышав, что в Лондоне должен вскоре открыться приют для подкидышей, мой брат распорядился, чтобы ребенка поместили туда сразу в день открытия. Насколько мне известно, его приказание было исполнено. Как дальше сложилась судьба ребенка, я не знаю.
С почтением к вам,
Мисс Маргарет Аллен.
Я дважды перечитал письмо, прежде чем вернул его мадам Тренти. Она пристально наблюдала за моим лицом, но я тщательно скрывал свои мысли.
— Прошу прощения, мадам Тренти. Я глубоко сочувствую вам, но мне по-прежнему неясно, как вы узнали, что Партридж найденыш, и Почему он заинтересовал вас.
— Вам не хватает сообразительности? Неужели сами не догадываетесь? — воскликнула она, недоуменно качая головой. — Партридж — мой сын. Это я послала его к Монтфорту… к его отцу.
Разумеется, я понимал, что она намеревалась внушить мне, но почему-то от ее слов «Партридж — мой сын» у меня все похолодело внутри. В ее голосе не слышалось тепла. С таким же успехом она могла бы сказать: «Это мой стул» или «Это Мое платье».
— Говоря по чести, ваши притязания несколько удивляют меня. Какие у вас есть доказательства?
Она поджала губы.
— Мистер Хопсон, для юноши вашего возраста вы весьма скептичны.
— Возраст тут ни при чем, — сухо отвечал я. — В Лондоне полно подкидышей, и мне просто любопытно, как вы установили, что Партридж — ваш ребенок?
— Хорошо, если вы настаиваете, я объясню. Я пришла в тот сиротский приют и просмотрела учетные книги — они у них называются приемные книги. Как видите, мисс Аллен указала точную дату, когда мой ребенок был помещен туда, — в день открытия. Приют открылся 25 марта 1741 года. Я сверилась с записями и определила, что мой ребенок — тот, которого за исключительный талант резчика отдали в ученики к Чиппендейлу.
Я хотел верить ей, но что-то во мне противилось. Как ей удалось так легко найти Партриджа, недоумевал я, когда сам он, несмотря на все попытки, так и не смог отыскать родителей? Неужели мой умный талантливый друг и впрямь является отпрыском этого коварного существа и гнусного Монтфорта? В нем не было ни малейшего сходства ни с ней, ни с ним. Ее рассказ казался вполне правдивым, слезы — более чем убедительными, но я не мог отделаться от ощущения, что наблюдаю игру блестящей актрисы, а не излияние скорби убитой горем женщины. Мадам Тренти не выказала ни единого чувства, присущего матери. В ее лице не отразилось муки, когда я поведал ей об ужасной смерти Партриджа. Напротив, как мне теперь вспоминается, она была шокирована, удивлена, пожалуй, даже раздосадована. Словно его смерть спутала ее планы.
— Зачем вы послали Партриджа к лорду Монтфорту? Какой в том был смысл, если вы знали, что тот не желает встречаться с вами и бросил своего сына? Разве вы не догадывались, что он отвергнет его? Неужели вы, мать, не чувствовали, что жестоко посылать его к нему?
— Я смотрела на это иначе. — Она вскинула брови, недовольная моей критикой. — Партридж имел право на то, чтобы Монтфорт признал его своим сыном. Я его жена, и у меня тоже есть права. Я хотела доказать ему, что от меня нельзя отмахнуться, как от презренной куртизанки. И я, и Партридж, мы оба заслуживали справедливого отношения.
— Вам нужна была справедливость или деньги?
— А разве это не оДно и то же? Как еще, если не деньгами, мог бы Монтфорт искупить свою вину?
— Лорд Монтфорт прежде платил вам? — Возможно, что с того?
— А в последнее время платежи прекратились? Поэтому вы стали искать его?
Она раздраженно замахала веером. Я понял, что попал в цель.
— Вообще-то, вас это не касается, мистер Хопсон. По-моему, вы забываетесь. А теперь, когда я выслушала ваши жестокие обвинения, не соизволите ли вы сообщить мне то, что я должна знать? Кто душеприказчик Монтфорта и его главный бенефициар?
— Зачем вам это знать?
— Я хочу довести до их сведения, что я — мать его незаконнорожденного сына. Я намерена предъявить свои права на наследство.
— У вас есть доказательства того, что бракосочетание имело место?
— Брачное свидетельство, вероятно, среди бумаг Монтфорта. У меня есть документы, подтверждающие, что он посылал мне деньги на протяжении последних девятнадцати лет.
Без брачного свидетельства она вряд ли могла на что-то претендовать. То, что я знал о Монтфорте и его методах обольщения, не оставляло сомнений в том, что церемония бракосочетания была фарсом, устроенным исключительно для его удовольствия. Тем не менее я не счел нужным говорить о своих подозрениях. Я назвал Уоллеса, сообщил, где его искать, и посоветовал ей связаться с ним. Записывая для нее на листке бумаги необходимые сведения, я вдруг почувствовал, что тепло комнаты, мягкое кресло, аромат ее благовоний душат меня. Мне не терпелось уйти из этого дома, из этой гостиной, от ее лицемерия. У меня оставалось еще несколько вопросов к ней, но после всего, что я пережил в этот день, меня начинала одолевать усталость, разум затуманивался, и я уже был не в состоянии сформулировать эти вопросы.
