Она вновь рассмеялась, а я отметила, как она произнесла слово «подарок» – выплюнула, словно горечь. Заметил это и лейтенант-детектив.
– Вот как? Подарок?
– А, ну да. Точнее сказать – подношение к помолвке.
– О, прошу прощения. Мне почему-то казалось, что вы… – Он поискал необидное определение, но так и не нашел. – Холостячка, – сказал он наконец, поставив в женский род известный и не считающийся оскорбительным «мужской» термин.
Одалия улыбнулась – польщенно и загадочно, эдакий сфинкс.
– Так и есть.
– Еще раз прошу прощения.
На это замечание Одалия ничего не ответила, вытянула руки, побренчала браслетами перед лейтенантом-детективом.
– Но они и впрямь великолепны, не правда ли?
Это не было вопросом. Одалия медленно вращала запястьями, и бриллианты сверкали всем спектром своих крошечных призматических граней. Лейтенант-детектив восхищенно ловил их отблеск.
– Никогда не видел, чтобы женщина носила одинаковые браслеты на обеих руках.
И вновь ее рот скривился, будто от горечи. Она улыбнулась лейтенанту-детективу, рассмеялась – резко, невесело.
– Да. Словно… словно наручники, да?
Она скрестила руки, позируя. Лейтенант-детектив от такого мрачного сравнения вздрогнул и молча воззрился на Одалию. Та склонилась к нему еще ближе:
– По правде говоря, – доверю вам тайну – все обручальные подарки таковы. В том или ином смысле. – Она игриво склонила голову набок, но что-то угрюмое было в ее лице и манерах. И меня кольнула глухая ревность – но которого из этих двоих я не желала уступать другому?
Я затаила дыхание, следя за тем, как Одалия до дюймов сокращает расстояние между собой и гостем.
– Как ни приукрашивай, суть не меняется. «Хоть розой назови ее, хоть нет»,[17] – кокетливо намекнула она. И почему-то странно отдалось в ушах упоминание розы, созвучное моему имени. – Как думаете, арестованные в участке позавидовали бы, если б знали, что мои наручники ярче блестят?
Улыбка Одалии растянулась волчьим оскалом, накрашенные губы приподнялись, обнажив белизну зубов, она уже чуть ли не прижималась к лейтенанту-детективу. И я не стерпела: остро захотелось нарушить этот интим. Я кашлянула, обозначив свое присутствие.
Оба резко обернулись – двое диких зверьков, встрепенувшихся в тревоге: кто-то подкрался. Лицо лейтенанта-детектива до самых ушей залила краска, он так и подскочил.
– А! Да! Ну что ж. Пора мне. Рад был проводить вас, мисс Бейкер.
– Благодарю вас, лейтенант-детектив. За всю вашу… – Я поискала слово, не нашла, беспомощно пожала плечами и пробормотала: – За ваши благодеяния.
Язвить я не собиралась, но, кажется, именно так воспринял мою реплику лейтенант-детектив. Выпрямился, напряженный, готовый чуть ли не извиниться за прискорбные события этого вечера – и за то, что попался, когда строил глазки Одалии, и за то, что испортил платье; возможно, даже за сам рейд. Взял шляпу, повернулся к двери.
– О, Фрэнк, посидите еще. Вы даже не допили, – напомнила Одалия, указав на стакан с джином и лаймом, – и впрямь до дна оставалось еще далеко. Она игриво потянула «Фрэнка» за рукав.
Как легко далась ей фамильярность – назвать по имени, словно и не в первый раз. И, присмотревшись к этой парочке в гостиной, я вдруг заметила, что не так уж лейтенант-детектив смущен этой обстановкой, как мне поначалу казалось. В голову впервые закралось некое подозрение.
– Не стоит. Уже поздно, а я достаточно сегодня выпил, перебор.
Стоя возле дивана, он без особого успеха попытался разгладить помявшийся костюм. Как ни старался, костюм обвисал в той неряшливой манере, которая лейтенанту-детективу всегда была присуща. Вряд ли я оставалась вовсе слепа к его ухарской красоте, но лишь в тот момент, когда он обернулся ко мне при этом приглушенном освещении – нахмуренный лоб со шрамом, кривоватая улыбка на губах, – я догадалась, почему женщины заполошно суетятся вокруг него, едва он попадает в их компанию.
– К тому же, – добавил он, – вечер и без того богат был событиями.
Одалия глянула на него искоса.
– Я предоставлю Роуз – прошу прощения, мисс Бейкер – поведать подробности.
Одалия проводила его до дверей.
– Не туда… направо, – негромко окликнула она, когда он по ошибке двинулся прочь от лифта.
Подозрение, что проклюнулось минуту назад, увяло. Выпил он отнюдь не так много, чтобы потерять ориентацию, а значит, и впрямь попал сюда впервые: я по опыту знала, как люди теряются при первом визите в апартаменты.
Одалия вернулась в гостиную и, судя по мгновенной перемене манер, ожидала от меня дотошного рассказа обо всех подробностях моего приключения с лейтенантом-детективом.
– Очень мило с его стороны проводить тебя, – сказала она, укладывая свое тело на диван, словно мокрое одеяло, – что-то переливчато-жидкое было свойственно ее движениям, хотя вроде бы состояла она в основном из прямых линий и острых углов. Я уже несколько месяцев ломала себе голову над этим парадоксом и знала, что не я одна пытаюсь его разгадать. – Не беспокойся, – продолжала она, не дождавшись моего ответа. – Я не собираюсь сильно с ним сближаться.
Я тут же поняла, что это ложь. Одалия чуть свесилась с дивана и похлопала мою руку, безвольно лежавшую на колене.
– Я ведь вижу: ты этого не хочешь.
Эти слова она произнесла возбужденно, и я поняла: чем-то лейтенант-детектив ее привлек. Но меня в тот момент куда больше волновало другое.
– Одалия, – нерешительно заговорила я, – в клубе сегодня был рейд.
Она как раз набрала в рот глоток из оставленного лейтенантом-детективом коктейля и тут же выплюнула его мелкими брызгами; воздух наполнился хвойным запахом джина и цитрусовым – лайма. Мгновение – и она схватилась за трубку телефона, выкрикивала номер за номером загнанной телефонистке, а та – догадывалась я, судя по происходящему на нашем конце провода, – раз за разом отвечала пренеприятнейшим известием: абонент недоступен.
«Мы справились», – сказал сержант. Когда лейтенант-детектив спросил, как это сержанту удалось столь проворно, вопреки всякой вероятности, добыть признание мистера Виталли, сержант поглядел на меня (со значением!) и сказал: «Мы справились». Никогда еще короткая фраза не звучала для меня столь весомо.
Понимаете, за все годы, что я знала сержанта, он крайне редко употреблял слово «мы». И его скупость в обращении с этим словом лишь усиливала мое уважение к сержанту. Обычное, пожалуй, дело: мы всегда ценим тех, кто показывает нам, что их дружба, словно принадлежность к закрытому клубу, представляет собой нечто исключительное. Сержант мерил людей точнейшей нравственной линейкой и никогда не скрывал, если кто-то до его меры недотягивал. Чувствами задетого жестким отзывом человека он интересовался мало. Это не моя проблема, полагал он, – проблема в самом человеке.
Я говорю об этом потому, что, когда он глянул на меня и сказал «мы», это много для меня значило. То был великий момент! Я всем сердцем верила, что сержант такой человек – все делает по прописи, и вдруг заодно со мной он подправил правила – для меня. Заодно со мной! Я знала, сколь строги его моральные понятия: лишь в исключительных обстоятельствах, лишь с избранными, близкими по духу решился бы он направить руку Правосудия. Я не стала бы называть его «виджиланте», ибо это архаическое именование членов «комитета бдительных» не идет сержанту в особенности потому, что подразумевает анархический и самонадеянный дух, противопоставляющий себя системе. Нет, я почитаю сержанта явлением более сложной природы, инструментом, тонко настроенным и откликающимся на вышний зов. И можете назвать меня жалкой дурой, но я верю – или верила, тут уместнее форма прошедшего времени, – что это короткое слово «мы» на самом деле означало: «Ну конечно, Роуз, мы с тобой из одного теста».
Помнится, я уже говорила об этом, однако повторю: не подумайте, будто между мной и сержантом происходило нечто неподобающее. Нет, между нами не было никаких, как бы это выразиться, флюидов. И я никогда не «давала ему авансов», как Одалия порой обозначала свои посулы ухажерам, чьи желания не имела намерения тотчас удовлетворить. Узы, единившие меня с сержантом, были чисты и целомудренны: будучи для меня примером для подражания в профессиональной жизни, он оставался в частном своем бытовании мужем и отцом, и хотя, вынуждена признаться, порой существо, носившее звание его супруги, вызывало у меня смешанное с неуместным презрением любопытство (я не знала ее лично), я вовсе не желала непременно, чтобы он прекратил быть тем и другим. Всегда хотела видеть в нем человека слова, никак не менее. И любовницей его отнюдь себя не воображала. Нет, в редкие (исключительные!) моменты я отпускала на волю фантазию и представляла себе, каково было бы состоять в браке с сержантом: вот он приходит домой и угощается ужином, который я специально для него состряпала, и его закрученные усы щекочут мне кожу, когда он наклоняется поцеловать меня в щечку. Его закрученные усы щекочут меня – остановимся на этом. О! Но уверяю вас, подобным мечтам я предавалась крайне редко и лишь по особым случаям.
