— «Граф Соколов-с»! — на весь зал провозгласил Егоров.
Блюдо было сказочной красоты и божественного вкуса.
— Только ради этого «Соколова» стоило родиться! — с восторгом произнес Мартынов. — Ну а сам герой что молчит? Как допрос одноногого?
Соколов, выкатывая глаза и подражая поручику Алябьеву, рапортовал:
— Господин подполковник, мещанин Кашица признался: он проиграл паспорт мяснику Леснорядского рынка по фамилии Овчинников. Случилось это весной прошлого года. Позволите салат доесть?
Сахаров ахнул:
— Неужто?
— Так точно, ваше превосходительство! — Соколов решил не выходить из роли. — Одноногий понял: дело принимает серьезный оборот. Он решил повиниться: «Играл в трынку с владельцем мясной лавки Овчинниковым на Леснорядском рынке, продулся в пух — трешник просадил. Тогда под залог в два рубля мяснику отдал свой паспорт». Понятно, эти деньги тоже продул. Паспорт хотел со временем выкупить, да вдруг смекнул: в полиции всего за целковый выправят новый. Так и поступил. Что со старым паспортом? Того не ведает!
Мартынов, желая изобразить бурную деятельность, приказал:
— Сейчас же следует выяснить адрес жительства этого Овчинникова и арестовать его. Уж он-то мне доложит, кому ксиву… э-э, паспорт передал!
Алябьев, присевший на дальний уголок стола, торопливо дожевывая жирный кусок селедки, пробубнил:
— Срочно арестовать, оперативно-с!
Соколов сделал печальную мину:
— Поручик, ты малость опоздал. Овчинников давно на кладбище лежит. Его прошлым летом нашли убитым в его же лавке.
— Вот тебе на! — простонародно почесал в затылке Сахаров.
— Но у меня есть в запасе картежник и убийца Тюкель, — сказал Соколов. — Бог даст, клубок распутается…
— Бог даст, — согласился Сахаров. Даже выпитая водка не разогнала его грусть.
Когда пришло время прощаться, Сахаров отвел в сторону гения сыска, обнял его и сказал:
— Если бы не нынешнее дело с прокурорскими костями, то и ты со мной отправился бы.
— Надолго?
— Знает лишь Бог да начальство. Большего сказать не могу…
Соколов задумчиво проговорил:
— Близка крупная военная заваруха.
Сахаров согласно прикрыл веки.
Друзья еще раз обнялись, поцеловались. Соколов перекрестил приятеля:
— Храни тебя Бог, Евгеша! Я тебя любил.
Под мрачными сводамиНесмотря на поздний час, подавив грусть расставания, Соколов отправился на Долгоруковскую, в Бутырский замок.
Радуясь замечательному гостю, покинул теплую супругу всегда нетрезвый начальник Бутырской тюрьмы капитан Парфенов. Он расцвел от счастья:
— Наконец-то, сам Аполлинарий Николаевич! Рад видеть вас в нашем гостеприимном доме! Какие приятные новости?
— Мне нужен Тюкель.
— Это который процентщицу зарубил? Через три минуты спущу его. В какую следственную камеру прикажете?
— В первую, там есть смежная комната, мне она понадобится.
— Слушаюсь, господин полковник! Сей миг прикажу, там пыль вытрут.
* * *
Соколову был неприятен запах камеры следователя. Новый громадный диван испускал резкий запах кожи, который мешался с отвратительно застоявшейся табачной вонью.
Он распахнул узкое высокое окно, забранное продольной решеткой. Свежий ветер ласково коснулся лица. Где-то рядом шумел город. Подумал: «Будь арестантом, я наверняка бы сумел бежать отсюда. Следователя прихлопнул как муху, а решетки разогнул бы!»
Сыщик испытал неожиданно сильное желание сейчас же опробовать свои силы на решетке, но сдержал себя. Словно предчувствовал, что вскоре ему придется это делать, спасая свою жизнь.
Ну а пока что в дверь постучался надзиратель. Спросил, не переступая порога:
— Ввести?
Соколов кивнул головой.
В камеру вошел невысокого роста человек лет сорока, с живой обезьяньей физиономией, давно небритый, с узкой согнутой спиной и обширной плешью. Одет он был в некогда отличный, сшитый из тонкого английского сукна костюм, но теперь изрядно изношенный, и мятый. Из застиранной манишки торчала худая шея, по которой нервной мышью бегал кадык.
Вошедший робко произнес:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, Зиновий Архипович! Извините, что побеспокоил вас.
Тюкель слабо улыбнулся:
— Спасибо вам, что из камеры вывели. Все бы ничего, да воздух такой гнилой, что и привыкнуть нет возможности.
— Если желаете, можете к окну подойти.
— С наслаждением!
Тюкель минуты три молча, с громадным напряжением вглядывался в голубое небо, жадно вдыхал в себя свежий воздух, от которого он совсем отвык.
Наконец, глубоко вдохнул последний раз. Слегка пошатываясь, отошел от окна и привычно сел на табуретку в дальнем углу камеры. Руки с красивыми длинными пальцами обреченно опустил на маленький столик.
Соколов сказал:
— Мне было бы приятней, коли вы, Зиновий Архипович, пересели к моему столу поближе. На этом диване вам удобно?
— Вполне! — Тюкель перебрался на диванчик и уставился на сыщика. — Что-то черты вашего лица мне знакомы.
— Полковник Соколов!
Тюкель так и подпрыгнул на диване:
— Это который Аполлинарий Николаевич? Удивительно! И по какому случаю такая знаменитость моей ничтожной персоной заинтересовалась?
— Мне известно, что вы — гений… по картежной линии.
Тюкель от удовольствия покраснел, но не нашелся, что ответить.
Соколов повторил:
— Да, судя по слухам, вы игрок замечательный.
Тюкель улыбнулся:
— Хотите играть?
— Пока что мой интерес платонический. Меня интересует сам мир игроков. Вы ведь всех знаете?
— Шулеров, что ль?
— Я бы сказал, тех, кто постоянно играет.
— Неужто сам Соколов занялся картежниками?
Соколов терпеливо объяснил:
— Речь идет не о шулерах или мошенничестве. К сожалению, я не имею возможности полностью ввести вас в суть дела. Но замечу, что косвенным образом двое известных игроков стали, скажем, свидетелями страшных преступлений… Один из свидетелей уже мертвый, а вот второй…
Тюкель замахал руками:
— Нет, этот форшмак кушайте без меня! Никого не знаю, никого не видел, и вообще у меня в голове — фу-фу — сквозняк, ничего не помню. И потом мусора, э-э, полицейские уже приставали ко мне.
Соколов спокойно продолжал:
— Вы убили человека случайно, в силу несчастно сложившихся обстоятельств. А тут речь идет о самой страшной банде садистов, которые живьем сжигают хороших людей.
Тюкель печально усмехнулся:
— Ну, для кого хорошие, для кого плохие — каждый имеет свои понятия. Я полицию с детства не люблю. Меня все равно ждет мыс Жонковер и Александровский пост. А если отконвоируют на юг Сахалина, то увижу печальной памяти пост Корсаковский.
Соколов удивленно поднял бровь:
— Вы, однако, хорошо знаете географию каторжного острова. Что, бывали, Зиновий Архипович, там?
— Нет, книги люблю. Читал про Сахалин у покойного писателя Чехова и у Власа Дорошевича. Читал и ужасался: какие страшные злодеи, какие кровожадные убийцы! А еще всегда с замиранием сердца думал: как это люди могут в тюрьме и на каторге жить? Ведь лучше умереть, чем на нары попасть.
— Ну а теперь мнение переменилось?
— Нет. Просто не могу поверить, что сам стал убийцей. Вот скоро суд, так в зал набьются любопытные, которые с ужасом станут глядеть на меня и желать мне самой строгой кары, желать моей погибели. А я их не осуждаю. Они правы. Прежде, до моего печального опыта, я испытывал бы такие же чувства.
Соколов почувствовал вдруг симпатию к этому несчастному человеку. Он произнес:
— Если бы я был самодержец, я бы приказал вас высечь, взял бы с вас слово, что больше никогда за стол играть не сядете, и отпустил бы…
— Жаль, что вы не самодержавный сатрап, — слабо улыбнулся Тюкель, и его глаза заблестели, словно на них навернулись слезы.
Соколов задумчиво перевел взгляд на окно, помолчал и спокойно добавил:
— Хорошо, считайте, что мне от вас ничего не надо. Хотя если бы вы знали, каким злодеям своим умолчанием помогли, то никогда бы себе не простили. Вы умный человек и состраданию вовсе не чужды. Представьте, что сейчас ходят по этой земле хорошие, добрые люди, улыбаются, любят, детей растят, зла никому не творят. А вот по воле выродков эти люди уже обречены. Их ждут жуткие истязания и смерть. Вы отказались помочь невинным жертвам, зато своим молчанием содействуете убийцам.
Тюкель промолчал.
Соколов смотрел в лицо собеседника:
— Мне нужно узнать адрес, а его может назвать знаменитый игрок, который вам известен под фамилией Семен Кашица.
Тюкель фыркнул, рассмеялся, глаза его по-хитрому блеснули, но он ни слова не промолвил.
Соколов продолжал:
