Уильяма Айрленда вызвали на заседание Шекспировской комиссии спустя неделю после того, как он письменно известил ученых мужей о своем согласии предстать перед ними. Заседание проходило воскресным утром в небольшом зале над кофейней на Уорик-лейн. Зал принадлежал Каледонскому[119] обществу, и на стенах красовались многочисленные гравюры с изображениями солдат Хайлендских полков[120] разных времен. Уильям приехал вместе с отцом, но Сэмюэл Айрленд пристроился за дверью зала и сразу потребовал принести ему из заведения этажом ниже кофе, жареных хлебцев и бренди. В ту минуту, когда Уильям должен был давать показания, его отец чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы слышать, что происходит в зале.
Мистер Ритсон и мистер Стивене сидели рядом за узким дубовым столом. Мистер Ритсон — живой, энергичный человек — частенько корчил гримасы, выражая то крайнее удивление, то решительное недоверие. Уильям не дал бы ему больше тридцати пяти лет; его шейный платок был завязан броским модным узлом. Мистер Стивенс казался старше и куда суровее своего коллеги; позже Уильям говорил, что вид у Стивенса был такой, будто он собрался топить щенят. За столом сидели еще двое; один из этих двоих принялся что-то записывать, едва Уильям вошел в зал. В воздухе пахло чернилами, пылью и едва заметно отдавало грушами.
Словно не заметив предложенного ему стула, Уильям остался стоять, глядя в маленькое окошко на купол собора Св. Павла.
— Прежде чем мы начнем, я хотел бы сделать ясное и недвусмысленное заявление.
— У нас здесь не суд, мистер Айрленд. — Ритсон умоляюще простер к нему руки. — Мы всего лишь проводим расследование. Без поощрений и наказаний.
— Рад слышать. Отец мой, однако же, считает, что его подвергают именно наказанию.
— Почему бы это?
— Потому что его подозревают в гнусной фальсификации старинных бумаг. А разве дело обстоит иначе?
— Его никто ни в чем не обвинял.
— Я этого и не говорил. Я сказал: подозревают, а не обвиняют.
— Мир полон всевозможных подозрений, — заговорил Стивене, до того молча и внимательно наблюдавший за Уильямом. — Мы ведь тоже несовершенны, мистер Айрленд. Слабы. Мы даже не пришли к выводу, что документы подделаны. Это нам пока не известно.
— Зато у вас есть возможность развеять сомнения на сей счет, — добавил Ритсон.
— В таком случае я тем более обязан высказать свою позицию.
— Но прежде ответьте, пожалуйста, на один вопрос, мистер Айрленд. Очень кратко.
— Разумеется. Я готов.
Ритсон положил ладони на стол.
— Уильям Генри Айрленд, готовы ли вы присягнуть, что, насколько вы знаете и насколько можете судить, исходя из известных вам обстоятельств, при которых обнаружились данные документы, — что они действительно вышли из-под пера Уильяма Шекспира?
— Прошу меня простить. Позволите ли вы мне сперва зачитать мое заявление?
— Безусловно.
Уильям отступил на шаг и вынул из внутреннего кармана сюртука лист бумаги.
— «В газетах сообщалось, что данный комитет был создан для того, чтобы разобраться в вопросе о причастности моего отца к обнаружению и обнародованию рукописей Шекспира. Дабы избавить отца от многочисленных наветов, я заявляю под присягой, что он получил эти листы как подлинно шекспировские от меня, не имея понятия ни об их происхождении, ни об источнике». — Он сунул листок обратно в карман и осведомился: — Этого довольно?
— Для оправдания вашего отца — да, — проронил Стивене. — Но вы ведь не ответили на первый наш вопрос. Позвольте узнать, какова ваша роль в этой истории?
— Пожалуйста.
— И если так, то не могли бы вы нас просветить касательно происхождения и источника документов?
— Будьте любезны, сэр, уточните ваш вопрос.
— Хорошо. Вы получили рукописи от частного лица? Нашли их в некоем месте? Обрели право на них в результате дарения? Или?..
— Во избежание двусмысленности могу сказать лишь одно: я получил их от частного лица.
— И какого же?
— Ваш вопрос ставит меня в трудное положение.
— То есть?
— Я не имею права назвать имя этого человека или каким-либо иным способом пояснить, о ком идет речь.
— По какой причине?
— Я дал клятву.
— Тому человеку, который передал вам эти бумаги?
— Тому самому.
Стивене перевел глаза на Ритсона; тот вздернул брови, изображая удивление.
Айрленд кашлянул и снова уставился в оконце.
— И вы не можете назвать нам этого благодетеля?
— Больше не скажу ни слова. Или вы хотите, чтобы я стал клятвопреступником?
— Простите?
— Я дал клятву никогда не разглашать имени моего покровителя. Вы требуете, чтобы я нарушил ее и тем обесчестил себя?
— Боже сохрани.
Айрленду послышалась в этих словах ирония, и он метнул на Стивенса злобный взгляд, но тут заговорил Ритсон:
— А не согласится ли сей джентльмен предстать перед нами конфиденциально, без огласки?
— Я не говорил, что это джентльмен.
— Не джентльмен?
— Не поймите меня превратно. Я всего лишь подчеркиваю, что не указывал, какого пола мой покровитель.
— Согласится ли это лицо, какого бы оно ни было пола, предстать перед нами при условии сохранения строжайшей тайны?
— Мой покровитель уехал за границу. В Эльзас.
— По какой надобности?
— Эта история настолько нарушила его душевный покой, что жизнь в Лондоне стала ему невыносима.
— Все складывается крайне неудачно, мистер Айрленд.
— Ничего не поделаешь, мистер Стивене, таковы обстоятельства.
В дверь вдруг постучали.
— Позволите? — Сэмюэл Айрленд вошел в зал и поклонился членам комитета. — Я его отец. Здесь не судебное заседание. Я имею право присутствовать. — Он стал рядом с сыном и улыбнулся. — Уильям Айрленд, не сомневаюсь, уже развеял даже малейшие подозрения относительно моей причастности к этому делу. — Он явно слышал все, что говорил Уильям. — Сообщил ли он вам что-либо о своем патроне и благодетеле?
— Ваш сын действительно упомянул такую персону, — ответил Стивенс. — Однако еще не доставил нам удовольствия узнать ее имя.
— Имени я вам назвать не могу, сэр. Но могу подтвердить существование этого джентльмена. Я видел его собственными глазами, — заявил Сэмюэл Айрленд. Уильям покосился на отца и чуть заметно покачал головой. — Росту он среднего, на левой щеке шрам, полученный, как он сам мне рассказывал, на соревновании лучников. Когда говорит, слегка запинается, — полагаю, по причине застенчивости.
— И где же проживает сей примечательный господин?
— Думаю, что обитает он в Среднем Темпле. Наверняка сказать трудно…
— Как вас понимать, сэр?
— Мой сын конечно объяснил вам, что человек этот сторонится всех и вся. А ныне вообще пребывает в чужих краях. Если не ошибаюсь, он как-то упоминал Эльзас.
После этого Ритсон принялся подробно расспрашивать Сэмюэла Айрленда об особенностях найденных рукописей Шекспира и их происхождении. Тот охотно расписывал свое изумление и восторг, нараставшие по мере того, как сын приносил в магазин все новые старинные бумаги:
— Вот уж поистине — манна небесная, господа. И сытого перенасытила.[121]
— Очень шекспировская фраза, сэр.
— Только глаза никак не могли насытиться, и чем больше видели, тем больше хотелось еще и еще.
На протяжении всей беседы с Айрлендом-старшим Ритсон пристально наблюдал за Уильямом, но тут повернулся к Сэмюэлу:
— А скажите-ка нам вот что, мистер Айрленд, только попросту, без пышных словес. Как по-вашему, находки эти — действительно то, за что их выдают? Подлинные произведения Шекспира?
— Вопрос сей не для торговца книгами.
— Простите, пожалуйста. Я проявил нетактичность?
— Разве я вправе высказывать свое суждение в подобных делах? — Сэмюэл Айрленд в нерешительности смолк. — И все же, по некотором размышлении, отвечу: да, я уверен, что рукописи эти самые что ни на есть подлинные. Скажу не без гордости: глаз у меня наметанный. И я сразу обратил внимание на нить, скреплявшую листы. Очень старинная нить. Доказательство, быть может, не слишком весомое, но…
— Но достаточное?
— Достаточное для того, чтобы убедить меня: такое мой сын не смог бы сотворить. — Он бросил взгляд на Уильяма. — Написать «Вортигерна»? Об этом и помыслить невозможно, не то что в это поверить.
* * *
Как только они вышли с Уорик-лейн, Уильям повернулся к отцу:
— Зачем вы наплели небылиц про моего покровителя?
— А ты зачем? Сильно сомневаюсь, что она уехала в Эльзас.
— Не важно, куда она уехала. Она к ним не явится. — Какое-то время они шагали молча. — Не надо было лгать, отец. Это на вас непохоже.
— Решил прийти тебе на подмогу, Уильям. Ты снял подозрения с меня, и правильно сделал, вот и мне захотелось поддержать сына.
