подходила к концу, к церкви Георгия за лавками подъехал Бруслов. Он нашел настоятеля церкви, представился журналистом православного журнала «Знак веры» и сказал, что он ездит по городам России по повелению его святейшества патриарха и делает фотографический альманах о старых церквях русской земли. Он попросил дозволения и благословения на проведение фото сессии в этой церкви. Настоятель позволил, благословил и хотя упомянул о том что письменного обращения из патриархата он не получал, дал в помощники протодьякона Исаию. Целый день Бруслов делал снимки различных мест в этой церкви. Найдя чугунную поросшую мхом табличку с названием RAKSI, он спросил: – А что это?
Протодьякон сказал: – Дело тут давнее. Быльем поросло, и правды не сыщешь. Остались одни старины или легенды, но сказывают, что там лежат мощи чьи–то. Во времена опричные, пришел раз к настоятелю мужик один. А церковь в ту пора только строилась. Мужик простой, а в руках у него яхонты да изумруды.
– Возьми, говорит, все это! Настоятель глядит, а там богатства несметные, цельный мешок.
–А что ты хочешь взамен? – спрашивает значить его настоятель. А тот глазища дикие и говорит: – Позволь тело в храме захоронить!
–А что за тело?
–Тело православное, крещеное. Без имени и родины.
Настоятель согласился. И в стене церкви сделали нишу, тело туда положили. Запечатали плитой. И название этот мужик написал, вот это РАКСИ. Что за название не знаем. На деньги те, церковь и выстроили полностью. Мужика с тех пор, сказывают, видели раз в году в один и тот же день. Он приходил ночью, плакал, даже кричал, говорят. А потом исчез. А табличка эта вот осталась до сих пор. Вот какая история.
Бруслов слушал с интересом. Потом он попросил протодьякона сделать снимки вечерней натуры и на восходе солнца. Согласие было получено. Вечером, пока все были на службе, он внимательно осмотрел чугунную табличку. В лавке прикупил молот и зубило. Пришёл за час до восхода, сторож поглядел, как он настраивает свою аппаратуру, зевнул и пошел досыпать. Бруслову было важно незаметно нанести удары молотом. Это было можно сделать только во время колокольного звона на заутреннюю. Когда прошел звонарь, он встал наизготовку. Звонница сегодня бил в четыре колокола, так как четвертая неделя месяца и 27 раз, согласно числу по календарю. С первым ударом Бруслов обрушил молот по табличке. Потом второй, третий, пятый и вот она треснула как стекло и со следующим ударом раскололась. Бруслов весь мокрый кинулся к зияющей пустоте. Пахнуло могильной сыростью. Из темноты на него смотрел пустыми глазницами череп с венком и выцветшими лентами.
Такие до сих пор одевают молодые девушки. Череп девушки и положение скелета было такое, будто она легла спать на бок. Он на минуту замешался. Колокол продолжал звонить. Темнота окружала его, только фонарь освещал это место. До восхода солнца еще было полчаса. Мрачность места совпадала с мрачностью действий. Тревожить могилу покойника нельзя. Холод в одночасье пронзил тело Бруслова. Будто что– то холодное прошло сквозь него. Он обернулся. Ветер трепал листву кустарников. Ему показалось, что кто–то прячется в тени аллеи. Ужас сковал на мгновение его тело. Он тряхнул головой, будто сбрасывая наваждение и начал действовать решительно. Просунул руку сквозь кости, нащупал что–то твердое и холодное. Он с нетерпением скинул скелет вниз к своим ногам. Страх двигал им. Скелет упал возле его левой ноги. Костлявая рука зацепилась за карман пиджака, будто покойница не хотела покидать свою могилу. Он отшвырнул руку и весь скелет. Череп с лентами откатился и уткнулся пустыми глазницами в землю. Но тут кости сдвинулись и череп повернулся в его сторону. В свете лампы черные глазницы хозяйки могилы глядели холодно и ужасающе. Серые ленты развивались на ветру, будто змеи на голове горгоны. Он глядел как завороженный, ему казалось, что если он отвернется, то через секунду покойница будет стоять у него за спиной. Звон колоколов умолк. Бруслов очнулся, это означало, что у него есть не более 5 минут до обхода сторожа. Он снова всунул руку в темноту склепа и нащупал ящик. Вытянув на свет, он увидел, что это не ящик, а ларец величиной с саквояж. Он схватил его.
Ларец был очень тяжелым. Он быстро пошел в сторону выхода, в какой-то момент ему явственно показалось что кто-то коснулся его волос. Он обернулся и посмотрел туда, где лежал скелет. Череп лежал, повернув свои черные глазницы к Бруслову. Он будто наблюдал за ним. Ему даже показалось, что он глядел с жалостью. Бруслов кинулся бежать. Подбежав к боковой калитке, он обернулся, никого не было. Подувший ветер растрепал серые ленты на черепе, одна из них оторвалась и полетела в сторону Бруслова. Он рванул калитку и через секунду он ехал в экипаже, рядом с ним стоял старый пыльный ларец. Бруслов утер пот, сердце колотилось в груди. Что за бесовщина? – думал он. Привидится же. Прочь из этого города. Прочь насовсем. Кучер повернул на вокзал. Бруслов ехал по только просыпающемуся городу, на углу он увидел дворника, вокруг него прыгала девочка, видимо внучка. У неё на голове был веночек с цветными ленточками. Завидев карету, она встала на бровку и помахала ладошкой. Эта картина ужаснула Бруслова – словно покойница продолжала провожать его. Он закрыл окна кареты и больше на улицу не выглядывал.
27
Как вышло так, что Игнат Ипатов влюбился в Дуняшу, он не мог объяснить. Он даже слова такого не знал – любовь. Он был из породы людей, не понимающих чем баба лучше доброго коня. Ну конечно он понимал, зачем баба нужна и пользовался этими нуждами охотно. Баба – это тело, это обустроенный быт, это порядок в доме, это вычищенная одежа, это чтоб детишек рождати. Но Дуняша перевернула его представление, точнее не перевернула, а появилась в его жизни и жизнь его, до сей поры ясная, стала ему совершенно чужой и ненужной.
Как это любить женщину душою, каждой клеткой своею он не понимал и не знал. Но неведомая тоска, именно тоска после его ухода из Калуги не давала ему покоя. Его тянуло в княжеский дом, он не хотел, есть, он не спал, а скорее забывался и в этих полудремотах он видел лицо, глаза, улыбку Дуняши. Иногда он даже будто слышал ее запах. В один из дней на улице Москвы
