Хотя Том и предупреждал Чарльза о криводушии Айрленда, сам он по-прежнему был с Уильямом на дружеской ноге. По-своему де Куинси даже восхищался Айрлендом, считая его прекрасным актером, для которого весь мир — театр,[115] но с готовностью признавался, что не понимает приятеля до конца.
Де Куинси уже был на пороге своей комнаты, когда в парадную дверь постучали. На крыльце стоял Айрленд, сжимая в руке сверток в грубой оберточной бумаге.
— Я видел, вы проходили мимо, — сказал он. — А вот вы меня не заметили.
— Где же вы были?
— В лавке Аскью. Он всегда дает мне Цюрихский каталог. Милейший старичок.
— Прогну вас, заходите, господин драматург. У меня припасена бутылочка, она давно поджидает вашего прихода.
Комната де Куинси на нижнем этаже дома выходила прямо на Бернерз-стрит.
— Я вовсе не драматург, Том. Всего лишь посредник; медиум, если угодно.
— Знаю, знаю. То, что в математике называется «средняя величина», без которой не может быть ни большей, ни меньшей величины.
— Стало быть, пьеса — это большая величина?
— Согласен, только бы не считать самого Шекспира за меньшую. Осторожно, ковер порван, не зацепитесь.
Комната де Куинси не отличалась богатым убранством: кровать, груды книг на ковре, вот почти и все. Окно выходило на очень оживленную улицу, откуда доносился низкий неумолчный гул большого города.
— Я частенько думал о вас: интересно, где же он обитает? — сказал Айрленд.
— Мне здесь нравится, — весело и беспечно отозвался де Куинси. — Чувствую себя настоящим лондонцем. Сейчас откроем бутылочку.
— Я-то живу здесь всю жизнь. Некоторые места очень люблю. Но пылкой страсти к Лондону не питаю.
— Отчего же? Он ведь вас создал.
— А может и уничтожить. — Уильям подошел к окну и посмотрел на подметальщика мостовых; тот уже убрал грязь и навоз со своего перекрестка и теперь подметал всю улицу. — Сегодня последнее представление пьесы.
— «Вортигерна»?
— Да. Шла всего шесть раз. Я думал, пойдет еще…
— Куда уж больше?
Айрленд резко обернулся к нему.
— Что вы хотите этим сказать?
Де Куинси на миг смешался.
— Любовь к Шекспиру надо взращивать долго. Этот автор не для современной публики.
— Однако же и у нас есть сторонники. Вот что я вырезал из «Ивнинг газетт».
Он вынул из кармана листок и громко прочитал:
Из глубины веков пришла к нам эта пьеса.
Ей автор — Бард, не нынешний повеса.
Шекспира имя требует почтенья
И беспристрастного к сей пьесе отношенья.
Де Куинси расхохотался:
— Стишки прежалкие.
— Согласен. Даже я написал бы лучше. — Айрленд пристально глянул на приятеля. — Но по духу верные.
— Бесспорно.
Его ответ явно утешил Айрленда.
— Я вам, Том, расскажу такое, о чем мало кто знает. Могу я рассчитывать, что это останется между нами?
Де Куинси едва заметно кивнул.
— Среди огромного количества документов, которые мне передал мой благодетель, — продолжал Айрленд, — я нашел еще одного «Генриха».
— Что-что, простите?
— «Генриха Второго». Вот чудо-то, верно?
Де Куинси подошел к сундуку орехового дерева возле кровати и достал из него бутылку портвейна «Маконоки». По другую сторону кровати находилась стойка для умывальной раковины и кувшина. Открыв шкафчик под раковиной, Том вынул два бокала. Только теперь он заметил, что на раковине с краю отбита эмаль и металл уже потемнел.
— Вы показывали пьесу кому-нибудь?
— Отцу. А он передал ее мистеру Малоуну, и тот подтвердил, что она — подлинное творение Барда.
— Кто еще читал рукопись?
— Больше никто. Пока что. Мы ждем благоприятного момента. Когда «Вортигерн» будет оценен, как он того заслуживает. За что же мы выпьем?
Де Куинси разлил вино, они подняли бокалы.
— За «Генриха», — сказал Айрленд.
— За «Генриха». И пусть победит достойнейший.
— Что это значит?
— Ничего. Присловье такое.
— Мой отец выразил желание увидеть ее в печати. Но я сказал, что почитаю за благо выждать какое-то время. Если она появилась бы сразу следом за «Вортигерном»…
— Это показалось бы чересчур счастливым совпадением?
— Вот именно. В «Перикле» есть строка о необъятном море радости, захлестывающем героя.
— «Чтоб море этой радости великой моих не затопило берегов».[116] Верно?
— Вы ее даже наизусть знаете. Между прочим, некоторые утверждают, что «Перикл» написан не Шекспиром.
— Некоторые готовы утверждать любую чушь.
— Это я сейчас испытываю на себе. — Айрленд быстро допил портвейн. — Позволите?.. — Он опустился на кровать; де Куинси тем временем снова наполнил его бокал. — Поток посетителей вырос настолько, что отец стал печатать пригласительные билеты. Как он и предсказывал, наш маленький музей превратился в святилище. Да, я вам говорил? Однажды утром приехал даже принц Уэльский.
— Не может быть!
— Представьте, самолично, весь в зеленовато-голубом шелку. Старый Распутник собственной персоной. Но сначала примчался какой-то придворный остолоп и велел нам приготовиться к важному визиту. И что, интересно знать, от нас требовалось? Одеться как положено при дворе? Следом приковыляло его толстомясое высочество. Отец мой отвесил такой низкий поклон, что стало видно его… — Айрленд засмеялся. — Умолчу.
— Но что же принц?
— Потребовал подать ему найденные мною рукописи и, усевшись на стул, который подставил ему расторопный слуга, минуты две, как выразилось его высочество, «внимательнейшим образом изучал» их. От его одеколона в лавке стало не продохнуть.
— И каков же был вердикт?
— Процитирую дословно. — И Айрленд в точности воспроизвел голос принца Уэльского и его манеру речи; де Куинси, впрочем, оценить его искусство не мог, поскольку принца никогда не видел и не слышал: — «Документы эти чрезвычайно напоминают старинные. Однако было бы верхом неосторожности выносить категорическое суждение после столь беглого осмотра». На что мой батюшка ответствовал: «Вне всякого сомнения. Просто немыслимо, высокородный сэр».
— И что потом?
«Полагаю, — изрекла Его Тучность, — что английский народ испытает именно то удовлетворение, коего и следует ожидать от подобных находок».
— И что сие означало?
— Бог знает. Позже отец сказал, что особам королевской крови вообще не положено выражать свое мнение. Я позволил себе возразить, сославшись на их высказывания во время войны с Американскими колониями.
— И долго он у вас пробыл?
— Нет, вскорости встал, собираясь уйти. Отец засуетился: «Высокородный сэр!.. Какая честь!.. Мы и мечтать не могли!.. Теперь с еще большим рвением…» И тому подобное. Как только принц удалился, отец поцеловал стул и заявил, что больше никто на него не сядет.
— На вас, однако, визит не произвел сильного впечатления.
— На меня? Этот шарлатан? Я бы с большей охотой поклонился подметальщику улиц. Он щедрее наделен врожденным достоинством.
— Вдобавок он занят работой.
— Совершенно верно. — Уильям поставил бокал и взял сверток, принесенный из лавки Аскью. — Мне пора домой. Между Бернерз-стрит и Холборном шатается по ночам немало подозрительных типов.
* * *
Сэмюэл Айрленд, стоя за прилавком, поджидал возвращения сына, и Уильям сразу уловил, что отец чем-то смущен.
— Организована следственная комиссия, — сообщил он.
— Что-что? Я не понял, отец.
— Следственная комиссия. Для тщательного изучения твоих находок.
— Я-то думал, что они не мои, а наши. И что за комиссия?
— Мистер Стивенс и мистер Ритсон, враги мистера Малоуна, уговорили ученых собратьев тщательно исследовать найденные тобою материалы. Я получил письмо от мистера Малоуна, где он вкратце описывает злокозненность этих деятелей, стремящихся очернить его доброе имя.
— Его доброе имя? А как же мое? И ваше? — Сэмюэл Айрленд вздрогнул, словно от боли. — Это возмутительно! Чудовищно! Фактически они трезвонят на весь мир о том, что подозревают нас в подделке. — Уильям расхохотался. — Как будто подобные бумаги и впрямь можно подделать.
— Смеяться тут нечему.
— Но и удержаться от смеха невозможно. Как еще прикажете мне отвечать на наветы?
— Ты отлично знаешь как. Нужно представить им твою покровительницу.
— С какой стати я должен проявлять хоть толику уважения к этим господам? Они для меня — пустое место.
— Они для тебя — всё. И судьи, и присяжные. Ты должен непременно объяснить им происхождение рукописей.
— Это исключено.
— Прости, что настаиваю, Уильям, но нужно учитывать еще и мнение широкой публики. Это твой долг перед английским народом. Он имеет на рукописи все права.
