в своих детективных делах по самые уши?
Загорский усмехнулся. Она нашла очень точное определение: по уши в делах, это то самое состояние, в котором он пребывает, причем пребывает безостановочно.
– А как все остальное? – спросила она безразличным тоном.
Он пожал плечами. Под всем остальным она, вероятно, разумеет его личную жизнь? Если так, то тут ему гордиться нечем. Он живет практически как монах, но не в том смысле, как это разумеет Дягилев, а в буквальном.
– И жениться ты, конечно, не собираешься? – спросила она все так же безразлично.
Нет, жениться он не собирался. Светлана прекрасно знает, что он бы давно женился, если бы имел такую возможность. Но его профессия…
– Ах, Боже мой, – воскликнула она с досадой. – Опять ты про свою профессию! Но кроме профессии есть же еще и жизнь, жизнь! А жизнь случается только однажды, почему ты не хочешь этого понять?
Он промолчал. Он понимал, о чем она. Эти разговоры уже велись между ними несколько лет назад, когда они еще были вместе. Слышать эти слова снова и снова было ему нестерпимо. Светлана не могла понять, что его профессия и есть его жизнь. Этого не мог понять даже Ганцзалин с его дурацкими идеями о женитьбе. Этого, по большому счету, не мог, наверное, понять и сам Нестор Васильевич. Он просто чувствовал, что тихий семейный очаг – это не для него, у него в жизни есть какая-то иная миссия, миссия, значения которой он пока еще не осознал.
– Впрочем, зачем тебе жениться, – язвительно продолжала Лисицкая, – ты и так хорош. Жена помешала бы амурным приключениям нашего монаха. Однако позволь заметить, что возраст не пощадил и тебя.
Он пожал плечами: возраст никого не щадит, исключая, может быть, только саму Светлану.
– Ах, я не о том, – отмахнулась она, – ты по-прежнему выглядишь прекрасно. Знаешь, в чем проявляется возраст мужчины? В смене его предпочтений. Раньше ты предпочитал приличных женщин, а сейчас довольствуешься, как бы это помягче выразиться… дамами полусвета.
Тут действительный статский советник изумился не на шутку. То есть как это – предпочитает? Почему она так решила?
– Ах, – сказала Лисицкая, не скрывая досады, – не я решила, а видно невооруженным взглядом. Или ты будешь утверждать, что мадемуазель в фиолетовом, которая тебя преследует по всему Монако, это порядочная женщина?
Тут Нестор Васильевич слегка покраснел. Это не то, что она думает. Он просто оказал мадемуазель Моник одну услугу, и она…
– Одну услугу! – перебила его Лисицкая. – Теперь это так называется! Но точно ли ты оказал ей услугу? Или, может быть, наоборот? И во сколько эта услуга тебе обошлась – по прейскуранту или особому счету?
– Ничего она мне не стоила… – начал было Загорский, но тут же и умолк, сообразив, что Лисицкая, кажется, все-таки подцепила его на крючок. Как это женщинам удается мимоходом перехитрить любого почти мужчину – исключая только совершенных негодяев? Может быть, потому, что мы любуемся их красотой, нежностью, добротой и совершенно забываем, что женщины – тоже люди, со всеми присущими людскому племени недостатками.
– Молчи, – сказала Светлана, – молчи, и не оправдывайся. Тем более, что между нами давно ничего нет, и это вообще не мое дело – измерять глубину твоего падения.
Нестор Васильевич не выдержал и улыбнулся. Если она хотела вызвать в нем чувство вины, то с последней фразой, пожалуй, вышел перебор. Она, видимо, тоже это почувствовала, потому что оглянулась на него и, сузив глаза, бросила:
– Что ты тащишься сзади хвостом, как гимназист за знатной дамой? Будь любезен, возьми меня под руку.
Действительный статский советник не возражал. Он поравнялся с барышней и предложил ей руку. Полузабытое сладкое чувство охватило его, когда маленькие пальчики скользнули к сгибу его локтя. Они уж больше ничего не говорили, а просто неторопливо шли следом за Ганцзалином, который, в свою очередь, влекся в фарватере Дягилева, пытавшегося светским разговором очаровать пана Марека. Пару раз тот оглядывался назад, отчаянным взглядом прося у действительного статского советника помощи, но натыкался только на осклабленную физиономию Ганцзалина, который уж точно ничем бы ему не помог, даже если бы захотел.
– Откуда ты знаешь про мадемуазель Моник? – спросил Нестор Васильевич.
Лисицкая пожала плечами: она видела ее своими глазами. Видела, как та сопровождала Загорского, а потом незаметно следила за ним.
– Следила? – удивился Загорский. – Странно… Я думал, она не хочет меня видеть.
Тут он спохватился: а как давно в Монте-Карло находится сама Светлана? И почему она раньше к нему не подошла?
Та посмотрела на него в упор: а зачем? Мало, что ли, вокруг него симпатичных барышень?
Он нахмурился и умолк. Весь оставшийся путь они проделали молча…
Обед в ресторане проходил под темпераментные обещания Дягилева покорить не только Европу, которую он уже считал своей, но также и Америку, и вообще все пять континентов земного шара.
– Пятый континент – Антарктида, – несколько язвительно заметил действительный статский советник. – Кого ты там намерен покорять – пингвинов?
Дягилев даже обиделся на такое. А что же – пингвины, по мнению Загорского, не способны чувствовать прекрасное? Это красивые, грациозные животные и балет, не говоря уже про оперу, они поймут куда лучше, чем какие-нибудь медведи или толстокожие бегемоты.
– А, впрочем, черт с ними, с пингвинами, – сам себя оборвал импресарио и глаза его сделались мечтательными. – Мне бы не пингвина, мне бы какого-нибудь восточного набоба очаровать – вот это был бы прорыв!
Нестор Васильевич только головой покачал: на его вкус, уж лучше перед пингвинами балет представлять. Да и зачем Дягилеву какой-то набоб?
– Деньги, дорогой мой Нестор – тот самый презренный металл, которого нам все время недостает, – отвечал Дягилев. – Поверишь ли, я гол, как сокол, а подлинное искусство требует серьезной финансовой подпитки.
С этими словами он лихо отправил в рот кусочек черного трюфеля.
Ближе к десерту Дягилев взглянул на часы и вдруг вспомнил, что его уже ждет руководство здешней оперы, и он безбожно опаздывает на встречу. Пожав руку Загорскому и послав воздушный поцелуй пану Ковальскому, он подхватил Лисицкую и растворился, как растворяется туман над утренней рекой. Лисицкая, кажется, хотела бы еще остаться, но противоречить патрону не могла и покорно исчезла вместе с ним.
– А за обед, между прочим, не заплатил, – ворчливо заметил Ганцзалин, проводив взглядом экстравагантного антрепренера.
При этих слова пан Марек, жевавший куропатку, замер с открытым ртом и с некоторым страхом поглядел на Загорского.
– Ничего, – успокоил его тот, – за обед заплатить у нас денег хватит.
Ободренный таким образом, пан Ковальский заработал челюстями с удвоенной силой…
Закончив
