– Потому! – отрезал начальник Особенной части. – Сразу видать, что действительную не служили, если приказы переспрашиваете… Налево кругом и шагом марш!
Валевачев, окончательно заинтригованный, с трудом подавил вопрос. Чего это шеф такой веселый? Не иначе нашел что-то важное. А говорить не хочет!
Лыков же молча встал и вышел. Он собирался поделиться своим открытием с Дурново, однако того не оказалось на месте. Был свободен вице-директор Стуарт, но Особенная часть подчинялась напрямую директору, и Алексей не захотел плодить себе начальство. Вместо этого он протелефонировал из приемной в Окружный суд, предупредил, что сейчас приедет, и отправился на Литейный, 4.
Следователь по особо важным делам коллежский асессор Добужинский был сыщику хорошо знаком. Когда Алексей вошел, он снял очки с тонкого носа и задал очень короткий вопрос:
– Ну?
– Есть! – так же лаконично ответил гость, протягивая лист бумаги.
Добужинский прочитал записку Дуткина и воскликнул:
– Четвертое июня! А Дашевского зарезали в ночь с пятого на шестое! Когда наш герой набивался ему в гости. Вот это да…
– Именно так, Федор Петрович. И обратите внимание на тон! «Я за себя не ручаюсь», «иначе мне придется наказать вас»… Лихо написано!
– Да, аккурат на двенадцать лет каторжных работ. Вы хотите постановление об аресте?
– И срочно!
– Посидите четверть часа, я подпишу все прямо при вас.
Лыков сел в угол и попросил чаю. Следователь держал в комнате отдыха самовар, сам пил чай с утра до вечера и угощал других. Вокруг бегали судейские, оформляли ордер. Федор Петрович покрикивал на свое воинство, потом вдруг спросил у сыщика:
– А если он не сознается?
– Я не уверен, что Дуткину есть в чем сознаваться.
– То есть? – удивился коллежский асессор. – Тут же все написано! Чугунная улика! И мотив, и доказательство.
– Что тут написано? Что Дуткин испытывал к покойному сильную неприязнь. Всего-навсего. Лерхе с Арабаджевым тоже его ненавидели. Мотив? У Лерхе он даже сильнее. Что для богача Дуткина три тысячи? А дипломат лишился богатой невесты, которую, кажется, еще и любил.
– Но ночной визит к убитому!
– А если у него алиби?
Следователь осекся.
– Да… Ваш Снулый опытен и наверняка об этом подумал.
– Конечно. И что у нас остается? Ничего, просто бумажка. Дуткин так и скажет: написал сгоряча, а потом передумал. В ночь убийства слушал итальянскую оперу, что могут засвидетельствовать двадцать человек.
Добужинский фыркнул:
– Этот остолоп – и в итальянскую оперу? Да ему «Петрушку» смотреть! Но вы правы. Алиби обрушит все наши доказательства.
– Еще меня смущает, что Дуткин не сжег такое письмо.
– Сами только что сказали: остыл и не отправил. А потом забыл о нем. Где вы нашли послание?
– В конверте с придворной перепиской.
– Вот! Поклал и забыл! Либо это вообще черновик.
Лыков покачал головой:
– Беловик, без малейшей помарки. Если наш мститель передумал отсылать его, почему не порвал?
Тут вошел чиновник с оформленным ордером, Добужинский подписал его и протянул сыщику со словами:
– Вот вы у него и спросите!
Еще через час два крепыша из служительской команды департамента завели Дуткина к Лыкову в кабинет. Финансист был бледен и не поднимал глаз.
– Илиодор Иванович, вы, оказывается, тоже пытались вызвать Дашевского на дуэль? – издалека начал надворный советник.
– Да… Пытался. Но князь Долгоруков пригрозил, что лишит придворного звания, если я не отзову картель.
– И вы?
– Отозвал, конечно. Против рожна не попрешь. У них была стачка. Чем только Устин прельстил князя?
– Вот это письмо вам знакомо? – Лыков выложил главный козырь на стол.
Дуткин окончательно сник.
– Я знал, что вы его отыщете… Знал. Третью ночь не сплю, все про это несчастное письмо думаю.
– Почему же вы его не уничтожили?
– Но как?
Алексей не понял, что хотел сказать титулярный советник. Но разбираться было некогда, он задал главный вопрос:
– Значит, вы были у Дашевского в ночь убийства?
– Нет! Я не пошел!
– Что так?
– Передумал. А точнее, меня отговорили.
– Кто?
– Викентий Леонидович.
– Лерхе? Он-то тут при чем?
– Это получилось случайно. Я уже совсем решился…
– Решились на что?
– Ну, пойти и сказать Устину прямо в лицо.
– Что сказать-то?
– Все! Все, что я о нем думаю.
– Предположим. Но вот тут написано вашей рукой: я за себя не ручаюсь. А также про то, что вы накажете Дашевского. Вы понимаете, как это будет звучать на суде?
– Но это я просто так написал! Чтобы напугать его и заставить извиниться. Выпил еще для храбрости, когда сочинял… Честное слово! Готов был простить ему три тысячи, лишь бы услышать извинения.
– Вернемся к Лерхе. Как вы встретились?
– Случайно. Вечером того дня, как отправил письмо, я вышел из табачного магазина. Это на Невском, что напротив Публичной библиотеки. А тут он! Викентий Леонидович – хороший человек. И я взял да все ему и выложил. Как меня оскорбил и обокрал этот негодяй. И что завтра я приду к нему за удовлетворением. Понимаете, у меня тогда сумбур стоял в голове. Я почему-то решил, что если прощу Устину заем, то он сразу извинится. Лишь несколько слов с его стороны – и долга будто бы нет. Я настроился на такой исход и ободрился. А Викентий Леонидович мне возразил: с чего вдруг Устин Обезьянович пойдет на это? Расписки меж вами нет, суда ему бояться не приходится… И для чего ему извиняться? Он же бессовестный. Я даже опешил. Ну как же, говорю, и у шильника есть страх божий! Не удержится, захочет душу облегчить. Всего одно слово сказать: извините. А Викентий Леонидович нехорошо рассмеялся и опроверг меня. Нет у него никакой души, говорит. Мы с вами для Обезьяновича лишь ступеньки на лестнице, по которой он карабкается вверх. Все выше и выше. И окажется он к старости на самом верху, ежели никто его сейчас не остановит.
– Так и сказал?
– Да. Зло сказал, с сердцем. И у него ведь к Дашевскому счётец имеется.
– И после этого вы передумали идти на Кабинетскую?
– Нет, чуть позже. Когда господин Лерхе сообщил еще одну мысль.
– Какую?
– Он сказал: «И охота вам так унижаться?» Словно ушат воды на меня вылил. Я и подумал: действительно, а зачем я туда пойду? А ну как он снова надо мной насмеется! Как же это перенесть? И не пошел.
– Илиодор Иванович, соберитесь с духом и ответьте мне честно.
– Я готов!
– У вас есть свидетели, которые подтвердят под присягой, что в ночь с пятого на шестое видели вас в другом месте?
– По счастью, есть! Я после разговора с Лерхе решил развеяться. Суббота, завтра не на службу… И я уехал в Москву.
– В Москву? К кому именно?
– К одной девице по имени Клотильда.
– Кто такая, какого звания?
Дуткин самодовольно расправил свои дурацкие усы.
– Это, так сказать, жрица любви. Француженка, из самых дорогих!
– Но такого добра и здесь навалом, зачем же ездить в Москву?
– Здесь никак нельзя, – вздохнул титулярный советник. – Я же личность в столице известная! Состою в должности церемониймейстера Высочайшего Двора! Вдруг кто узнает?
– Чего же тут преступного? Думаете, церемониймейстеры не ходят по шлюхам?
Дуткин смутился.
– Понимаете, я посещаю один дом… Там барышня, из очень хорошей фамилии… Надеюсь, мои визиты кончатся предложением, которое будет принято. Поэтому про Москву – это строго между нами. Зато там я гуляю безопасно!
– А вы предусмотрительный человек, – одобрил Лыков.
– Ну так… голова у меня светлая, чего уж говорить…
– И у той Клотильды вы провели всю ночь?
– Не ночь, а день. Даже полдня воскресенья. Уехал от нее вечером прямо на вокзал.
– Назовите фамилию и адрес жрицы.
– Клотильда Лавинэ…
– Так она правда француженка? – удивился сыщик.
– Самая что ни на есть. Если бы вы знали ее тариф – не спрашивали бы!
– Где проживает?
– Солянка, дом Игумнова.
– Вы уверены, что мадемуазель Лавинэ подтвердит ваши слова? Горничная у нее есть?
– Горничная на этаже, я и не видал ее никогда, – удрученно ответил Дуткин. – Но Кло – прелестная девушка и очень правдивая. Она подтвердит.
– Когда вы вернулись в Петербург?
– В полдень понедельника.
– А как же служба?
– Я появился там часа в три, посидел немного и ушел. Дел было мало… начальство мне благоволит и разрешает изредка отлучиться…
Дуткин отвечал спокойно, как человек, которому нечего опасаться. Алексей недоумевал. Похоже, он говорил правду и у него действительно есть алиби.
– Хорошо. Мы все проверим. Вот еще вопрос: что вы сделали с этим письмом?
