— Вот видите, — ничуть не испугавшись, заявил Савелий и самым наглым манером забросил ногу на ногу. — Вы уже и догадались. Только кричать на меня не надобно, ваше сиятельство. Лишний шум нам с вами ни к чему, да я ведь и не виноват, что порядок вещей таков, каков он есть. Теперь подумать надобно, как нам из этого порядка вещей пользу извлечь. Сами посудите, ваше сиятельство, вся наша жизнь такова: крутишься, стараешься, ночей не спишь, а все для того лишь, чтобы на кусок хлеба заработать. Так стоит ли мне за это пенять?
Болтовня эта, по сути своей бессмысленная, достигла тем не менее цели: княгиня успокоилась, перестала грозно таращить глаза, и лицо ее вновь приобрело нормальный цвет.
— Тебе откуда про княжну Ольгу ведомо? — спросила она, глядя мимо Савелия.
— Помилуйте, ваше сиятельство! — воскликнул лакей. — Прожить в вашем доме хотя бы три дня и не знать подробностей этой печальной истории? Сие решительно невозможно, и ежели вы, ваше сиятельство, хотите, чтобы было иначе, так велите своим дочерям ссориться хоть немного потише.
— Они у себя дома, как хотят, так и ссорятся, — автоматически отрезала княгиня, но в глубине души вынуждена была согласиться с Савелием: не только домашняя прислуга, но и любой, кому вздумалось бы остановиться за забором и послушать с минуту, мог без труда узнать все тайны ее дочерей, а также их мнения друг о друге. — Ты язык-то попридержи, — продолжала она ворчливо. — Знаю, что промеж лакеев заведено над господами насмехаться, знаю, что языки ваши ничем не укоротишь.
— Прощения просим, ваше сиятельство, — с плохо скрытой издевкой ответствовал Савелий, даже не переменив позы. — Однако я и не думал насмехаться ни над вами, ни над вашими дочерьми. Мы ведь о другом говорим.
— Да, — с видимым облегчением оставляя в стороне скользкую тему взаимоотношений лакеев и господ, произнесла Аграфена Антоновна. — Как, ты сказал, он себя называет, этот твой лейб-гусар?
— Студзинский, — ответил Савелий. — Майор Студзинский.
— Студзинский, Огинский, — задумчиво пробормотала княгиня, и Савелий заметил вспыхнувший в ее глазах мрачный огонек. — Поляк?
— Он бы и рад, наверное, выдать себя за русского, — сказал лакей, — да акцент в карман не спрячешь. Поляк, ваше сиятельство, чистокровный поляк.
— С лица каков?
— Трудно сказать, ваше сиятельство. Волос светлый, и, как приглядишься, видно, что не свой. На левом глазу повязка, усы и бакенбарды, натурально, накладные, тоже светлые. Глаза карие, почти черные, нос прямой; брови, ваше сиятельство, как смоль. Я и то удивился: и дернул же его черт с такими бровями блондином представляться! Словом, от его настоящего лица в этом портрете одни глаза да брови и остались. Ну, статен, высок, косая сажень в плечах, однако по глазам видно, что трусоват. В карты плутует, и притом не больно-то ловко...
— В карты?! — страшным свистящим шепотом выкрикнула княгиня. — В карты?! Он! Как есть он! Ах, негодяй, ах, мерзавец! Сгною! На куски разорву! Майор... Майором заделался! Повышение ему, значит, вышло! Ну, Савелий, я тебе этого не забуду. Будет тебе от меня награждение, непременно будет.
— Премного благодарны, — откликнулся лакей. — Что вы намерены предпринять? Осмелюсь заметить, ваше сиятельство, что, кем бы ни был этот человек, другом вашим он точно не является, а планы его, мне пока непонятные, явно идут вразрез с вашими. Княжна Вязмитинова, конечно, богата, но я не думаю, что вы захотите делиться ее деньгами с этим человеком.
— Делиться с ним? — княгиня презрительно фыркнула. — Еще чего! Планы у него... Может, и были у него до сего дня какие-то планы, да только теперь все вышли. Убери его с глаз моих, а я в долгу не останусь. Только раньше поклон ему, аспиду, от меня передай, чтоб знал, кого на том свете благодарить.
Савелий низко наклонил голову. Княгиня приняла это движение за поклон, но тут заметила, что лакей попросту внимательно рассматривает собственные ногти.
— Прошу простить, — не поднимая головы, сказал Савелий. — Чувства вашего сиятельства в отношении этого человека мне понятны...
— Не сметь говорить о моих чувствах! — почти взвизгнула княгиня.
— Слушаю-с. Однако, если ваше сиятельство позволит, я просил бы разрешения дать вам небольшой совет.
— Говори, — отдуваясь, разрешила княгиня.
— Убить неугодного вам человека мне легко и просто, — сказал лакей. — Я могу сделать это в любую минуту — вчера, сегодня, через месяц... Надо ли торопиться? Скажу вам, не кривя душой, мне очень любопытно, что он затевает. Возможно, ему известен способ завладеть деньгами княжны — я имею в виду, способ более простой, нежели тот, к которому решили прибегнуть вы. К тому же, ваше сиятельство, он явно неспроста вертится вокруг Черного озера. Ваш беглый зять не произвел на меня впечатления человека, который хоть что-нибудь делает без выгоды для себя. Похоже, он привык играть по-крупному. Так, может быть, стоит проследить за его игрой, чтобы в решающий момент выхватить банк у него из-под носа? Не надо спешить. Пока он не подозревает о том, что узнан, он у вас в руках, и вы можете уничтожить его, когда вам заблагорассудится, даже не прибегая к моей помощи. Достаточно лишь сообщить о нем куда следует, и он погиб.
Княгиня криво усмехнулась.
— Мнится мне, — медленно проговорила она, — что и ты, любезный, погибнешь, коли о тебе сообщить куда следует. Да еще, небось, и награду дадут. Твоя голова, поди-ка, недешево стоит.
Савелий вдруг засмеялся — легко, непринужденно и почти беззвучно.
— Отдаю должное вашей проницательности, — сказал он. — Но станете ли вы, княгиня Зеленская, хлопотать из-за несчастных двух тысяч награды? Вы дама умная, решительная, и держать меня в кулаке, полагаю, кажется вам гораздо более выгодным делом, чем доносить на меня.
— Две тысячи? — изумилась княгиня. — Да ты отъявленный вор! Такого, пожалуй, удержишь в кулаке... Кулак-то, небось, не казенный! А две тысячи — тоже деньги, особливо при моих теперешних достатках. А?... Про это ты не думал?
— Думал, — сказал Савелий. — Да ведь меня, ваше сиятельство, коли и повесят, так не сразу, а сперва допросят. А уж я, матушка, молчать не стану. Мне терять нечего, на мне и без Бухвостова графа много чего числится. Два-то раза не повесят, правда ведь? А уж один-то мне и так обеспечен. Так что, ваше сиятельство, ежели что, я на тот свет, и вы — вслед. Посему ссориться и пугать друг друга нам незачем. Две тысячи... Да разве это деньги! Ведь мы с вами, княгиня, миллионное дело затеяли!
Неожиданно для себя самой княгиня улыбнулась. Ей вдруг очень кстати вспомнились слова пана Кшиштофа, который предрекал ей, помимо всего прочего, будущность королевы преступного мира. О, он много чего предрекал, этот черноусый слизняк! И, увы, многие его предсказания уже сбылись, а другие обещали сбыться в ближайшее время.
«Что ж, — подумала княгиня, — видно, так тому и быть. Видно, на этом свете не миновать быть либо злодеем, либо жертвой. Жертвой она уже побыла. А уж коли приходится злодействовать, так чего мелочиться? Только что, сию минуту, какой-то висельник нанес ей тягчайшее оскорбление, поставив ее, княгиню, на одну доску с собою, а у нее даже внутри ничего не дрогнуло. Они, видите ли, затеяли миллионное дело! Они! Хорош союзничек! Поглядим, — решила княгиня Аграфена Антоновна. — До поры любой союзник хорош, а там — поглядим».
— Ладно, — сказала она, — быть посему. Следи за ним, узнай, чего он хочет, и доложи мне. Ссориться нам с тобою и впрямь не резон. Так вот, на будущее, чтобы не ссориться, запомни: знай свое место! Не перебивать! — прикрикнула она, заметив, что Савелий открыл рот. — Молчать, когда я говорю! Не знаю, кем ты был раньше, но теперь ты — государев преступник, висельник, каторжная морда, и не смей со мной, княгиней Зеленской, равняться!
Подумав секунду, Савелий медленно поднялся из кресла, встал перед княгиней и отвесил ей глубокий, в пояс, почтительный поклон. Лицо его при этом сохраняло серьезное выражение — как раз такое, какое хотела видеть на этом лице Аграфена Антоновна.
— Ступай, — сказала княгиня, весьма довольная собой, и мановением руки указала лакею на дверь.
Савелий, не переставая кланяться, пятясь задом, вышел в коридор и закрыл за собою дверь. Откуда-то доносились голоса и немелодичное бряканье дурно настроенных клавикордов — очевидно, кто-то из княжон пытался музицировать, а остальные две комментировали эти потуги в присущей им язвительной манере. Лакей княгини Зеленской, за голову которого была обещана награда в две тысячи рублей, распахнул окно в коридоре, стал на подоконник и бесшумно выпрыгнул в сад. Здесь он обернулся и, презрительно улыбнувшись, процедил сквозь зубы:
— Слушаю-с, ваше сиятельство... Старая безмозглая индюшка!
Лакей этот, если не обращать внимания на его одежду, был как две капли воды похож на поручика Ахтырского гусарского полка Юсупова — того самого Юсупова, который минувшей ночью столь опрометчиво проиграл пану Кшиштофу Огинскому двести пятьдесят тысяч рублей.
