– Простите, ваше превосходительство, нам пора, – прервал генерал-майора Фаберовский. – Пошли.
* * *
– Вы представляете, ваше превосходительство, – говорил поляку Лукич, отдавая Артемию Ивановичу гидропульт, – у сапожника нашего, Коврижкина, в дальнем дворе, во флигеле, завелся на чердаке нечистый дух.
Швейцар перекрестился.
– Ходил сегодня Коврижкин с утра по домам, насобирал обуви на починку. Сел после обеда чинить, слышит, а на чердаке что-то стучит да топочет. Он жену послал, как сам занят был, та наверх ушла. И такой там вой начался: аж здесь слыхать было. То на мужской голос взвоет, то на бабий, и дом весь аж ходуном ходит. Я сам-то здесь за домом Балашовой следил, а Митрич мне верно сказывал. Спустилась жена Коврижкина вся растерзанная. «Нечистый, говорит, дух был, насилу справилась. Пойду, говорит, прилягу». А сейчас к Пантелеймону ушла, исповедоваться. Вот у меня все записано в книжке.
– Вырви мне листочек, я потом почитаю. – сказал Фаберовский. – Что заговорщики?
– Часть отбыла. Юнеев ушел, атаманец тоже, а павловцы-рядовые остались.
Лукич помог Артемию Ивановичу водрузить гидропульт на спину, и лже-дезинфекторы двинулись через улицу во двор балашовского дома. Ворота были на замке, но калитка была открыта, и они свободно прошли внутрь. Напротив ворот находился закрытый каретный сарай, направо уходил узкий дворик, из которого низкая подворотня сразу за сараем вела в дальний двор.
– И где? – спросил поляк.
Вопрос был неуместен. Посреди двора на месте выгребной ямы находился небольшой, умеренной высоты вулканический кратер, на первый взгляд, состоявший из пористой пемзы густо-коричневого цвета. Крышка ямы была приветственно приподнята на деревянном коромысле с чугунным противовесом на противоположном конце.
– Я ж говорил, Степан: зима дрожжам не помеха, – сказал Артемий Иванович. – Вон как вспучило. Помнишь, летом на Дровяном переулке мы с тобой приехали, а там все затопило выше отметки о наводнении двадцать четвертого года? А потом две чухны приехали, золотари, как, бишь, их звали подходяще?
– Пукканен и Невоняйнен, – ответил Фаберовский, поднимаясь к краю кратера и заглядывая внутрь.
– Точно. Он еще встал столбом и говорит: «Вот так штука! Прямо мельница Сампо! И лезет золото, и лезет!»
– Надо дворника за управляющим послать.
Дворник Мухоморов после страшной ночи отсыпался в дворницкой, завалившись на узкую кушетку прямо в тулупе и валенках.
– Вставай, чучело! – громко сказал поляк, спустившись вниз по деревянной, в три ступеньки лесенки в маленькую каморку. Дворник вскочил, отшатнулся от вошедших и прижался спиной к стене.
– Сегодня ночью ты был дежурным дворником? – Артемий Иванович попытался зайти к нему сбоку, но тот забился задом в угол между печкой и наружной стеной с маленьким оконцем, и затравленно глядел на них.
– Да-с, с полуночи до трех ночи на часах был, – сказал дворник. – Ровно в три часа бляху Петрову передал.
– По нашим сведениям ты три четверти часа за свое дежурство на посту отсутствовал, – сказал Артемий Иванович. – И кто тайно золотарей вызвал и санитарную комиссию о происшествии с выгребной ямой не возвестил? Зови управляющего.
– Позволь, братец, что ты все хоронишь у себя там сзади? – спросил Фаберовский. – Револьвер, что ли? Ну-ка, повернись!
– Я уеду обратно в деревню! – истерично закричал дворник. – Или сошлите меня прямо сейчас куда-нибудь. Только не в Москву! Не трогайте меня!
– Да кому ты нужен! – сплюнул поляк. – Зови управляющего!
Дворник пулей вылетел из дворницкой.
Управляющим дома Балашовой был пожилой немец с геморроидальным цветом лица и заросшей седыми волосами тощей шеей, на которой болтался запутавшийся в растительности орденок.
– Управляющий домом титулярный советник Адольф Карлович Чреслер, – представился он. – Чем могу служить?
– Согласно имеющимся у Санитарной комиссии сведениям, вчера днем во дворе вашего дома произошло вулканическое брожение содержимого выгребной ямы, предположительно из-за попадания в нее вместе с испражнениями какой-то инфекции. И вами были вызваны в неурочное время золотари, чтобы скрыть данное происшествие, о котором вы не соизволили известить комиссию, хотя и обязаны были это сделать согласно распоряжению градоначальника от 14 июля сего года.
– Так чего ж сообщать, когда кто-нибудь наверняка из озорства в яму дрожжей кинул, – позволил себе пошутить Чреслер. – Я полагаю, что такого рода инфекция лечится инъекцией в лапу?
– Не в данном случае, – холодно отрезал поляк.
Управляющему пришлось ответить на вопросы, давно ли была зацементирована выгребная яма, не было ли трещин в цементе, сколько у него квартир в доме, сколько жильцов приходится на каждую, и сколько ретирадных мест, есть ли больные, нет ли страдающих кровавым поносом, и не умирал ли кто за последнее время, часто ли бывают посторонние люди, и не остаются ли здесь на ночь. Последний вопрос привел Адольфа Карловича в угнетенное состояние духа, но, тем не менее, он дал отрицательный ответ.
– Нам предписано осмотреть квартиры и все прочие помещения, – сказал Фаберовский. – Начнем с флигеля по Шпалерной.
Первым на очереди был чердак, куда они взобрались с площадки второго этажа по шаткой деревянной лесенке, верхняя половина которой была забрана в дощатый кожух с щелястой дверью, запертой на замок. Отперев замок одним из висевших у него на огромном кольце ключей, Чреслер пропустил представителей власти вперед, а сам остался у двери с зажженным фонарем. Чердак, как и положено, был пыльным и грязным, между печных труб с балок свисали березовые веники. Часть чердака была занята застиранным бязевым исподним, развешенным на веревках и замерзшим до жестяного состояния. Другая часть была свободна и дожидалась скатертей из кухмистерской Владимирова.
Следующей была квартира Черепа-Симановича. Дверь открыл сам хозяин в одной нательной рубахе и форменных шароварах.
– Вот, господа из Санитарной комиссии, – пояснил Чреслер. – Извольте впустить.
С видимым неудовольствием Череп-Симанович отступил в сторону. Посреди гостиной два солдата раздвигали большой круглый стол. Еще один сопел в углу у буфета, крутя мороженое. В лохани с битым льдом плавали бутылки шампанского, на полу шпалерой стояла водка и какая-то подозрительная мадера, которой можно было поить разве что нижних чинов.
– Праздник-с? – спросил Фаберовский, видя смущение хозяина и управляющего. – Имеется разрешение от полиции?
– А это вас не касается! – огрызнулся Череп-Симанович.
– Верно, не касается, – согласился поляк. – Господин Чреслер, извольте переписать всех находящихся в настоящий момент в квартире для предоставления сведений в полицию с последующим вытребыванием оных для освидетельствования врачами Санитарной комиссии. А мы пока осмотрим остальные помещения.
Выходя из гостиной в спальную, в которой стояли две двуспальные кровати, Артемий Иванович с Фаберовским услышали за спиной раздраженный шепот Черепа-Симановича и ответ Адольфа Карловича: «Не берут, я уж предлагал. Должно быть, кто-то из ваших же и донес. Нет, я обязан, извольте переписать, они предъявили бумагу, и я вас за какой-то червонец в месяц покрывать не намерен.»
– Клозетная чашка у вас с трещиной, – громогласно объявил Артемий Иванович, когда они возвратились из обхода по квартире и получили от управляющего список. – На полу зловонная лужа, не засыпанная хлорной известью.
– Но это хоть улаживается? – спросил Чреслер.
– Конечно. – Артемий Иванович осторожно, чтобы гидропульт не съехал на голову, нагнулся и прихватил одну бутылку водки.
– Уж лужа больно велика, – заметил поляк.
– Ах, да, и впрямь велика. – Владимиров взял еще одну бутыль, на этот раз из лохани. – Ну, ваше здоровье! – кивнул он выпучившему глаза от изумления и злости Симановичу и оба представителя Санитарной комиссии вместе с управляющим выперлись на лестницу.
Варакута оказался соответствующим характеристике генерал-майора Ярошенко даже больше, чем на фотографии из альбома. Он встретил их умильно и заискивающе, предложил чаю и лично обмахнул веничком ботинки Фаберовскому. Ничего интересного в квартире не было, клозетная чашка содержалась в образцовой чистоте, и уже на выходе Артемий Иванович заглянул в кладовку и заметил там кучу мешков.
– Это что, тыквы на зиму припасены? – спросил он у Варакуты.
Инженер неожиданно смутился.
– Извольте предъявить к осмотру, – вмешался поляк. – В жилых помещениях в таком числе земляные корнеплоды хранить запрещено, на то есть погреба.
Артемий Иванович вытащил один из мешков на свет и, развязав, вывалил на пол груду небольших медных самоварных корпусов.
– Так-с, – сказал поляк. – Не лужено, не паяно, со службы унесено… Что это такое? Самовар. А может бомба?
