Надворный советник провозился с челобитчиками до завтрака. Он узнал много нового о сахалинских порядках, чего не видно из высоких канцелярий. Голова с непривычки шла кругом. Перекусив в обществе секретаря, он недолго передохнул. На сегодня еще оставалось два важных дела. Лыков собирался осмотреть тюрьму. Если барон Витька прав и отсюда тоже кого-то нацелили в Японию, то кого? Ясно, что высший сорт. Видных «иванов», а не базарных воров-халамидников. Кроме того, пора было встретиться с японским консулом. Начать сыщик решил с тюрьмы. Ванька Пан с запиской полетел к смотрителю. Обождав полчаса, Алексей вышел на плац. Словно бы там появился государь! Все поснимали шапки, дети прыснули в подворотни. Спешенные казаки встали по бокам, Фельдман пристроился сзади, а подоспевший Ялозо – спереди. Таким синклитом и отправились в тюрьму.
Корсаковская тюрьма стоит на срезанной вершине горы. Большой двор со всех сторон обрамлен служебными постройками. Поражал наружный вид узилища. Справа его фланкировала круглая башня, украшенная наверху кокетливыми зубцами. Ее будто перенесли из средневекового замка, только сработали из лиственницы… На плацу приткнулась небольшая часовня. А с покатого к морю двора открывался удивительный вид на залив Анива, на два его мыса, на горизонт вдали. Каково арестантам, особенно кандальным, ежедневно смотреть на это? Поверх тюремного забора… Злая издевка строителей должна была очень угнетать бесправных людей.
Другим отличием здешней тюрьмы оказался ее строгий режим. Такого понятия, как вольная команда, тут не было. Все каторжные, даже исправляющиеся, обязаны были ночевать под караулом. Случаи проживания на квартирах носили исключительный характер и распространялись лишь на прислугу начальства. Возможно, поэтому вид у корсаковцев был какой-то пришибленный. Шапки сдергивали с головы не за двадцать шагов, а чуть не за пятьдесят. Народ жался к заборам и норовил не попадаться на глаза.
Смотритель Шелькинг уже поджидал начальство в воротах тюрьмы. Его свиту составляли красномордый Акула-Кулак и щуплый Пагануцци. Последний был с докторским саквояжем, будто собрался на обход.
Первое, что неприятно удивило Лыкова внутри, – это антисанитария. В бараках стояло зловоние от отхожего места. Во всех тюрьмах дурной воздух, но здесь было особенно удушливо.
Еще надворный советник обратил внимание на то, что в отделении очень уж людно. Рабочий день, а казарма полна!
– Почему арестанты не на работах? – спросил Лыков у смотрителя. Тот сразу же перевел стрелку на доктора.
– Это пусть Пагануцци объясняет! Он у нас добренький, вот и развел дармоедов…
– Владимир Сальваторович, это правда? Все наличные здесь люди больны? И не могут работать?
Пагануцци захлопал красивыми длинными ресницами:
– Да, господин начальник округа. Питание однообразное, уроки большие… Но если считаете необходимым ужесточить меры, то с моей стороны не будет препятствий!
Лыков даже остановился.
– Вы предлагаете мне самому ставить диагнозы?
– Нет, но… когда требуется подтянуть… сочту своим долгом, так сказать… содействовать, так сказать…
Поймав неприязненный взгляд надворного советника, доктор окончательно запутался в словах и замолчал.
– Я считаю вашим долгом, доктор, надлежащее исполнение своих обязанностей. Своих! А не моих.
Эскулап решил было приободриться, но не успел. Лыков спросил:
– А почему тут так грязно?
– Так ведь тюрьма! – искренне поразился Пагануцци. – Не санатория! Чтобы было чисто, надо казарму сделать из мрамора, а нары – из цинка. И ежедневно мыть полы и стены раствором сулемы. Только так возможно истребить грязь и нечистоты.
– А почему у Ливина в Рыковской тюрьме много чище? А там тоже нет ни мрамора, ни цинка! Ну? Этот вопрос и к вам относится, Виктор Васильевич!
Лицо «майора» быстро налилось кровью.
– Не могу ответить, господин начальник округа. Однако смею заметить, что ранее я никогда не получал подобных упреков!
– Теперь получили, – жестко осадил смотрителя Алексей. – Вы мне на то, что было ранее, не ссылайтесь. Я пикирован тем, что увидел. Приказываю вам с доктором Пагануцци на следующей неделе отправиться в Рыковское. За опытом по наведению чистоты.
– Слушаюсь! – хором ответили оба чиновника.
– Та тюрьма севернее, значит, холоднее. А отхожие места вынесены на улицу. И сделаны по системе Эрисмана, с искусственно создаваемой вытяжкой. Полы чистые. Посыпаны хвоей. Вам что помешало ввести у себя то же самое? Дышать в казарме нельзя! Люди травятся аммиаком и угольной кислотой. Срочно взять меры к исправлению!
Смотритель и доктор вытянулись еще подобострастнее.
– Ладно, – смилостивился Лыков. – Пойдемте теперь в кандальное.
Кандальный корпус, как и полагалось, охранялся вооруженным караулом. Зайдя внутрь, сыщик поразился: и здесь аншлаг!
– Эти тоже поголовно не работают? – обратился он к «майору».
– Мм…
– Вот это каторга! Лежи на печи да ешь калачи. В картишки еще можно перекинуться. Виктор Васильевич, чем объясните такой непорядок?
– Алексей Николаевич, подходящей работы для них нет. Лес поблизости весь сведен. А далеко кандальных гонять не могу.
– Это отчего же?
– Начальник воинской команды отказывает в карауле.
Тут Лыков вспомнил рассказ Бисиркина о том, что каторжники разряда испытуемых часто не работают, а за них вкалывают исправляющиеся. Поскольку их легче охранять… Значит, и у него в Корсаковске такая же картина? Несправедливо ведь!
– И как вы собираетесь исправлять положение?
Шелькинг молча пожал плечами, всем видом показывая: ты начальник, ты и исправляй!
– Фома Каликстович, – обратился Лыков к помощнику. – Подготовьте с Виктором Васильевичем свои соображения, и устроим совещание. Срок – три дня.
– Слушаюсь, – отозвался Ялозо и бросил на смотрителя многозначительный взгляд.
Между тем кандальные арестанты выстроились посреди казармы в шеренгу и ожидали начальство. Лыков пошел, вглядываясь в их лица. Да, совсем другой материал, чем, к примеру, утренние просители. Рожи такие, что родимчик хватит… Вот ему попался детина огромного роста и богатырского сложения, с шишкастой головой и низким лбом. Характерной чертой детины были глаза навыкате, делающие его наружность еще более устрашающей. Раскормленный вид гиганта сильно контрастировал с худобой и болезненностью обычного каторжанина.
– Уж не Глазенап ли это? – догадался надворный советник.
– Он и есть, – пробормотал Шелькинг. Рослый, осанистый, он смотрел на великана снизу вверх. Лыкову так вообще пришлось задирать голову – того и гляди фуражка свалится…
Елистрат Мурзин по кличке Глазенап славился на весь Киев огромной, прямо-таки медвежьей силой. А еще жестокостью. Жертвам он обычно ломал шейные позвонки. Кличку получил за выпученные глаза. Арестовывали убийцу четверо городовых и едва справились… А сейчас он обнаружился в округе у Лыкова. Вот первый кандидат на побег! Почему до сих пор не смылся? Такому порвать цепи или удавить часового – пара пустяков.
– А чего он у вас в шапке стоит? Боится голову застудить?
– Позвольте доложить, Алексей Николаевич… – начал говорить Шелькинг и запнулся.
– Ну, докладывайте.
– Их трое таких. Постановили, значит, картузы перед начальством не снимать.
Только теперь Лыков заметил, что двое ближайших каторжников тоже стоят в шапках. Причем не в арестантских бескозырках, а именно в добротных картузах. С лаковыми козырьками, околышами из черного бархата… А еще в вытяжных сапогах [41]и с красными поясами, по уголовной моде. Один из них был просто «иван», с наглым взглядом и заурядной поганой физиономией. Смотритель доложил, что это Василий Шельменкин по прозвищу Вася Башкобой, забироха [42]из Питера. Фигура другого привлекала внимание. Худощавый, хорошо сложенный мужчина лет сорока, росту выше среднего, он тоже стоял подбоченясь. Но это была осанка вождя, человека, привыкшего повелевать. Причем естественная, неподдельная. Узкое лицо, хищное, как у стервятника. Властные, с холодным отливом, глаза. На редкость неприятная личность! Чувство исходящей от каторжного опасности буквально разливалось вокруг. Кто таков? В жизни Алексей единственный раз встретил подобного человека. Это был «король» Санкт-Петербурга Лобов, которому подчинялись все. Если бы не погиб, а угодил на каторгу, то, наверное, держался бы там столь же внушительно…
– Этого как зовут? – кивнул на арестанта сыщик.
– Неужто не узнали? – удивился смотритель. – Знаменитость! Артамон Козначеев по кличке Царь. Самый страшный на Сахалине человек.
